Королевское зерцало

Теперь на Киевском престоле отец правил один.

— Но ведь был еще один брат? Что стало с ним?

— Этот брат был более спокойного нрава. Однако отец не доверял ему и потому заточил в темницу. По-моему, он так и сидел в заточении, пока отец не умер.

— Сколько же лет он провел в темнице?

— Больше двадцати.

— А ты говорила, будто твой отец чтил законы и боялся Бога. Как же он мог продержать собственного брата в заточении больше двадцати лет без всякой вины?

— Смельчакам, решавшимся напомнить ему о брате, отец отвечал, что держит брата в темнице, чтобы уберечь его от греха.

— Честнее было бы убить его!

Эллисив не ответила. Олав тоже молчал.

— Помнишь, я сказал, что не понимаю, что значит быть дочерью Ярослава? — сказал Олав. — Вижу, неспроста ты рассказала мне про своих родичей.

— Может, и неспроста, — отозвалась Эллисив.

Теперь Эллисив забыла обо всем на свете, кроме родного Киева. Между нею и жителями Борга словно повисла туманная завеса, и только когда она встречалась с Олавом, туман рассеивался. Ее прошлое, детские воспоминания вставали перед нею так ясно, будто она все переживала заново.

Ей снились сны на родном языке — это было впервые за много лет.

Казалось, подводное течение подхватило и несет ее корабль. И она даже не пыталась направить его ход.

Однако она полагала, что ей удается держать себя так, чтобы никто ничего не заметил.

Вскоре Олав пришел снова.

— Я думал над твоим рассказом о родичах и о том, что каждое поколение твоих предков вело междоусобные войны, — сказал он. — Потом вспомнил про Магнуса и про себя. Неужели и у нас так же получится?

— Разве вы так враждуете, что вам никак не прийти к согласию?

Олав кивнул:

— Да. Если Магнус разозлит меня, мне ничего не стоит его убить.

Он сказал это спокойно, но что-то в его голосе убедило Эллисив, что это правда.

— Но почему же?

— Магнус всегда разговаривал со мной, будто я какой-то дурачок. Даже отец обрывал его, если это было при нем. Отца не стало, кто теперь нас рассудит?

Эллисив почувствовала облегчение, узнав, что Харальд был не только суров к сыну.

— И ты решил зиму провести здесь, чтобы на время забыть о Магнусе? — сказала она.

— Да, но остаться здесь навсегда я не могу. Мне еще самому неясно, что я буду делать весной.

— А ты не думай об этом. Весна придет, и все как-нибудь уладится.

— Сомневаюсь. Пусть даже Магнус заболеет и умрет — если ты это имеешь в виду, — мне будет трудно вернуться на родину. Я стыжусь нашего поражения, стыжусь за отца. Тьодольв скальд прав — отец погубил нашу рать.

— Предположим, что так, но ведь тут нет твоей вины.

— Священники говорят, что дети отвечают за грехи отцов. Если им верить, грех передается по наследству.

Эллисив захотелось узнать, кто внушил Олаву такие мысли, она бы поговорила с этим святошей.

— Не принимай близко к сердцу всего, что говорят священники, — сказала она.

— Отец тоже так считал. Ты повторяешь за ним?

— Нет. Просто мы оба знали, что священники по-разному смотрят на некоторые вещи. Православные священники иначе относятся к наследственным грехам, чем католические. — Эллисив запнулась, ей было трудно подыскивать понятные ему слова. — Они считают, что человек отвечает только за собственные грехи, поэтому первородный грех, грех Адама, над нами не тяготеет. И на тебе тоже нет грехов твоего отца.

— Хотел бы я знать, почему священники не могут договориться в таком важном деле.

— Я думаю, все зависит от того, кто как толкует Библию. Православные священники считают, что Адам, согрешив, принес в мир смерть. Смертность досталась в наследство нам всем, и ее неотвратимость порождает страх. Борьба за жизнь толкает людей на грех. Добиваясь власти, они причиняют друг другу зло. Мы получили в наследство не грех, а смерть.

Олав задумался.

— Не очень-то я все это понял, — признался он. — Однако мне ясно, что даже священники толкуют по-разному одно и то же. Почему отец не говорил мне об этом? От таких знаний мне было бы больше пользы, чем от умения владеть оружием.

— Очень кстати, что ты так думаешь. Мне как раз не хотелось сегодня говорить о сражениях. Лучше расскажу тебе, как росла дочь Ярослава.

Олав кивнул.

— Расскажи!

— Мой дед посадил своего сына Ярослава княжить в Новгороде, — начала Эллисив. — Там я и родилась. Отец навсегда перебрался в Киев только после того, как заключил мир с Мстиславом, своим братом. Мне тогда было два года, поэтому мне кажется, будто я всегда жила в Киеве.

— Когда это было?

— В лето шесть тысяч пятьсот тридцать четвертое от сотворения мира.

— Как ты сказала?

— Прости, Олав. Я забыла. Это было в одна тысяча двадцать шестом году от Рождества Христова, за четыре года до смерти Олава Святого.

— Спасибо, что объяснила.

Эллисив откинулась назад, и взгляд ее остановился на тлеющем торфе.

— Другого такого города, как Киев, больше нет. Тебе следовало бы постранствовать, посмотреть чужие края.

В Киеве больше сорока церквей, восемь торгов, город опоясывает большая крепостная стена с несколькими воротами — одни из них золотые. Сколько людей живет в Киеве, сказать невозможно. Их великое множество. А высоко над городом возносится киевская митрополия, главный киевский храм.

Это Hagia Sofia — собор святой Софии, Премудрости Божией. Его заложил мой отец, и строился он много лет. Свод собора опирается на мощные столпы. Стены его украшены прекрасными росписями и мозаикой, мозаика — это изображение, выложенное из маленьких камешков, кусочков цветного стекла и золота. Сверху сквозь стекла больших проемов льется свет, от этого света золото горит огнем и краски оживают. Как будто земля и небо соединяются под сводом собора. У Богоматери руки воздеты в молитве о смертных, в изображениях возникают жизнеописания Иисуса. Тут и пророки, и апостолы, и святые, и ангелы. А высоко надо всем Христос Пантократор, он…— Эллисив не нашла подходящего слова. — Трудно на норвежском языке описать Святую Софию, — сказала она. — Не хватает слов. Лучше тебе самому побывать в Киеве и увидеть все своими глазами.

— Не думаю, что я скоро попаду в Киев, — сказал Олав. — Впрочем, кто знает. Ты говоришь, что в Киеве сорок церквей и восемь торгов. Наверное, жители Киева только и успевают, что молиться да торговать.

Эллисив улыбнулась.

— Ты еще красивее, когда улыбаешься, — заметил вдруг Олав.

Эллисив пропустила его слова мимо ушей. Но подумала, что, кажется, она первый раз улыбнулась с тех пор, как Харальд покинул Оркнейские острова…

— Почему же? Они спят, едят, рожают детей, как и все люди. У нас много золотых и серебряных дел мастеров, их изделия славятся повсюду. Только они умеют делать финифть по серебру. Видишь ту икону, — она кивнула на изображение Спасителя в углу, — ее сделал киевский мастер.