Королевская аллея

Янсенисты торжествовали. Их главный писатель, господин Николь, издал книгу «Осуждение основных заблуждений квиетизма», где подробно разбирались все еретические высказывания госпожи Гюйон. В Сен-Сире вновь начались беспорядки; пришлось прогнать одного из духовников. Арле не мог скрыть своего торжества и во всеуслышанье объявлял, что если хорошенько поискать среди друзей «духовидицы», можно найти целую партию особ, приближенных к Трону…

По несчастному стечению обстоятельств, в это время оказалось вакантным епископство Камбре. Король, ничего не знавший о связях господина Фенелона с госпожою Гюйон и обо всех перипетиях дела, решил отблагодарить воспитателя своих внуков, отдав ему этот пост; я не решилась протестовать. Мало того, — господин Фенелон пожелал принять посвящение в самом Сен-Сире и самим господином де Мо; пришлось согласиться и на это.

Я все еще надеялась, что дело как-нибудь устроится.

Но пока я тешила себя призрачными надеждами, госпожа Гюйон, которую прятали в Мо, совершила чудовищную глупость: господин Боссюэ разрешил ей поехать подлечиться на Бурбонские воды, и она воспользовалась этим, чтобы сбежать. На сей раз Король выказал живейшее неудовольствие и приказал лейтенанту полиции, господину де Ларейни, отыскать и схватить беглянку. В декабре 1695 года тот арестовал ее; глупая женщина не нашла ничего лучшего, как спрятаться в самом сердце Парижа. Ее арест вновь раздул утихший было пожар.

Господин Ларейни без труда установил связь дамы с «маленькой паствой» герцогинь; узнал он также и о беспорядках в Сен-Сире и обо всем этом сообщил канцлеру, господину де Понтшартрену.

Теперь уже было невозможно спасти от скандала Шеврезов, Бовилье и Мортмаров; я начала всерьез опасаться за собственную судьбу. Дело из религиозного превратилось в политическое. Говорили, будто у герцогинь обнаружили целые списки должностей для «своих» людей; что их мужья собирались все изменить при Дворе и с моей помощью посадить на самые высокие государственные должности своих протеже; что под видом благочестия мы стремились «вертеть» Королем.

Я решительно порвала со своими друзьями: они стремились принести себя в жертву ради госпожи Гюйон, и теперь мне стало ясно, что эти люди обманывали меня, тогда как я слепо доверялась им. Я публично отреклась от господина Бовилье, поняв, что под прикрытием «чистой любви» он целых десять лет использовал мое доверие в корыстных интересах. И когда господин де Поншартрен и господин де Ларейни в моем присутствии показали Королю обвинение, которое намеревались предъявить парижским буржуа и кюре, заподозренным в приверженности квиетизму, я не колеблясь сообщила адреса тех, кого знала лично, желая выказать этим свою добрую волю. Кроме того, я решила еще надежнее обезопасить себя, навсегда порвав с господином Фенелоном.

В Сен-Сире были изъяты все его книги; я даже согласилась передать господину де Мо и епископу Шартрскому некоторые из писем, написанных мне воспитателем герцога Бургундского; наконец я признала, что простая любовь к Богу — заблуждение, и что спасение души обретается в печалях.

В январе 1697 года господин де Камбре издал свое «Толкование максим святых мучеников», а в феврале вышло «Наставление о молитве», сочиненное господином де Мо. Эти две книги снова растревожили весь наш муравейник: нация раскололась на два лагеря — сторонников и противников квиетизма.

Король с изумлением узнал, что господин Фенелон активно участвует в этой схватке, и заговорил об этом с господином де Мо, которого весьма уважал за образованность. Тот бросился на колени перед монархом, словно в театральной трагедии, и начал каяться, что не предупредил его ранее о прискорбной ереси епископа Камбре, который, по его словам, уже много лет состоит в квиетистах. На это Король ответил только, что весьма удивлен, как это я ни словом не намекнула ему на случившееся…

Я знала, что госпожу де Монтеспан погубила куда меньшая провинность: «дело отравителей» было сущим пустяком в сравнении с ересью, усугубленной политическим скандалом. Люди уже открыто говорили, что внуков Короля воспитывают люди новой религии. Я переживала муки ада, наблюдая эту катастрофу.

Дни, проводимые подле Короля, стали для меня сущей пыткой. Он ни о чем не говорил мне, он вообще не говорил со мною. Сидя с вышиванием возле моего супруга, немого, как могила, и мрачного, как туча, я колола себе иголкою пальцы, чтобы убедиться, что я еще жива и что моя плоть может пока служить прибежищем моему рассудку. Голова у меня шла кругом, сердце бешено колотилось. Я так исхудала и пожелтела, что Мадам, всегда «нежно любившая» меня, повсюду раззвонила, что я больна раком матки.

Но вот наконец, после долгого молчания, Король взорвался.

Как-то после обеда он долго шагал взад-вперед по моей комнате. Я делала вид, что просматриваю счета из Сен-Сира, хотя цифры прыгали у меня перед глазами. Внезапно Король остановился передо мною и, пристально глядя мне в лицо, сказал, даже не повысив голоса: «Не могу поблагодарить вас, сударыня, за то, что вы заставили меня выбрать одного еретика епископом и воспитателем моих внуков, а другого — председателем Государственного совета и государственным министром… Впрочем, будь они только еретиками, я бы еще смог это простить, однако они: вдобавок, оказались неуемными честолюбцами и с вашей помощью насажали своих протеже на все высокие должности. Да и это было бы еще простительно, но эти два безумца, к тому же, строили и вовсе фантастические проекты!» Я было потупилась, но он схватил меня за подбородок, не давши опустить голову, и заставил смотреть ему в глаза: «Я прочел в протоколах, что господин де Камбре служил герцогу де Шеврезу к вам самой… вам самой, не правда ли, мадам? Ничего не скажешь, чистое безумие! Не знаю, какой религии придерживается этот человек, но что до его политики… И как подумаю, что этого экзальтированного болвана, этого честолюбивого путаника я, по вашему совету, приставил воспитателем к будущему королю!»

Я все еще держала тетрадь счетов у себя на коленях; Король вырвал ее у меня из рук и яростно швырнул на столик, находившийся в нескольких шагах, но плохо рассчитал, и тетрадь шлепнулась на пол. Эта неудача окончательно разъярила его.

Он закричал мне в лицо: «Вам, верно, кажется, что у меня мало затруднений на границах, если вы навесили на меня еще и эту свару?» Вцепившись в ручки моего кресла, он тряс его так грубо, что я боялась упасть… Теперь я ждала лишь одного: чтобы Король указал мне место моего изгнания; я не сомневалась, что наш разговор должен кончиться опалою, о которой вот уже два месяца шептался весь Двор; однако мой супруг больше не сказал ни слова, — он сел, разложил бумаги и проработал в моей комнате до вечера, как обычно.

Тут-то я и вспомнила эту его привычку выдерживать приличия, которая в свое время заставила монарха ежедневно посещать госпожу де Монтеспан, тогда как между ними давно все было кончено; я решила, что точно так же он обойдется и со мною.

В течение нескольких месяцев Король продолжал приходить в мои апартаменты, но не говорил со мною; молчала и я. Господина де Камбре отослали в его епархию; затем Король предложил пожаловать мне титул герцогини, который, если судить по примеру мадемуазель де Фонтанж, являлся прелюдией к опале; не желая облегчать ему эту задачу, я гордо отказалась от этой, слишком «великой» для меня, милости.

Бон д'Эдикур донесла мне придворные слухи о том, что Король собирается заменить меня графинею де Грамон; это была англичанка лет сорока, все еще красивая и с чисто английским чувством юмора; она вышла замуж за шута де Грамона, который некогда посещал нас со Скарроном в компании господина Мата. Король, довольно долго забавлявшийся шутками мужа, теперь отличил его жену, прибывшую во Францию в свите изгнанного короля Якова I-го, и вот уже несколько недель, как возвышение графини стало и впрямь слишком явным.