Королева Златого Леса

Шэрра его в подобном порыве отлично понимала.

Она мягко склонила голову набок, словно пыталась понять, что происходит. Мужчина рассмеялся, хрипловато и дерзко, а после посторонился, открывая что-то, являя пред её ясные очи, и она почувствовала, как по спине прошёл холодок.

— Что это? — прошептала она.

— Это могила моей супруги, — ответил Роларэн.

Но девушка не могла отвести взгляд от рун, обозначавших имя. Шэрра. Её собственное, такое странное, дикое и острое, что можно было уколоться и никогда больше не вылечить оставшуюся царапину. Или это была бы довольно глубокая рана? Трудно предполагать. Шэрра старалась не задумываться.

Она несмело шагнула вперёд и протянула руку. Рэн не стал останавливать, дождался, пока девушка опустится на колени, пачкая великолепное платье, а после даже отступил на несколько шагов назад. Оставлял её наедине с могилой, что не принадлежала ей, но могла.

Шэрра.

Эльфийка не могла отвести взгляд от пылающей надписи. Не могла отвернуться в сторону, не могла ни прищуриться, ни закрыть глаза. Эти красиво выведенные руны притягивали её к себе, и казалось, что стоит только коснуться — и она что-то познает.

– Она…

— Она похоронена, — начал Рэн, оборвав вопрос, — под моим деревом. Роларэниэль. Лежит здесь уже много лет, наверное, скоро истлеют даже тонкие эльфийские кости. Или, может быть, я преувеличиваю. Она может быть под этой каменной плитой в первозданном виде — я ведь не видел, как её хоронили. Каена могла расщедриться на заклинание, сохранившее молодость Шэрры столько лет спустя.

Он умолк на несколько мгновений, но нарушить эту тишину эльфийка не имела права. Она чувствовала — это искрами скользило по коже, — что мужчина ещё не закончил собственный расказ. Вот-вот он вновь примется шептать эту дивную сказку о самом страшном, что однажды случилось в её жизни.

— Я воевал. В очередной раз, — улыбка на его губах была горькой. — Признаться, когда вернулся — даже почти не удивился, увидев её здесь. Её убила Каена. Она не пила её кровь — она никогда не пьёт кровь женщин, потому что та слишком слаба. Она убила её не от жажды власти, даже не от того, — Рэн закрыл глаза, что она её ненавидела. Она не убирала соперницу. Она делала мне одолжение. Она дарила мне её смерть. Смотрела, как вытекает, капелька за капелькой, из Шэрры жизнь, наслаждалась тем, как угасало что-то в её глазах, вдыхала аромат крови. Она не наслаждалась её смертью, по правде, до такой степени сильно, она — просто смотрела, ждала, что когда это закончится, она получит, что хочет.

— Не получила.

— Нет.

— Ты любил её?

— Шэрру? Нет. Каену? — Рэн усмехнулся. — Безумно. Но нельзя сказать, чтобы эта любовь могла вместить в себе плотские утехи. Ничего из этого. Просто… Это нельзя даже назвать чувствами. В них слишком много боли и ненависти, в них слишком много осталось теперь лишнего, того, что она сама туда привнесла. Я никогда не любил — и не буду любить, — её как женщину. Того, что во мне есть, было для неё слишком много. Или слишком мало. Моя жена, — Роларэн говорил совсем тихо, — когда я только-только вёл её под Златыми Деревьями под венец, казалась мне самой большой драгоценностью на свете. Но она сама всё это разбила. Она сама показала, сколько в ней ненависти. Сколько боли. Сколько жути. Как же она мечтала о том, чтобы наша дочь либо была нормальной, либо хотя бы мёртвой. Она не могла убить её самостоятельно. Тогда изолировала её от материнской любви, оставив только осколки отцовских приходов.

— Зачем ты рассказываешь мне об этом? — Шэрра обернулась к нему. — Меня зовут так же, как её. Мы похожи?

– Да, — кивнул Роларэн. — И нет. Разве это важно? Может быть, будь ты на её месте, всё сложилось бы иначе. Моя бедная больная дочь бродит по этим коридорам. Её призрак. Она говорит со мной. Она касается моего плеча. Она пытается мне улыбнуться. И она при этом всё равно остаётся мёртвой.

Было ли это формой безумия? А может, он действительно заточил покойницу в призрак, не отпуская её?

— А дочь убила тоже Каена?

— Да, — без сомнений ответил Роларэн. — Да, она убивала её день за днём, выпивала по капельке, по глоточку. Она не пила её кровь. Она делилась её кровью. Она налила её в мой бокал и предложила сделать глоток и поклясться в вечной верности. Но нет. Её кровь — яд, а я — Вечный. Моя кровь — тоже яд. Сколько б Каена ни пыталась её получить.

Шэрра зажмурилась. Трудно было понять, о чём он говорил, и она, казалось, ничего уже не понимала. Не понимала, что совсем близко застыла та самая опасность.

— Если б она подождала ещё несколько месяцев, — прошептал Рэн, — если б она тогда не оставила мне одну только могилу после супруги, может быть… — он запнулся. — Может быть! Я стараюсь не загадывать наперёд, не представлять себе, что случилось бы тогда. Она бы сломила меня иначе.

— Каена?

Он не ответил. Только вновь зажмурился и словно даже на несколько секунд забыл о том, как это — дышать. А когда вновь поднял взгляд на Шэрру, то был до ужаса безмятежным, спокойным, словно никогда не сталкивался ни с каким злом в собственной долгой и кошмарной жизни. Он смотрел сквозь неё, и взгляд этот физически невозможно было ощутить. Казалось, она превратилась в прозрачную тень.

Роларэн видел прошлое. Видел его в потерянных карих глазах. В чужой зелени, такой яркой, такой уставшей, словно летняя трава, измученная солнцем.

Шэрре казалось, что она чувствует чужую ненависть. Не Рэна — он не мог просто пронзать её таким кошмарным, таким болезненным взглядом. Она вдыхала этот аромат, распространявшийся по воздуху, вдыхала бесконечный аромат крови и понятия не имела, откуда он мог взяться. Ведь здесь, в конце концов, не было трупов — не было трупов достаточно свежих. И все они покоились в своих могилах.

Рэн повернулся к каменной плите. Вновь его взгляд сосредоточился на надписи. И тогда Шэрра заставила себя посмотреть на громадное Златое Дерево, что высилось над могилой — и поняла, что было не так.

С него не сыпались Златые Листья. Не обжигали короткими ударами мёртвой надежды кожу. Не оставляли огненные маленькие следы на пальцах, на тех обнажённых участках, которые не прятало тонкое платье.

Все вокруг деревья облетали. Они ещё сдерживали кое-как Туманы, но всё равно были скорее следом прошлого величия. А Роларэниэль сверкал чужой болью, силой своих могучих ветвей и громадных листьев.

Роларэниэль оставался единственным живым деревом во всём этом громадном Златом Лесу.

* * *

Год 120 правления Каены Первой

Зачем он мог понадобиться Мастеру? Причин могло быть много, но хоть бы одна из них сводилась к чему-то хорошему! К тому же, пальцы всё ещё в пустоте чувствовали гладкую кожу без единого шрама.

Это неправильно. И если… Если все эти гадкие шутки от Громадины Тони и прочих — правда, то… нельзя. И даже не только по моральным устоям, не потому, что Рэ было гадко об этом думать. Существовала причина глубже, дикая, страшная тайна, которую он вряд ли посмел бы кому-то открыть. И в первую очередь — Мастеру.