Королевская аллея

Живописец этот, знакомый мне еще со времен моей молодости и сделавший с меня множество портретов, писал в то время последний (год спустя он умер). Он решил изобразить меня в образе «святой Франсуазы Римской», в желтом одеянии и покрывале на голове на античный манер; однажды, когда Король наблюдал за его работой, мой старый друг, обернувшись к нему, спросил, с виду вполне бесхитростно: «Сир, могу ли я писать госпожу де Ментенон в горностаевой мантии?» Это был ловкий способ угадать мой ранг. Король помолчал с минуту, затем с улыбкою ответил:

«Пишите, сударь, — святая Франсуаза вполне ее заслуживает». Подобный ответ меня отнюдь не покоробил… Однако, мне не пришлось долго радоваться: Господь решил наказать меня за гордыню, заставив на себе проверить справедливость римской пословицы, гласящей: «Тарпейская скала недалека от Капитолия» [84] . Случилось так, что следующие три года я провела в немилости и печали.

«Дело» началась самым простым образом.

Поскольку наставницы Сен-Сира, в результате реформы Дома, ушли в послушницы, мне пришлось в течение двух лет исполнять обязанности начальницы, с помощью Нанон и моего управляющего Мансо. Я совершенно погрязла в хозяйстве.

84

Тарпейская скала — скала в древнем Риме, с которой сбрасывали осужденных преступников. Здесь: намек на политическое падение.

И вот однажды, раскладывая новое белье по шкафам, я обнаружила в глубине одного из них девятилетнюю воспитанницу, неподвижно сидевшую в странном оцепенении. Я спросила, что она тут делает, и она отвечала, что пребывает в экстазе. Мне показалось это весьма странным. На следующее утро я увидела в коридоре целую группу «желтых», от 14 до 15 лет, которые сидели, открыв рты и закатив глаза; я с трудом вывела их из забытья, но на все расспросы получила лишь два невразумительных ответа: «их посетила благодать» и они «сообщались в молчании». Я начала сердиться не на шутку.

Поскольку моя работа в Доме требовала от меня ежедневного присутствия, я очень скоро заметила, что воспитанницы на переменах только и говорят, что о «чистой любви», «святом бесстрастии», и «простоте». Разговоры эти захватили весь Дом, вплоть до «красных»; даже шестилетние малютки начали говорить со мною, как святые или ясновидящие. В самое короткое время вкус к молитвам превратился в такую манию, что мои подопечные стали пренебрегать всеми прочими обязанностями: одна, вместо того, чтобы подметать, стояла с видом мученицы, опершись на метлу; другая, забыв об уроках, впадала в экстаз или в оцепенение…

Затем я узнала, что мадемуазель де Мезонфор распространила в Доме книги своей кузины, а та, приезжая в Сен-Сир, тайком собирает младших наставниц, дабы проповедовать им свою религию. Меня не удивило, что мои девочки, лишенные светских развлечений, коих им теперь так не хватало, избрали себе для утехи новый способ веры…

Тем временем, одна из учительниц, госпожа де Перу, обеспокоенная пагубным действием «молитвы» на детские души и видя, что отвлечь их от этого невозможно, пожаловалась епископу Шартрскому, ничего мне не сказавши… Епископ провел короткое расследование в Доме и пожелал говорить со мною. Видя, как серьезно он отнесся к этому делу, я сперва попыталась представить ему выходки моих воспитанниц как детские бредни, как легкомысленную тягу к театру, которая скоро пройдет. Но он не внял моим словам и объявил, что госпожа Гюйон крайне опасна и что тремя годами раньше церковь осудила одну из ее книг «Правила для преданных детству Иисуса». Я никогда не слыхала об этой книге и заверила его, что у нас в Доме ее нет; кроме того, я сказала, что сам господин Фенелон может ручаться за чистоту помыслов госпожи Гюйон.

Но в глубине души я чувствовала смутную тревогу. У меня случилось несколько размолвок с мадемуазель де Мезонфор, которой я хотела помешать распространять книги своей кузины; после долгого сопротивления она уступила. Шесть месяцев спустя я из осторожности запретила госпоже Гюйон бывать в Сен-Сире…

Мои друзья Бовилье и Шеврез были возмущены тем, что я закрыла доступ в мой Дом такой святой женщине, как госпожа Гюйон; тогда решено было сделать третейским судьей в этом деле господина де Мо. В сентябре 1693 года он встретился с госпожою Гюйон и получил от нее все ее книги. Я надеялась на его скорое решение, либо в пользу дамы, либо в осуждение, но господин де Мо не торопился.

Пока он медленно, по очереди, изучал эти труды, в Сен-Сире скандал следовал за скандалом: мадемуазель де Мезонфор стала во главе самых «горячих голов» и даже осмелилась прилюдно спорить с епископом и мною по поводу «Новых установлений Дома». Тут-то я и узнала, что, несмотря на запрещение, госпожа Гюйон продолжает посещать Сен-Сир, и мне пришлось 10 января 1694 года повторить ей свой приказ не ездить сюда более.

В декабре 1693 года епископ Шартрский посетил Дом и потребовал, чтобы и дамы и девицы отдали ему все оставшиеся у них книги госпожи Гюйон; затем он призвал всех присутствующих не верить «ложным пророкам». 2 апреля 1694 года он специальным указом назначил меня пожизненной начальницею Сен-Сира и воспретил занимать все прочие должности мирским; таким образом, госпоже Гюйон недвусмысленно дали понять, что ей не место в Сен-Сире. Мало-помалу в наш Дом как будто вернулось спокойствие.

К несчастью, Сен-Сир находился слишком близко ко Двору, чтобы не давать пищи для любопытства придворных. Слухи о беспорядках в Доме Короля вышли наружу и достигли Парижа, пока я тешилась мыслями, что привела моих воспитанниц к повиновению. Говорили, будто арест госпожи Гюйон не за горами; архиепископ Парижский, так и не простивший мне того, что пять лет назад я вытащила госпожу Гюйон из тюрьмы, неистовствовал; янсенисты открыто радовались неприятностям, в которые ввергла меня «пророчица»… Я узнала также, что господин Тронсон, собственный духовник герцога де Бовилье, боясь осуждения, отказал госпоже Гюйон от дома. Говорили, будто у себя в провинции она вела жизнь отнюдь не праведную…

И вот грянул гром: господин де Арле, архиепископ Парижский и мой всегдашний недруг, публично осудил книги госпожи Гюйон как квиетизм [85] , то есть, отъявленную ересь. С этой минуты дело уже было невозможно ни замять, ни скрыть от Короля.

Изнывая от беспокойства, я посвятила его в курс дела, постаравшись обойти все острые углы, отрекомендовав госпожу Гюйон лишь как родственницу госпожи Бетюн-Шаро и умолчав о связях этой дамы с Сен-Сиром, кружком герцогинь и господами Фенелоном и Бовилье. Поскольку Арле собирался арестовать госпожу Гюйон и публично объявить о ее дружбе со мною и «Братством Чистой Любви», я упросила Короля написать епископу и успокоить его, а господина де Мо уговорила спрятать у себя в епархии госпожу Гюйон под вымышленным именем, дабы спасти ее от преследований.

85

Квиетизм (от лат.quietus — спокойный, безмятежный) религиозное учение, доводящее идеал пассивного подчинения воле Бога до полного безразличия к собственному «спасению». Возник в XVII в. внутри католицизма; осужден церковными инстанциями.

Я начала было надеяться, что буря уляжется; главное чтобы никто не заподозрил связи госпожи Гюйон с Государственным министром Бовилье и воспитателем наследника престола Фенелоном, двумя людьми, получившими свои должности с моей помощью, и чтобы от них не добрались и до меня, погубив мою репутацию. Нужно было любой ценою добиться недвусмысленного осуждения госпожи Гюйон, иначе говоря, документа за подписью господина Фенелона, доказывающего, что ни он сам, ни наш «кружок» не имели ничего общего с этой экзальтированной особой. Тогда скандал удастся погасить.

Увы, я не приняла в расчет ослепление и упрямство господина Фенелона. Этот аббатишка, которому я подарила свою дружбу и половину своего сердца, этот скромный прелат, обязанный мне своим возвышением, обратил в прах всю мою стратегию. Он твердил направо и налево, что госпожа Гюйон святая, что она его верный друг, и он не желает осуждать ее. Тщетно я представляла ему всю опасность его упорства, он не желал меня слушать. «Вы напрасно поддаетесь панике, мадам, все выяснится само собой!» — таков был его ответ…