Королевство свободных

Так государь наш попал под пристальный мой взгляд, и поскольку первый человек в королевстве никогда не остается в одиночестве, что бы ни делал он, от моего пристального взора не укрылась и жизнь его. Ибо мои служанки имеют связь с королевскими лакеями, те в свою очередь питают большой интерес не только к противоположному полу, но и к звонким реалам в пол золотого дирхема [31] или более, в зависимости от ценности их сплетен.

Возможности тайно наблюдать за жизнью короля также способствовало и то, что новый человек многократно возбуждает интерес, и жизнь его порождает множество сплетен. А о жизни нашего государя не прочь была посплетничать равно торговка рыбой и жена сиятельного дона.

31

Один серебряный реал равен приблизительно 10,5 золотого дирхема.

Что и говорить, но жизнь короля предстала передо мной зерцалом легендарного нашего правителя, если не более того. Ибо если люди и склонны прибавлять, то скорее к худшему, нежели к лучшему. И с условием того, что государю вообще позволено многое, что не позволено простым смертным, то и тогда даже жизнь его представлялась людям почти что жизнью святого отшельника.

Посудите сами, государь наш умерен во всем, а умеренность есть наилучшее качество мужское, если не касаемо оно ночных утех. Так, по крайней мере, и я склонна считать. И умеренность короля распространялась на всю его жизнь. Ел он немного, вина пил и того меньше. И более предпочитал он рыбу, нежели жареное мясо. Вино же сильно разбавлял водой по обычаю ромеев. Ежедневно он со вниманием слушал мессу в дворцовой часовне, а по воскресеньям в главном храме. Ежедневно же упражнялся он во дворе со своими гвардейцами и рыцарями, не делая различия меж благородными и простыми. И то справедливо, ибо для короля нет никого выше него, кроме Господа Бога.

Не раз и не два удавалось мне посмотреть на эти военные упражнения, вводящие меня в крайнее волнение. Ибо, видя, как перетекают мускулы его на обнаженных плечах и руках, приходила я в такое возбуждение, что сил моих никаких уже не оставалось, и я едва сдерживала себя. Ибо женщина-победительница не та, что первая подставит свое лоно мужчине, но та, что сделает это в наиболее подходящее для того время.

По глупости своей, многие женщины не понимали сего. Не разумела этого и глупая служанка Присцилла, девушка, обладающая равно цветущей красотой и разумом коровы, что едва увидит быка на выпасе, то тут же призывно мычит и бьет себя по крупу хвостом. Не таков был наш король, чтобы возлечь с простолюдинкой, пусть и с соблазнительными телесами. Господь свидетель, любит он всех своих подданных как отец, но и отец любит старшего и младшего сына по-разному, хотя и равно горячо.

Говорят, что вся кухонная челядь дворца утешала несчастную Присциллу и ее пышная грудь вздымалась от громких рыданий, ибо благословил ее король, когда ночью прокралась она к нему в опочивальню, и отпустил ее с миром, давая отеческое напутствие хранить девство свое для будущего мужа.

Но было ли что хранить, ибо, как мне думается, сдобная пышка Присцилла, ширококостная, большегрудая и светловолосая, как и большинство южанок, в коих течет кровь вандов, потеряла свое девство еще тогда, когда не начались у нее женские кровотечения. И по всей вероятности, горе ее длилось недолго, и какой-нибудь догадливый конюх, повар, а быть может, даже и какой-нибудь оруженосец помог скрасить неудачу этой славной девушке.

Было бы странно, если бы какая-нибудь благородная дама не попытала счастье в любовных утехах с государем после поражения, нанесенного простолюдинке. И по крайней мере о трех таких попытках, окончившихся тем же поражением, стало известно и мне. Тогда же стали меня одолевать тяжкие сомнения и страхи, кои во мне выпестовал мой сиятельный супруг. Но нет, эти богопротивные мысли о мужской слабости короля я гнала от себя, как торговка сладостями — назойливых и вороватых мальчишек.

Судя по тому, что рассказывал о делах государственных мой дражайший супруг — вернее, считал нужным рассказывать мне, — государь наш трудился аки пчела, если не более. А с тех пор, как до нас уже стали доходить даже не слухи, а почти достоверные известия о том, что Мэнгер готовится идти войной на нас, государь лишь смыкал глаза на пять-шесть часов ночью и на час во время сиесты, но не более того.

Во всех государственных вопросах показал он себя человеком мудрым и знающим, и оно не могло быть по-другому, ибо сам Господь послал нам его, как и было предсказано великим королем-вандом. Хотя где-то же должен он был родиться и должны же быть у него родные? Но сия тайна покрыта многими покровами, коие пока никто не смел даже покушаться приоткрыть.

На пирах, кои король, как и заведено исстари по нашим обычаям, устраивал для своего двора и знати, у меня было множество случаев дать знать выражением лица и взглядом, что он волнует мое сердце. Однако была я на пирах, как и положено, со своим дражайшим супругом доном Рамиро, что серьезно сковывало свободу моих военных маневров.

Но я свято молилась и святой Урсулине, и святой Бланке, и святой Присцилле, и святой Маргарите, чтобы ниспослали мне эти благочестивые святые, нет, не тайную встречу с королем, но возможность каким-либо образом оказать ему большУю услугу и тем самым обратить на себя его высочайшее внимание.

И то ли святые заступницы услышали мои жаркие молитвы, то ли звезды на небесах стали соответствующим образом, но такой случай представился мне. И какой случай!

Все произошло во время гона быков на Пасху и народных гуляний. Я, в числе прочих знатных дам, присутствовала там, когда государь наш по заведенной традиции открывал гон быков и лицезрел начало их пути по узким извилистым улочкам нашей столицы.

Была я и на коронации, где король умилил до слез даже сурового нашего патриарха Никонора III, когда пожелал, чтобы корону на него возложило невинное дитя из простонародья. И думается мне, что король все решил на месте, а не продумал заранее этот шаг. Хотя откуда в соборе взялся этот голодранец и куда он потом делся, никому не было ведомо. Даже всезнающему нашему дону Лумо, у коего и все воробьи перечтены и пишут доносы на прочих птиц столь же регулярно, как и люди.

Но, помимо трогательной этой сцены, было еще одно примечательное событие, важное для меня и моих планов относительно благорасположения ко мне государя нашего. На пасхальных торжествах появилась некая Бланка Аргонская, старшая дочь сиятельного князя и владетеля Аргона, который в числе первых владетелей юга принес оммаж государю нашему, в мудрости своей прозревая неизбежную войну с севером.

Донна Бланка приехала в Талбек вместе с отцом, а также с некоторыми особо знатными аргонскими рыцарями. В числе их был дон Густаво де Ламбьерро, молодой красавец девятнадцати лет от роду, коий был обручен с прекрасной Бланкой. Отец молодого рыцаря был владетелем многих земель в Аргоне, и брак старшего сына герцога де Ламбьерро и старшей дочери князя и властителя Аргоны сулил немалые выгоды обоим древним родам.

Дон Густаво и донья Бланка питали друг к другу страстные чувства, порывы котих были ограничены родителями вплоть до венчания детей. Пара действительно получалась прекрасная. В доне Густаво, видимо, все же текла кровь басков, и в том не было ничего предосудительного, так как мужчины из рода де Ламбьерро во времена короля-ванда не только не брезговали родниться с местной знатью, но и таким образом бескровно поглощали многие земли, создавая будущие могущественные домены.

У дона Густаво были густые черные брови и черные волосы, узкие скулы и чуть заостренный нос, и всем своим видом он напоминал едва оперившегося орленка, храброго и смелого, но пока слишком неопытного. Прекрасная донна Бланка составляла ему полную противоположность. Худенькая, бледная, с курносым, чуть вздернутым носиком. Ее длинные цвета меда струящиеся по плечами волосы, верхняя туника цвета лазури до самых пят, лазурит, вплавленный в серебряную брошь и серьги — все это напоминало о какой-то неземной легкости и чистоте.

Едва король увидел донну Бланку, как то и дело взгляд его возвращался к ней. Делал это король весьма искусно, но от меня такие вещи скрыть невозможно. На гоне быков я даже сумела перехватить взгляд дона Лумо, коий с равным моему любопытством рассматривал пассию короля. Затем он что-то шепнул на ухо государю и характерным движением поскреб ногтем свою шею. Король же в ответ печально покачал головой. Тут не надо быть провидцем, чтобы понять, что наш хранитель Большой королевской печати предлагал устранить незадачливого жениха, дабы освободить дорогу государю.