Королевство на грани нервного срыва

— Люция…

— А? Ах да.

— Не суди их, моя милая Люция. Каждый выбрал путь по себе. Так и жители нашего замка.

— Я не сужу, Сюзанна. А нельзя положить еще полено в камин? Мне кажется, Оливия мерзнет. Я понимаю, что приходится экономить, но…

— Давай положим.

Сосновое полено начинает свистеть и лить смолу. Хорошо, что при разграблении замка никто не позарился на дровяной сарай. А может, все-таки совесть пробудилась, пожалели.

А дело было так. Едва меня, арестованную, увезли казенные дроги, среди жителей и слуг замка начались разброд и шатание. Одни твердо решили остаться, дождаться решения по моему делу и работать как всегда, другие же — их было больше — очень обрадовались, что я ведьма. Ведь имущество ведьмы отходит королю, а значит, пока сюда не нагрянули судебные приставы, надо, прежде чем рвать когти, прихватить себе на память столового серебра, картин старинных мастеров, украшений, гобеленов, белья, тканей, ковров и прочего, что только могло влезть в сани и кареты. Даже рыцари разграбили винные и оружейные погреба и предали своего господина.

Когда все закончилось, оставшиеся жители Кастелло ди ла Перла собрались в парадной зале. Словно вокруг стола, на котором стоит гроб с покойником.

Фигаро первым подал голос:

— Поскольку я являюсь домоправителем замка и никто не лишил меня этой должности, я беру на себя полное управление им и все хозяйственные вопросы прошу согласовывать со мной.

— Как же вам не стыдно! — яростно крикнула горничная Полетта. — Вы же предатель, вы же… Это из-за вашего доноса умрет донна Люция, лживый, подлый старик! Я не буду вам подчиняться!

— Вы уволены, — невозмутимо ответил Фигаро.

— Никто не будет тебе подчиняться, подлец! — с галереи в зал спускалась Сюзанна. — И пусть свершат надо мной суд, но я открою сердце: Люция — твоя и моя дочь, Фигаро. И пусть даже демоны в аду плюют тебе в лицо!

Прозвучало тихое всеобщее «ах». Фигаро покачнулся, коснулся рукой груди.

— Но почему раньше ты мне этого не говорила, Сюзанна?

— Ты был женат. А потом я боялась, а ну как меня насмерть забьют камнями на площади за прелюбодеяние! Но судьба послала мне милость — моя девочка, моя Люция появилась в замке, и сердце мое пело, как малиновка поутру! Она была удивительная, моя Люция, она обладала великими способностями, ибо ей звезды дали свою силу. А ты за это решил, что она ведьма!

— Я всегда думал, — тихо сказал Фигаро, — я был уверен, что все убеждения инсектоидов — правда… А теперь у меня есть дочь, и я сам послал ее на смерть. Сюзанна!

— Что?

— Я слагаю с себя все обязанности. Я буду под домашним арестом.

— Не волнуйся, кусок хлеба и стакан воды тебе всегда подадут.

— Спасибо. Я пойду.

Его молча проводили взглядами.

— Как мы теперь будем жить, Сюзанна? — спросила одна из поварих.

— По мере сил делать свое дело. Молиться о судьбе донны Люции. И надеяться, что она вернется оправданной.

На том и порешили. Самое интересное, что доктор Гренуаль и художник Рафачелли не сбежали, прихватив что плохо лежит! Наоборот! Они так же, как и все, скудно питались, скромно жили. Доктор Гренуаль следил за жизненными показателями Оливии, ухаживал за ней, а маэстро, запершись в своей импровизированной мастерской, дописывал парадный портрет Оливии. Мало того. Он выпросил у меня разрешение написать портрет спящей Оливии. И получилось прекрасно: на возвышении, в меховых одеялах спит красавица, профиль ее безупречен, руки в богатых парче и шелке протянуты вдоль тела и унизаны перстнями. Словом, к реальной Оливии это не имело никакого отношения. Ладно, он так видит. Маэстро назвал портрет «Спящая красавица».

А Оливия… Милая моя подруга все так же лежала в своем летаргическом сне. Доктор Гренуаль ухаживал за ней со всей возможной тщательностью, Сюзанна готовила целебные настои, жидкие супы — чтобы больная не умерла от истощения, меняла пеленки, обрабатывала кожу, чтобы не было пролежней.

Вот что рассказали мне, плача и смеясь, наперебой целуя руки, подсовывая пирожки и чай, мои дорогие челядинцы. Я тоже была счастлива до невозможности — я в дальнем уголке своего сердца вообще таила печаль, что замок снесен или сожжен дотла.

Наконец все немного угомонились, накрыли стол (спешно зажарили трех цыплят, разогрели картофельный суп и нарубили оливье), и я стала знакомить домочадцев с друзьями, которых обрела в заточении.

— Вот это Салли. Мне не нравится это имя, и мне хотелось, чтобы…

— Меня зовут Селестия, — кротко улыбнулась Селестия.

— Вы видите, моя милая подруга истощена. Сюзанна, ты ведь поможешь ей избавиться от худобы и болезней?

— Само собой, и тебе помогу, доченька.

— Это Люций. Его планета носит название Одинокой Розы, находится неизвестно в какой вселенной, и он не знает, как вернуться туда. Но сначала он хотел бы найти свою сестру. Собака — это его Близкое Сердце, и, кстати, она умеет разговаривать. Маттео, простите, что представляю вас последним. Это бывший комендант тюрьмы, но после одного чудесного случая…

— Госпожа исцелила меня, — вставил Маттео.

— Мы решили, что нам веселей вместе. И мы стали вот таким вот Обществом Близких Сердец.

— А можно вступить в ваше Общество?

— Конечно.

— Только давайте мы все как следует попируем и отдохнем.

И вот теперь я сидела в покоях Оливии напротив камина. В замке было холодно — нежилые комнаты словно вымораживали все остальное; голые, без ковров, стены превращались в ледяные глыбы; моя подруга лежала под меховым одеялом, Сюзанна только что немного попоила ее травяным чаем.

— Оливия, — я коснулась губами ее холодных пальцев, словно вырезанных из мрамора. — Как мне тебя не хватает! Что бы только не согласилась я отдать, лишь бы ты стала здоровой! Без тебя моя душа постарела на сто лет…

— Ну-ну, — похлопала меня по плечу мама. — Будем надеяться.

А знаете, надеяться — это очень здорово. Равно как и верить. И тем более любить.

Конец февруария прошел с традиционными Тестяными рожами — праздником, когда из жирного теста лепят круглые, носатые рожи, пекут, вешают на дерево, и тот, кто надкусил больше всего рож, может поцеловать самую красивую девушку в замке. Самое смешное, что в этот раз победил доктор Гренуаль и со смаком расцеловал Сюзанну.

А вечером, на закатном солнце, мы сожгли чучело зимы, чтобы уже с утра весна вступила в свои права.

Утром первого дня весны я проснулась с удивительным чувством. Словно внутри меня — купол прекрасного храма и певчие поют в нем славу Всему Сущему.

Я откинула одеяло, встала и подошла к окну. Небо было синим, как кобальт. Именно таким небо бывает над Старой Литанией в самую раннюю весну.

— Слава тебе, Все Сущее, за то, что мы видим и не видим, что имеем и не имеем, за кого ждем и кого помним, — я не отличалась особым благочестием, но эту молитву я всегда произносила.

И, произнеся ее, я поняла, что должна наконец сделать то, чего так боялась и стыдилась. Я должна поговорить с Фигаро.

Умывшись и одевшись, я спустилась в кухню. Все мы теперь жили попросту, и то, что хозяйка замка сама сервирует чай на две персоны, никого не удивляло.

Я подошла к его комнате и постучалась.

— Кто там?

— Фигаро, это Люция. Я принесла чай, ваш любимый, со зверобоем. Впустите меня, пожалуйста.

Мой отец открыл дверь. Не могу сказать, что за все это время он как-то изменился в худшую сторону.