Король Теней

Воистину, прекрасный день.

Факелы и лампы освещали город, потому что безмятежная темнота уже подступила к его границам. Над головой сияли звезды, воздух был теплым и приятным. Поднимаясь на холм ко дворцу, Хадсон чувствовал себя членом королевской семьи. Вдруг он услышал тихую музыку, которую, похоже, исполняли на лютне где-то в отдалении. Кто-то музицировал, глядя на море, сверкающее в свете полной луны.

Несмотря на блаженство, маленькая заноза вдруг вторглась в счастливый разум Хадсона: выберутся ли они когда-нибудь с этого острова? Он перестал думать об этом, потому что не видел ничего полезного в пустопорожних страданиях. По его мнению, это место сильно отличалось от любой тюрьмы. Погода была великолепной, а рыбалка прекрасной. Он был волен делать все, что ему заблагорассудится, а еще здесь не нужны были деньги! Пока он привозил морепродукты и обменивал их на то, что ему нужно, он был богаче, чем когда-либо в Нью-Йорке. А капитану Атаназку, очевидно, нравилось, что в его команду поступила пара сильных рук, которые помогали вытаскивать сети. Так что же здесь плохого? Ей-богу, это место не было похоже на тюрьму.

А если он больше никогда не увидит Нью-Йорк? Не прогуляется по Бродвею с Эбби Донован? Не напьется и не наестся до отвала в одной из городских таверн и не пойдет шататься по опасным районам, где люди могут впиться друг другу в глотки? Не наступит в конский навоз и не будет вынужден отскакивать в сторону на улице, чтобы не попасть под колеса проезжающей мимо повозки?

Хм… разве этот остров — тюрьма? Нет, он так не думал. С каждым днем ему все больше казалось, что он попал в рай.

Продолжая свою прогулку, Хадсон вдруг заметил какое-то движение слева от себя. Кто-то двигался в тени быстро и незаметно, и это мгновенно пробудило все спящие до этого момента инстинкты Хадсона. Он сосредоточился на дороге, однако краем глаза продолжал наблюдать за тем, что происходило слева. Вскоре он снова уловил движение: кто-то шел за ним по пятам, и в какой-то момент его выхватил свет ближайшего факела. Хадсон задумался, зачем кому-то преследовать его. Возможно, кто-то решил украсть у него рыбу?

Когда движение повторилось в третий раз, Хадсон остановился перед ближайшим фонарем и повернулся к своему преследователю.

— Выходи, — сказал он, понимая, что по-английски здесь могут не понять, но он решил, что его тон говорит сам за себя. — Давай! Покажись.

Несколько секунд никакого движения не было. А затем кусочек темноты выступил из тени, и в мерцающий свет вышла человеческая фигура.

— Hej, gudden, — сказал Бром Фалькенберг.

— Бром! Какого черта ты идешь за мной хвостом? Да еще и прячешься!

— Прячусь? Вовсе нет. Я видел, как ты начал подниматься на холм, и подумал, что могу перекинуться с тобой парой слов.

— В таком случае надо было просто подойти ко мне вместо того, чтобы… — Хадсон замолчал, потому что увидел бисеринки пота на побледневшем лице Брома, а его голубые глаза казались запавшими, под ними пролегали заметные темные круги. Улыбка на его лице сейчас выглядела поистине жутко. — Ты болен? — спросил Хадсон.

— Болен? То есть я не только скрываюсь в тени, но еще и больной? — Улыбка превратилась почти в гримасу. Хадсон думал, что его бывший сослуживец вот-вот заскрежещет зубами. — Старина, ты меня оскорбляешь.

— Я не хотел тебя оскорбить. Мне просто интересно… ладно, забудь. Так чего ты хотел?

— Просто поговорить минутку, вот и все. Просто поговорить.

Хадсон заметил, что Бром беспокойно озирается по сторонам, как будто кто-то крался за ним в темноте.

— Хорошо, — кивнул Хадсон в ответ на затягивающееся молчание. — Говори.

— Мы прошли долгий путь, не так ли?

— Верно.

— И мы через многое прошли вместе, да?

— Да, и многое из этого лучше оставить в прошлом.

— О, нет. — Бром поднял палец перед лицом Хадсона. — Вот тут ты ошибаешься, gudden. Den som gl"ommer det f"orflutna "ar en f"orr"adare f"or sig sj"alv. Ты знаешь, что это значит?

— Мой шведский совсем заржавел.

— Тот, кто забывает прошлое, предает самого себя. Ты согласен с этим?

— Если ты говоришь о войне, — покачал головой Хадсон, — то я бы предпочел предать самого себя. И остался бы с собой в согласии.

— Глупо, — фыркнул Бром. — Это ведь были наши лучшие деньки, Хадсон! Та война… наши сражения и то, как мы выжили, когда столько наших товарищей погибло… это было величайшим достижением нашей жизни. Тогда мы хоть что-то значили. Мы мыли сильны, молоды, перед нами был весь мир. Мне это снится, Хадсон… каждую ночь. И все это кажется таким реальным. Я слышу выстрелы, чувствую запах дыма. Я вижу тысячи людей, марширующих в бой, доблестных офицеров на своих великолепных лошадях… блеск мечей, рассекающих воздух… слышу грохот боя… звуки горнов и барабанов, призывы к победе. Мне снится все это таким, каким оно было. С каждой ночью все больше и больше…

— Ты, что, пьян?

— И ты снова меня оскорбляешь. — На лице Фалькенберга опять отразилась гримаса, и в свете факела она показалась более свирепой. — Моя голова совершенно ясна. Но я хочу сказать тебе вот что, Хадсон: мы не можем и не должны пытаться убежать от наших воспоминаний. Нет, они ведут нас вперед. Разве ты не согласен с этим?

— Я категорически против того, чтобы ворошить воспоминания о войне. Это никому не поможет.

— Они повсюду вокруг нас, — сказал Бром.

— Кто?

— Враги.

Хадсон молчал, но на его виске начала пульсировать жилка.

— Ты не можешь их видеть. Ты их не увидишь. Но для таких старых солдат, как мы — для таких старых воинов — правда очевидна, не так ли?

— Какая правда?

— Что война никогда не закончится. Что всегда есть враг, с которым можно вступить в бой. Ведь если его нет, то какая польза от нас в этом мире?

— Ты говоришь…

Ерунду, — чуть не сказал Хадсон, но передумал, глядя на напряженное лицо собеседника. Неужели Бром достиг какой-то критической точки? Судя по всему, да, потому что здесь он не находил для себя подходящего занятия, и его разум постоянно возвращался ко дням былой славы. Хотя что это была за слава? Разве можно наслаждаться кровопролитием, выпотрошенными кишками на поле боя и попытками защитить собственные внутренности?

— Мне нужно принести улов для ужина, — сказал Хадсон. — У нас еще много свободного времени. Пойдем со мной во дворец.

— Я поднимусь позже. Сейчас… я просто хочу пройтись и подумать.

— Нехорошо слишком много думать на пустой желудок.

— Ты меня забавляешь, — сказал Бром. — Но ты знаешь, что мы делали. Что мы должны были делать. И не отрицай, что тебе это нравилось так же сильно, как мне. Не отрицай, что, если б ты мог, ты бы пережил все это снова.

— Я просто рад, что выбрался живым. Отпусти прошлое. Эти воспоминания лишь затуманивают настоящее. Послушай… давай ты просто поднимешься со мной, и мы немного выпьем…

Фалькенберг резко развернулся и начал спускаться с холма. Хадсон хотел окликнуть своего друга, но в то же время предпочитал держаться от него подальше. Было тревожно видеть Брома таким: его мечты разбивались о бренную реальность. Но что с ним произошло? Что так быстро отправило его в пропасть? Потому что не было никаких сомнений в том, что сейчас Бром стоял на самом краю. Он терял… что? Здравомыслие? Он, должно быть, много пьет, в этом все дело! Старый солдат с бутылкой и свободным временем — плохая смесь.

Хадсон продолжил свой подъем и сделал не более трех шагов, когда услышал оклик Брома:

— Ты увидишь, Хадсон! Они покажут себя такими, какие они есть! Ты увидишь!

Хадсон почувствовал, как по спине у него пробежал холодок, но не остановился и не повернулся, чтобы ответить Фалькенбергу. Дойдя почти до самого дворца, он оглянулся, но больше не увидел своего бывшего товарища. Ветер взметнул пламя факелов, и множество оранжевых искорок взвилось в воздух.

В следующую секунду он уже стоял, окруженный рыжими стенами, где масляные лампы освещали бледные лица людей, лежащих на койках. Хадсон посмотрел сверху вниз на мальчика лет шестнадцати с перебинтованными руками, в глазах которого блестел ужас.