Королева викингов

Хокон не разгневался от такой прямоты, как скорее всего сделали бы Харальд Прекрасноволосый или Эйрик Кровавая Секира. Он знал, что с ним разговаривает друг. А врагов у короля и так было немало, и он точно знал, что будет наживать все новых и новых.

— Я все время думаю о том, как наилучшим образом защищаться.

Торлейв кивнул:

— Я знаю, господин. Но истинная сила короля состоит в той любви, которую питает к нему его народ. Король Эйрик считал это излишним. Нет, не слабость явилась причиной его падения, а его высокомерие и презрение ко всему свету. Не нарушай законы, господин. Даруй их. Эта затея с Рождеством может принести пользу, но жизни людской она почти не касается.

Хокон вспыхнул. Торлейв говорил так, будто занимал равное положение со своим королем.

Ну и что из того; ведь они стояли не перед собранием вождей, а шли бок о бок, а попутный ветер уносил их слова от дружинников, шедших в нескольких шагах сзади. Как это часто с ним бывало, Хокон почувствовал, насколько ново для него все в Норвегии, как далеко лежит Англия, и нечего даже и мечтать попасть туда.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Предложить тебе пару семян другого сорта, король. А ты сможешь попытаться их прорастить, если сочтешь нужным. Они не из тех пород, которые могут взойти без помощи. Народу становится все больше и больше. В жизнях людей происходят и различные другие изменения. Некоторые старые законы необходимо исправить или отменить. И создать несколько новых. Теперь, что касается охотников и рыбаков с севера… Их жизнь нисколько не схожа с жизнью землепашцев и торговцев юга. Каждая часть страны нуждается в собственном тинге и законах, приспособленных к нуждам ее обитателей. Твой дед король Хальвдан создал эйдсвольдские законы, которые хорошо подходят для тех мест. Хотя для других краев… Мы здесь, в Согне, могли бы начать с возобновления нашего тинга в Гуле.

Хокон обрадовался так, будто это было его собственное озарение.

— Да! — воскликнул он.

— Не торопись, действуй осмотрительнее, господин, — предупредил его Торлейв. — Мы, конечно, сможем серьезно обдумать эти дела — ты и я, — пока ты будешь здесь. Но ты, несомненно, захочешь получить советы и от других. Ну, а на севере, в Траандхейме, свой тинг во Фросте… О нем лучше всего будет поговорить с ярлом Сигурдом и другими мудрыми трондами. На это уйдет не один год.

— Но в конце концов… — Хокон уставился вперед, мимо домов, мимо облаков и ветра, куда-то в небо, в котором висело чистое солнце, а затем громко рассмеялся, и смех его был почти по-мальчишески радостным.

Это чувство сохранялось в нем и во время большого пира, который был устроен в тот день от его имени для всех достойных людей этих мест. Мед горячил его кровь.

А затем Эйвинд Финнсон поднялся со своего места и стал перед королем, чтобы произнести поэму. Он был скальдом Харальда Прекрасноволосого, потом и сам ушел в тень на то время, когда Эйрик Кровавая Секира затмил старого короля, но вновь вернулся к своему искусству. Он был одним из тех, кто видел во вновь прибывшем заново родившегося Харальда. Он был высок и тощ, в его темных волосах уже обильно блестела седина. Но его голос оставался звонким.

— Король, у меня пока еще нет ничего нового, что могло бы достойно прозвучать перед тобой, — сказал он. — Однако недавно моего слуха достигла поэма, созданная в Исландии. Одни ее части обращены к стародавним временам, а другие совсем новые. В целом же она поистине замечательная. Я не ведаю точно, кто соткал весь этот узор, но это человек, в высшей степени одаренный.

На улице уже совсем стемнело. В зале сияли многочисленные лампы. Огонь в очагах потрескивал и то пригасал, то ярко вспыхивал. Тени то разбегались по углам, то вновь сползались к середине зала, сгущая облака дыма, поднимавшегося от очагов. По помещению прихотливо гуляли волны тепла, холода и запахи горящей смолистой сосны.

Хокону, который выпил немного больше, чем ему, возможно, следовало, Эйвинд казался лишь наполовину принадлежащим миру людей.

— В ней говорится о том, как все началось, как пришло к своему нынешнему состоянию и как должно закончиться, — продолжал скальд. — Эти слова принадлежат провидице, кою Один заставил восстать из могилы, чтобы предсказать богам будущее.

Нет, пробилась мысль сквозь гул, заполнявший голову Хокона, он, король, не должен запрещать скальду петь, не должен разрушать настроение пирующих, не должен делать ничего такого, что могло бы заставить этих людей, готовых сплотиться вокруг него, обернуться против него. Лучше пусть слушают и запоминают.

В зале воцарилась тишина. Только огонь ворковал в очагах, да ветер за стенами негромко взвизгивал — только эти звуки порой вплетались в мерное пение скальда.

Внимайте мне все, священные роды, великие с малыми Хеймдалля дети! Как знатные, так и низшие.

Да, припомнил Хокон, ведь здесь рассказывали предание о том, как Хеймдалль, хранитель Асгарда, однажды вышел на землю, чтобы породить первых рабов, бондов и ярлов. Он слышал лишь небольшие кусочки этих сказок. Как же мало он знал, какой странной казалась ему эта страна, которой он теперь владел.

Один, ты хочешь, чтоб я рассказала о прошлом всех сущих, о древнем, что помню.

Один, Отец Войны, Отец Убитых, коих валькирии приносят в его Вальхаллу на пиры и сражения, коим предстоит длиться, доколе не свершится Рагнарёк и все сущее будет низвергнуто в прах.

Великанов я помню, рожденных до века, породили меня они в давние годы. Помню девять миров, и девять корней, и древо предела, еще не проросшее.

Одна другую сменяли строфы, исполненные глубокой необычности, словно сверкавшие во тьме.

Знает она, что Хеймдалля слух спрятан под древом, до неба встающим; видит, что мутный течет водопад с залога Владыки, — довольно ли вам этого? [21]

Да, услышал Хокон, Один пожертвовал своим глазом ради того, чтобы напиться из родника мудрости. И Могучий Рог ожидал того дня, когда ему суждено призвать богов на их последнюю битву — тех богов, кои ведали, что им предначертано, но оставались неустрашимыми. Насколько же сильны они были здесь, на своей родной земле?

21

Старшая Эдда. Прорицание Вёльвы. В пер. А. Корсуна.

Их почитал Харальд Прекрасноволосый, величайший из конунгов Норвегии, отец Хокона. А теперь могучий король сам обрел бессмертную славу.

VIII

Северный ветер блуждал в кривых закоулках Йорка, тыкался в стены, шипел под стрехами крыш и уносил прочь большую часть городского зловония. Соломенные и дерновые крыши заслоняли утреннее солнце, но света, изливавшегося с бледно-голубого неба, было достаточно. Над головами пролетали дикие гуси; их гоготанье негромко прорывалось сквозь цокот копыт, звук шагов, скрип, лязг, разговоры, все бесчисленное разнообразие земных звуков.

Кавалькада всадников, отъехавшая от королевского дома, пробиралась по улочкам, покрытым грязью, смешанной с навозом. Впереди ехал десяток отборных дружинников во главе с Аринбьёрном. Шлемы сверкали, легкий ветерок колыхал разноцветные плащи, позвякивали кольчуги, в которых каждое колечко было начищено до яркого блеска. За ними ехали король Эйрик и королева Гуннхильд. Король был одет в вышитую золотом черную тунику, отороченную куницей, синие штаны навыпуск, на ногах у него были лайковые башмаки, а голову покрывала шляпа с широкими полями и шелковой лентой на тулье. Шею и запястья украшали золотые ожерелья и браслеты. Гуннхильд надела поверх тонких шоссов несколько юбок из мягкой белой шерсти. На накидках, скрепленных на плечах фибулами в виде черепах, были вытканы сложные узоры в виде множества листьев, виноградных гроздьев и различных зверей. На шее висели тяжелые бусы из крупного янтаря. Волосы королевы были покрыты ярко-красным шелком. За королевской четой следовали их дети; маленького Сигурда вез на луке седла воин. Каштановые косы Рагнхильд ниспадали на плечи из-под серебряного обруча, усеянного множеством гранатов. Еще дюжина дружинников прикрывала тыл. Сегодня оружие наверняка не могло понадобиться, но их господину никак не подобало ездить без свиты.