Король крыс

— Туан, — мрачно сказала Кассе, появившаяся в дверях. — Мне это не понравилось.

— Надо что-то делать. Если неожиданно начнется бойня, мы можем выбраться. — Он подмигнул ей. — Стоит попытаться. В любом случае — мы покойники. Ну и что, черт подери. Может быть, у нас будет путь к отступлению.

— Почему ты не торговался только за себя? Почему тебе не уйти с ним сейчас и не сбежать из лагеря?

— Ну, во-первых, в лагере безопаснее, чем с партизанами. Им нельзя доверять, пока в этом не будет жизненной необходимости. Во-вторых, ради одного человека они не пойдут на это. Вот почему я попросил его спасти тридцать человек. Но столковались только на десяти.

— Как ты выберешь этих людей?

— После того как выберусь я, любой может бежать по моему следу сам по себе.

— Быть может, твоему старшему офицеру не понравится число десять.

— Понравится, если он будет одним из этих счастливчиков.

— Ты думаешь, японцы убьют пленных?

— Возможно. Но давай забудем об этом, ладно?

— Забудем, — улыбнулась она. — Тебе жарко. Примешь душ?

— Да.

Кинг облился водой из бетонного колодца в дальнем углу хижины. Вода была холодной, дыхание перехватило, а тело стало гореть.

— Кассе!

Она появилась с полотенцем из-за занавески. Кассе любовалась им. Да, ее туан был прекрасным мужчиной. Сильный, красивый, такой приятный цвет кожи. «Мне повезло, что у меня такой мужчина. Но он такой громадный, а я такая маленькая. Он выше меня на две головы».

Тем не менее она знала, что доставляет ему удовольствие. Легко ублажать мужчину. Если ты женщина. И не стыдишься быть женщиной.

— Чему ты улыбаешься? — спросил он.

— Я просто подумала, туан, ты такой большой, а я такая маленькая, и все же, когда мы ложимся, разница ведь не такая уж и большая, правда?

Он хохотнул, шлепнул ее по заду и взял полотенце.

— Как насчет выпивки?

— Она готова, туан.

— Что еще готово?

Она рассмеялась, смеялись и рот, и глаза, — все лицо ликовало. Ее зубы были ослепительно белыми, глаза — темно-карими, а кожа гладкая и душистая.

— Кто знает, туан? — Потом вышла из комнаты.

«Теперь осталось заняться этой чертовкой, — думал Кинг, глядя ей вслед и энергично вытираясь. — Мне везет».

Встречу Кинга с Кассе устроил Сутра, когда Кинг впервые посетил деревню. Все было тщательно оговорено. Когда кончится война, он должен будет уплатить Кассе двадцать американских долларов за каждый визит к ней. Он немного сбил запрашиваемую цену — бизнес есть бизнес — но за двадцать долларов она была знатной покупкой.

— Ты уверена, что я заплачу? — спросил он ее.

— Не уверена. Не заплатишь, значит, не заплатишь: тогда я получу только удовольствие. Если же заплатишь, тогда получу и деньги, и удовольствие. — Она улыбнулась.

Он надел туземные сандалии, которые она оставила ему, потом шагнул за занавеску. Она ждала его.

Питер Марлоу наблюдал, как Сугра и Чен Сен стояли на берегу. Чен Сен поклонился, сел в лодку, и Сутра помог ему оттолкнуть ее в фосфоресцирующее море. Потом Сутра вернулся в хижину.

— Табе! — сказал Питер Марлоу.

— Хочешь еще поесть?

— Нет, благодарю тебя, туан Сутра.

«Честное слово, — подумал Питер Марлоу, — что-то случилось, если я способен отказаться от еды». Он наелся до отвала, нельзя давать себе волю. Видно, что деревня живет бедно, не следует переводить еду.

— Я слышал, — сказал он вкрадчиво, — что новости, военные новости, хорошие.

— Это я тоже слышал, но ничего такого, что можно пересказать. Смутные слухи.

— Жаль, жизнь сейчас не такая, как раньше. До войны человек мог иметь приемник и узнавать новости или читать газету.

— Верно. Жаль.

Сутра не показал, что понял. Он присел на корточки на циновке, скрутил самокрутку и начал курить из кулака, глубоко затягиваясь.

— До нас дошли плохие слухи из лагеря, — сказал он наконец.

— Все не так плохо, туан Сутра. Мы кое-как справляемся. Но не знать, что происходит в мире, вот это действительно плохо.

— Я слышал, говорили, будто в лагере было радио, но людей, которым оно принадлежало, поймали. Сейчас они сидят в Утрам Роуд.

— Ты знаешь что-нибудь о них? Один из них мой друг!

— Нет. Мы слышали, что их отвезли туда.

— Я бы очень хотел знать, как они там.

— Ты же знаешь, что это за место и как долго живут люди в этом лагере.

— Верно. Но человек надеется, что может повезти.

— Мы все в руках Аллаха, говорит Пророк.

— Да будет благословенно его имя.

Сутра снова посмотрел на него; потом, спокойно пыхнув сигаретой, спросил:

— Где научился говорить по-малайски?

Питер Марлоу рассказал о своей жизни в деревне. Как он работал на рисовых полях и вел образ жизни яванца, почти такой же, какой ведут малайцы. Обычаи те же и тот же язык, за исключением общераспространенных западных слов — «радио» в Малайе, «приемник» на Яве, «мотор» в Малайе, «автомобиль» на Яве. Но все остальное то же самое. Любовь, ненависть, болезнь и слова, которые говорит мужчина мужчине или мужчина женщине, те же самые. Важные вещи всегда одинаковы.

— Как звали твою женщину из деревни, сынок? — спросил Сутра. Раньше спрашивать об этом невежливо, но сейчас, когда они поговорили о душе, мире, философии и об Аллахе, и, конечно, об изречениях Пророка, чье имя свято, сейчас такой вопрос не был грубым.

— Ее звали Нья Джахан.

Старик довольно вздохнул, вспоминая свою юность.

— И она любили тебя крепко и долго?

— Да. — Питер Марлоу ясно увидел ее.

Однажды вечером она пришла к нему в хижину, когда он готовился ко сну. Ее саронг был красно-золотым, крошечные сандалии виднелись из-под подола. На шею надела тонкое ожерелье из цветов, и их запах наполнил хижину и все его существо.

Она положила к ногам свою свернутую в рулон постель и низко поклонилась ему.

— Меня зовут Нья Джахан, — сказала она. — Туан Абу, мой отец, выбрал меня, чтобы я разделила свою жизнь с тобой. Мужчина не должен жить один. А ты один уже три месяца.

Нья, вероятно, было лет четырнадцать, но в странах солнца и дождя девушка четырнадцати лет уже женщина, с желаниями женщины, и должна выходить замуж или, по крайней мере, жить с мужчиной, которого выбрал ее отец.

Ее смуглая кожа имела молочный оттенок, глаза светились драгоценными топазами, руки напоминали лепестки орхидеи, а ее ноги были изящны. Тело женщины-ребенка было атласным и таило в себе счастье порхающей птички. Она была дочерью солнца и дождя. Нос ее был тонким, точеным, ноздри изящны.

Нья была вся из атласа, из струящегося атласа. Твердая, когда ей следовало быть твердой. Мягкой, когда следовало быть мягкой. Сильной, когда требовалось быть сильной, и слабой, когда нужно было быть слабой.

Ее волосы цвета воронова крыла накрывали ее легкой пеленой.

Питер Марлоу улыбнулся ей. Он пытался скрыть свое смущение. Хотелось быть похожим на нее, раскованным, счастливым и лишенным застенчивости. Она сняла саронг, стала гордо перед ним и сказала:

— Я молюсь, чтобы смогла сделать тебя счастливым и подарить тебе крепкий сон. И я молю тебя научить меня всем тем вещам, которые должна знать твоя женщина, чтобы ты был «ближе к Богу».