Короли и капуста (сборник)
Шрифт:
У одного из директоров была личная паровая яхта, полностью готовая к отплытию, – она стояла с полным запасом угля и уже под парами. Он дал мне карт-бланш. Через четыре часа я уже вышел на ней в открытое море и шел по горячим следам того фруктового корыта. Я уже вычислил, куда может направиться старый Уорфилд. Так его звали – Дж. Черчилль Уорфилд.
Тогда у нас были соглашения о выдаче преступников почти со всеми заграничными странами, кроме Бельгии и этой банановой республики, Анчурии. Во всем Нью-Йорке не нашли ни одной фотокарточки старого Уорфилда – хитрый был лис, ничего не скажешь, – но у меня был его словесный портрет. А кроме того, с ним была молодая леди необыкновенной красоты. С такой, как говорится, нигде не спрячешься. Она была леди из Общества, пташка самого высокого полета – не из тех, чьи фотографии печатают в воскресных газетах,
Ну так вот, сэр, по дороге мы как-то не встретили эту фруктовую бадью. Океан, это, знаете, довольно обширное место, и, наверно, мы поплыли через него разными дорогами. Но наша яхта твердо держала курс на Анчурию, куда направлялся и этот фруктовщик.
В страну обезьян мы приплыли днем, часа в четыре. На некотором отдалении от берега стоял какой-то жалкий пароходишко, который как раз принимал на борт груз бананов. Обезьяны грузили бананы на огромные баржи и перевозили на судно. Вполне могло оказаться, что это тот самый пароход, на котором сбежал наш старик. А могло и не оказаться. Я сошел на берег, чтобы немного осмотреться. Пейзаж был довольно хорош. Таких красот я не видал даже здесь, в Нью-Йорке. На берегу мне попался один американец, такой, знаете, расфранченный здоровяк – стоял там вместе с обезьянами. Он показал мне, как пройти в контору консула. Консул оказался очень приятным молодым человеком. Он рассказал мне, что эта фруктовая посудина называется «Карлсефин» и что обычно она ходит в Новый Орлеан, но в этот раз вернулась из рейса в Нью-Йорк. Тогда я еще больше уверился в том, что мои беглецы на борту этого судна, хотя все и говорили мне, что никаких пассажиров там не было. Я так прикинул, что они не станут высаживаться на берег до темноты – они ведь могли и испугаться, увидев, что тут болтается моя яхта. Так что мне всего-то и нужно было подождать, пока они сойдут на берег, и тут же их сцапать. Я не мог арестовать Уорфилда без документов на экстрадицию, но я надеялся, по крайней мере, отбить у него наличные. Они обычно отдают деньги, если взять их за жабры, когда они устали и испуганы и нервы у них на пределе.
После наступления темноты я немного посидел под кокосовой пальмой на берегу моря, а затем пошел прогуляться – посмотреть на этот городок, и в полчаса я успел осмотреть все местные достопримечательности. Веселее, пожалуй, честно жить в Нью-Йорке, чем попасть в этот обезьяний город с миллионом в кармане.
Живописные грязные сарайчики, на улицах трава по колено, женщины ходят по улицам в платьях с открытой шеей и голыми руками, да еще и курят сигары; лягушки на деревьях грохочут, как карета пожарной команды, которая галопом несется на вызов; сзади – огромные горы, да так близко, что во двор сыплется щебень, спереди – море, прямо слизывает краску с фасада – нет, сэр, точно вам говорю: лучше уж в Штатах стоять в очереди за бесплатным супом для бедных, чем жить в этой стране.
Главная улица шла вдоль берега, и я немного прошелся по ней, а потом свернул в один переулочек, где все дома были сделаны из шестов и соломы. Мне все хотелось посмотреть, чем занимаются обезьяны, когда они не скачут по кокосовым пальмам. И в первой же халупе, куда я заглянул, я увидел своих птичек. Наверно, они сошли на берег, пока я гулял по городу. Мужчина лет пятидесяти, гладко выбрит, тяжелые брови, отличный черный костюм – ну точно пастор в воскресной школе, – казалось, что он вот-вот спросит: «Ну, детки, кто может ответить на этот вопрос?» В руке он крепко держал сэк [221] , по виду такой тяжелый, как если бы там лежала дюжина кирпичей из чистого золота. А рядом с ним – настоящий персик – шикарная девица, будто только что с Пятой авеню [222] – сидит себе на деревянном стуле. Чернокожая старуха подавала им на стол кофе и какую-то снедь. Всю эту сцену освещал фонарь со свечой, который болтался на гвозде, вбитом в стену. Я вошел и стал в дверях, и они все уставились на меня, и я сказал:
221
= саквояж (словечко О’Дэя).
222
Пятая авеню (англ. Fifth Avenue) – улица в центре Манхэттена (район Нью-Йорка). Одна из самых известных
и дорогих улиц мира.– Мистер Уорфилд, теперь вы – мой пленник. И я надеюсь, что ради блага леди вы будете вести себя разумно. Вы знаете, что мне от вас нужно.
– Кто вы? – спрашивает старый джентльмен.
– О’Дей, – говорю я, – из детективного агентства «Колумбия». А теперь, сэр, позвольте дать вам добрый совет. Возвращайтесь и примите свое горькое лекарство, как настоящий мужчина. Отдайте им бабки, и может, вас даже простят. Если не будете брыкаться, я замолвлю за вас словечко. Даю вам пять минут, чтобы принять решение.
Я вытащил часы и стал ждать.
Тут вмешалась молодая леди. Высокий класс, ничего не скажешь. И по одежде, и по манерам сразу можно было сказать, что Пятая авеню просто создана для нее.
– Зайдите в дом, – говорит она мне. – Не стойте в дверях, а то своим костюмом вы перепугаете всю улицу. А теперь объясните толком, что вам от нас нужно?
– Три минуты уже прошло, – говорю я. – Извольте, я повторю вам, в чем дело, пока тикают оставшиеся две.
Вы признаете, что вы президент республики, или как? – спросил я, повернувшись к пожилому джентльмену.
– Да, я президент, – отвечает он.
– Ну, тогда, – говорю, – вам все должно быть ясно. В Нью-Йорке разыскивается Дж. Черчилль Уорфилд, президент страховой компании «Республика». Разыскиваются также денежные средства, принадлежащие указанной компании, которые находятся сейчас в незаконном владении указанного Дж. Черчилль Уорфилда.
– О-о-о-о-о-х! – говорит молодая леди, как бы размышляя, – вы хотите увезти нас обратно в Нью-Йорк?
– Только мистера Уорфилда. Против вас, мисс, не выдвинуто никаких обвинений. Но, разумеется, никто не будет возражать, если вы пожелаете вернуться вместе с вашим отцом.
Внезапно эта девчонка тонко вскрикнула и повисла у него на шее. «О, папа, папа! – говорит она таким, знаете, низким голосом, вроде контральто. – Неужели это правда? Неужели ты взял чужие деньги? Папа, скажи мне!» Знаете, она выделывала своим голосом такие тремоло [223] , что всякого бросило бы в дрожь.
Когда она вцепилась в него, старичок сначала задергался как сумасшедший, но она не отпускала его, шептала ему что-то на ушко и гладила по плечу. Наконец он затих, только вспотел немного.
223
Тремоло (муз.) – очень быстрое повторение одного звука или чередование нескольких не соседних звуков, производящее впечатление дрожания.
Она отвела его в сторону, и они о чем-то шептались там около минуты, а затем он гордо нацепил золотые очки, подошел ко мне и вручил мне свой сэк.
– Мистер детектив, я решать возвратиться с вами, – заявляет он мне (как-то он чудно говорил). – Я обнаруживать, что жить на этот пустынный и неприятный берег это хуже, чем даже умирать. Я возвращаться и отдавать меня на милосердие компании «Республика». Вы привезли посуду?
– В каком смысле посуду?! – говорю я. – Для че…
– Судно, – опять вмешалась молодая леди. – Не смейтесь. Папа по национальности немец, и хотя в Америку он приехал уже давно, он до сих пор не совсем правильно говорит по-английски. На чем вы прибыли?
Девчонка совсем расклеилась. Она все время подносила платок к глазам и поминутно восклицала: «О, папа, папа!»
Потом она подходит ко мне и своей белой аристократической ручкой берет меня за локоть – берется, заметьте, за тот самый костюм, который поначалу ей так не понравился. Я услышал запах целого миллиона фиалок. Она была просто конфетка! Я объяснил ей, что прибыл на частной яхте.
– О, мистер О’Дей, – говорит она, – заберите нас из этой ужасной страны как можно скорее. Увезите! Пожалуйста! Пообещайте мне!
– Попробую, конечно, – отвечаю я, не показывая виду, что и сам смерть как хочу поскорее доставить эту парочку на соленую водичку, пока они не передумали.
Единственное, чего они дико не хотели, так это открыто идти к моей шлюпке через весь город. Говорили, что очень боятся огласки, и, мол, тем более теперь, раз уж они решили вернуться, то хотят, чтобы вся эта история не попала в газеты. Они поклялись, что шагу не ступят из этой лачуги, если я не пообещаю, что доставлю их на яхту тайно, так, чтобы никто об этом не знал. Ну, я уж согласился исполнить эту их прихоть.