Королев: факты и мифы

– Представляешь, – клокотал Сергей Павлович, – приходит сегодня Яковенко 161 , глаза прячет и говорит, что «есть такое мнение – банкет отменить». Как это тебе нравится?!

– И чудесно! – всплеснула руками Нина Ивановна. – Это даже лучше! Соберемся дома в узком кругу, одни родные и отпразднуем на славу...

Диву даешься, какие же пни сидели где-то там, на Старой площади, или на Лубянке, не понимающие, что и самым строго засекреченным людям тоже нужно несколько часов радости, веселья, нарядной толчеи, дружеских улыбок, всего несколько часов из многих лет, переполненных сложнейшей работой, пыльными бурями и грохотом ракетных стартов, каждый из которых уносил в бездонное небо частицу их жизни. Чем бы люди ни занимались, какими бы важными секретами ни владели, они же люди. А коли не так, зачем все это, все эти ракеты и секреты, гори они огнем...

161

Григорий Михайлович Яковенко (1920-1982), в то время – заместитель Главного конструктора по режиму в ОКБ С.П.Королева.

Человеку от техники далекому, а впрочем, даже в ней и разбирающемуся, представить себе объем работы, предшествующей запуску межконтинентальной ракеты, невозможно. Я рассказывал об изысканиях теоретиков Келдыша, проектировщиков Бушуева и Крюкова, конструкторов Охапкина, но ведь существовали еще тысячи вопросов, не связанных с ОКБ Королева, и десятки тысяч – относящихся уже не к сфере науки и техники, а чистого производства, монтажа, транспортировки, наконец, испытаний. Вновь повторю: вся работа была новаторской – никто, никогда и нигде такой ракеты не делал, спросить было не у кого.

Требовалось разработать чертежи и составить документацию на многие тысячи деталей, продумать, кто и где их может изготовить, и договориться с этими изготовителями, точно рассчитать свои силы: кто, что, когда будет делать и есть ли для этого необходимое оборудование, станки, материалы и люди соответствующей квалификации. И, наконец, убедившись в том, что есть нечто, чего нельзя изготовить ни своими, ни чужими руками, надо было придумать, как же это все-таки изготовить, или – и такой вариант допустим! – как же без этого обойтись.

Перед тем как делать настоящую ракету, надо было соорудить габаритный макет, увидеть все в реальных размерах, убедиться, что отдельные детали компонуются в нечто целое и это целое действительно похоже на то, что задумывалось. Затем надо было сделать еще один макет для наземной отработки совместно со стартовым комплексом. Головной организацией по наземке и на этот раз было КБ Владимира Павловича Бармина.

Этот стартовый комплекс, не то вытканный, как ковер цветными нитками, не то живописно исполненный с применением какой-то причудливой техники, висит в рабочем кабинете Владимира Павловича по левую руку Главного конструктора. С Барминым мы знакомы давно. В отличие, скажем, от Пилюгина он был из тех Главных, кто в 60-е и 70-е годы почти всегда приезжал на все запуски космических кораблей, так что встречались мы в Тюратаме лет десять, а поговорить все не удавалось. От коллег я слышал, что Бармин своенравен и капризен, однако могу засвидетельствовать, что это не так: мы нашли общий язык сразу и сразу почувствовали какое-то взаимное доверие друг к другу. Впрочем, из одного рассказа Владимира Павловича я понял, что у него были основания относиться к пишущей братии настороженно.

Дело было в 1936 году. В тот год Орджоникидзе послал в Соединенные Штаты большую группу инженеров с разных заводов страны поучиться и перенять все толковое. Был среди них и Владимир – 27-летний инженер с московского завода «Компрессор». Перед отъездом заботливые хозяйственники, имея собственное мнение о престиже Родины, одели наших «спецов» в дорогие драповые синие пальто, в одинаковые шевиотовые костюмы, выдали желтые ботинки и шляпы, которые дома большинство из них никогда не носили, поэтому группка выглядела диковато, и американцы, естественно, над ней потешались:

– Это что? У вас такая форма? А как вообще в СССР с культурой?

– Да при чем здесь культура! – взорвался Бармин. – По вашим прериям волки бегали, когда у нас уже была высокая культура!

– Не волки, а койоты, т.е. шакалы, – хладнокровно подправил Трофимов, – руководитель советской делегации.

– Что вы скажете об американских женщинах?

– Женщины, как женщины. Такие же, как в Париже и Москве...

– Но туалеты?!

– Туалеты у вас лучше. Мы тут отстаем. Однако и вы отстаете от парижан...

– Вы любите Диснея?

– Да. В нашей стране очень популярны «Три поросенка» и «Микки Маус...»

– И вот представляете, – Владимир Павлович и сегодня, полвека спустя, обиду эту простить американским журналистам не может, – представляете, мы наутро читаем: «Советские специалисты без ума от американских женщин и Микки Мауса!..» А потом начинают глумиться над нашими шляпами...

– Ну, насчет шляп, они наверно, правы были...

– Нет, не правы! Мы – гости! Это невежливо!..

В США Бармин ездил от завода «Компрессор». Смотрел технику и изучал возможность кое-что заказать на могучих фирмах: «Вортингтон», «Дженерал электрик», «Ингерсол-Ранд», «Фрик», «Норман», «Йорк». Кроме того, было у него и одно личное задание Серго: разузнать, как янки делают прозрачный пищевой лед... Дело в том, что на одной встрече с иностранцами кто-то заметил Сталину, что лед у нас мутный. Пустяковое это замечание почему-то чрезвычайно болезненно задело вождя, и он приказал Орджоникидзе разузнать во что бы то ни стало, как получается прозрачный лед. О том, что для получения прозрачного льда при заморозке воду надо обработать ультразвуком, который выбьет из нее мельчайшие пузырьки воздуха, Бармину рассказал мистер Сахаров, выпускник Петербургского политехнического института, приехавший в 1914 году в США размещать военные заказы и оставшийся здесь навсегда. Славный, тоскующий по родине человек, очень огорченный тем, что дети его плохо говорят по-русски...

– Владимир Павлович, а почему же вас не посадили после возвращения? – простодушно спросил я, не сразу оценив бестактность своего вопроса.

– Меня спас Трофимов, бывший чекист, настоящий коммунист, начальник литейного цеха завода «Борец» и руководитель нашей группы в Америке. Ваш вопрос справедлив: почти всех, кого Серго отправлял в США, – а ведь групп, подобных нашей, было несколько, – потом репрессировали. Я ждал ареста со дня на день. Уже все на «Компрессоре» знали: если к директору приехали на черной «эмке», значит кого-то увезут. Однажды вызывает директор меня. Иду и вижу: стоит черная «эмка». Все понял. Не испугался, но стало очень тоскливо на душе. Привезли меня на Лубянку, посадили в комнату – графин с водой, газеты, журналы, – но, честно скажу, – как-то не читалось... Ждал долго. Наконец, проводят в кабинет. Вижу: Волович – заместитель начальника оперативного отдела. Я его знал. Поздоровались. Сижу, молчу.

– Ну, как живешь?

– Нормально... – Что можно ответить в такой ситуации?

– Трофимова давно видел?

– С тех пор, как писали отчет о поездке в Америку, не видел...

– Что можешь о нем сказать?

– А что о нем говорить? Отличный мужик, умница, вы сами знаете...

– А ты знаешь, что Трофимов умер?

– Трофимов?!

– Он повесился. После ареста директора завода «Борец» Цисляка Трофимова на собрании объявили «агентом врага народа Цисляка». Он написал четыре письма: Сталину, Угланову, Межлауку и в райком – и спокойно поехал домой, дома пошел в туалет и повесился. А в письмах пишет, что ни в чем перед партией не виноват и обо всех вас, «американцах», отзывается самым лучшим образом...

Бармин замолчал, ведь рассказывать о страшном тоже страшно. Какой же это ужас: невиновный человек лишь смертью доказал свою невиновность и спас товарищей. Впрочем, Ян Гамарник застрелился и ничего не доказал – мертвый был причислен к «врагам народа».

– А откуда вы знаете Воловича? – спросил я.

– Он занимался мавзолеем. После постройки каменного мавзолея в 1930 году там надо было создать наиболее благоприятные условия для сохранения тела Владимира Ильича.

Почему это задание было дано ОГПУ – до сих пор не понимаю. Но факт есть факт: ОГПУ поручило заводу «Компрессор» создать холодильную установку для охлаждения саркофага и правительственной комнаты в мавзолее. На «Компрессоре» это задание поручили трем специалистам: Ивану Федоровичу Твердовскому – руководителю проектного отдела, Шолому Евсеевичу Шехтману – руководителю аппаратного отдела и мне, – руководителю компрессорного отдела. Тогда я и познакомился с Воловичем и его начальником Паукером. Мы сделали проект, поставив главной задачей – обеспечение абсолютной надежности установки. Проект наш ОГПУ отправило на отзыв в Гипрохолод и МВТУ. Специалисты по холодильным машинам: Евгений Борисович Иоэльсон и Платон Николаевич Шевалдышев проект наш разгромили. Они предлагали бесспорно более совершенное техническое решение: аммиачная установка с воздушным охлаждением и испарением аммиака в воздухоохладителях – вместо нашего рассола. Вот тогда нас и вызвали в ОГПУ. Очень серьезный был разговор, очень опасный...

– Ты не перепутал? – спросил, не глядя на нас Паукер у Воловича. – Ты им объяснил, что установка нужна для мавзолея, а не для овощной базы?

Мы начали объяснять, что аммиачная установка, конечно, современнее, но в охлажденный воздух может просочиться аммиак, а это – яд, будет большая беда. А наша установка совершенно безопасна. Ну, протечет у нас трубопровод, будет лужа рассола и все.

– Но ведь трубы сварные, – попробовал возразить Паукер, но прежней уверенности в его голосе уже не было.