Короли и капуста (сборник)
Шрифт:
Выдержки из письма первого вице-президента страховой компании «Республика», Нью-Йорк, мистеру Фрэнку Гудвину, Коралио, республика Анчурия.
Достопочтенный мистер Гудвин,
Спешу сообщить Вам, что письмо, направленное Вами в наш адрес через поверенных Хоуланда и Фуерше из Нового Орлеана, нами получено. А также получен нами и чек на 100 тысяч долларов, что соответствует сумме, изъятой из фондов компании ее бывшим президентом, покойным Дж. Черчилль Уорфилдом… По просьбе всех служащих и директоров компании позвольте мне засвидетельствовать Вам наше глубочайшее уважение, искреннее восхищение вашим поступком и сердечную признательность за столь быстрое возвращение всей недостающей суммы всего лишь через две недели после ее исчезновения… Позвольте уверить Вас, что сделано все необходимое для того, чтобы это дело не получило ни малейшей огласки… Примите наши глубочайшие соболезнования относительно безвременной кончины мистера Уорфилда… Примите наши самые теплые поздравления
Искренне Ваш,
Луций И. Эплгейт,
Первый вице-президент
страховой компании «Республика».
ВИТАГРАФОСКОП
(Синематограф)
ПОСЛЕДНЯЯ САРДЕЛЬКА
Место действия:
Квартирка художника
Художник, молодой человек приятной наружности, сидит в унынии среди разбросанных в беспорядке эскизов, подперев голову рукой. В центре комнаты на сосновом ящике стоит примус. Художник поднимается, затягивает свой ремень еще на одно отверстие и разжигает огонь. Он достает жестяную коробку, которая до этого стояла наполовину закрытая мольбертом, и вынимает оттуда единственную сардельку, переворачивает жестянку вверх дном, чтобы показать, что там больше ничего нет, и кладет сардельку на сковородку, а сковородку ставит на примус. Пламя медленно гаснет – очевидно, закончился керосин. Видно, что художник в полном отчаянии. Внезапно в приступе гнева он хватает сардельку и яростно швыряет ее прочь. В этот самый момент дверь открывается, и в комнату входит посетитель. Сарделька больно бьет его прямо по носу. От неожиданности он вскрикивает и делает на месте несколько шагов, похожих на танцевальные па. Вновь прибывший – энергичный, отлично одетый мужчина с очень загорелым, почти красным лицом, по всей видимости, ирландец. Затем мы видим, как он долго и безудержно смеется, ударом ноги опрокидывает ящик с примусом и неистово хлопает художника (который безуспешно пытается схватить и пожать его руку) по плечам и спине. Затем он показывает небольшую пантомиму, из которой достаточно сообразительный зритель может догадаться, что этот человек заработал огромную сумму денег, продавая индейцам в Кордильерах скобяные товары и бритвы в обмен на золотой песок. Он вытаскивает из кармана пачку денег размером с небольшую буханку хлеба и машет ею у себя над головой и одновременно свободной рукой показывает, как будто что-то пьет из стакана. Художник поспешно надевает шляпу, и эти двое вместе покидают комнату.
СЛОВА НА ПЕСКЕ
Место действия:
Пляж в городе Ницца
Женщина, красивая, еще молодая, изысканно одетая, довольная жизнью, спокойная, сидит в шезлонге возле самой воды и лениво выводит на песке буквы кончиком изящного шелкового зонтика. Лицо у нее смелое и даже дерзкое, а спокойствие ее позы обманчиво – она похожа на пантеру, которая сейчас почему-то замерла неподвижно, но в следующую секунду может сделать все что угодно – броситься вперед, подкрасться, прыгнуть. Она от скуки часто пишет на песке, и всегда одно и то же слово – «Изабелла». Ярдах в двух от нее сидит мужчина. Видно, что эти двое по-прежнему вместе, хотя дружба их, возможно, уже и не связывает. У мужчины смуглое гладко выбритое лицо, которое почти ничего не выражает. Почти. Они мало разговаривают друг с другом. Мужчина тоже царапает что-то на песке – тростью. Он пишет слово «Анчурия». А потом поднимает глаза и устремляет свой взгляд туда, где Средиземное море встречается с небом, и во взгляде его – смертельная тоска.
НАЕДИНЕ С МИРОМ
Место действия:
Неподалеку от дома некоего джентльмена в одной тропической стране
Старый индеец с лицом цвета красного дерева подрезает траву на могиле у края мангрового болота. Вот он встает и медленно идет к апельсиновой роще, на которую уже бросили свою тень быстротечные тропические сумерки. На краю рощи стоит мужчина, рослый и красивый, с добрым и располагающим лицом, а рядом с ним женщина спокойной и чистой красоты. Когда старый индеец подходит к ним, мужчина молча вкладывает ему в руку деньги. Могильный страж принимает их как должное, с невозмутимой гордостью, свойственной его нации, и идет своей дорогой. Мужчина и женщина поворачиваются и в лучах заходящего солнца идут по тропинке вверх, удаляясь от нас все дальше и дальше… Ведь, если разобраться, разве есть в этом мире что-нибудь лучше, чем маленький светлый круг на экране синематографа, где вместе идут двое?
Занавес
Рассказы
Из
сборника «Четыре миллиона» (1906)Дары волхвов
Один доллар восемьдесят семь центов. И это все. Из них шестьдесят центов монетками по одному. Деньги были по одной-две монетки выторгованы у бакалейщика, и зеленщика, и мясника – и щеки пылали в безмолвном негодовании от такой бережливости. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество.
Ну что еще тут оставалось, кроме как упасть на дряхленькую кушетку и разрыдаться. Так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из всхлипов, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.
Пока хозяйка дома постепенно проходит эти стадии, осмотрим дом. Меблированная квартира за восемь долларов в неделю. В обстановке не то что бы вопиющая нищета – но, бесспорно, там слышался ее голос.
Внизу, в передней, находился почтовый ящик, в который не пролезет ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, от которой ни одно живое существо не добьется ни звука. К этому всему прилагалась потертая табличка, гласившая: «М-р Джеймс Диллингэм Юнг».
Длина надписи – Диллингэм – словно соответствовала былому благосостоянию владельца, получавшего тридцать долларов в неделю. Теперь, когда расход сократился до двадцати, надпись будто всерьез призадумалась, не сократиться ли и ей до скромного и непритязательного – Д. Но когда бы мистер Джеймс Диллингэм Юнг ни возвращался домой и ни поднимался в свою квартиру, миссис Джеймс Диллингэм Юнг, уже известная вам как Делла, неизменно восклицала: «Джим!» и крепко обнимала его. А это, согласитесь, замечательно.
Делла выплакалась и прошлась по щекам пуховкой. Она стояла у окна и уныло взирала на унылую серую кошку, идущую по серому унылому забору на не менее унылом заднем дворе. Завтра Рождество, а у нее всего один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму. Она как могла выгадывала каждый цент на протяжении многих месяцев – и вот весь результат. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались большими, чем она рассчитывала. Так всегда оказывается. И только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму. Ее Джиму! А сколько счастливых часов провела она, выдумывая что-нибудь чудесное ему в подарок. Что-нибудь чудесное, и редкое, и эффектное – что-нибудь, хоть немного достойное великой чести принадлежать Джиму.
В простенке между окнами стояло трюмо. Вероятно, вам доводилось видеть трюмо в восьмидолларовых квартирках. Только очень худой и проворный человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его створках, составить довольно определенное представление о своей внешности. Делла, будучи хрупкой, овладела этим искусством.
Внезапно она отпрянула от окна и подскочила к зеркалу. Ее глаза лихорадочно блестели, но лицо вмиг побледнело. Резким движением она распустила волосы.
Надо сказать, в семье Джеймс Диллингэм Юнг было два сокровища, которыми оба супруга чрезвычайно дорожили. Одним из них были золотые часы Джима, принадлежавшие еще его деду, а потом отцу. Вторым были волосы Деллы. Живи царица Савская в доме напротив, Делла специально сушила бы волосы у окна, чтобы затмить все драгоценности ее величества. Служи царь Соломон швейцаром и храни он все свои сокровища в подвале этого дома, Джим доставал бы свои часы всякий раз, проходя мимо, просто чтобы увидеть, как тот рвет свою бороду от зависти.
Итак, прекрасные распущенные волосы Деллы заструились и засверкали каштановым каскадом. Они спускались ниже ее колен и почти укутывали Деллу, словно плащ. Но тут же, нервно и порывисто, она принялась подбирать волосы. На секунду застыла, будто колеблясь, и несколько слезинок упало на потертый красный ковер.
Старый коричневый плащ на плечи; старая коричневая шляпка на голову. Шурша юбками и поблескивая невысохшими еще слезами в глазах, она устремилась вниз по лестнице, на улицу.
Табличка, у которой она остановилась, гласила: «Madame Sophronie. Различные изделия из волос». Делла стремглав взлетела на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух. Ее встретила Мадам, тучная, неестественно набеленная чопорная женщина.
– Купите мои волосы? – выпалила Делла.
– Я покупаю волосы, – отвечала Мадам. – Снимайте шляпу, посмотрим на ваши волосы.
Каштановый каскад заструился по плечам.
– Двадцать долларов, – констатировала Мадам, привычно взвешивая в руке густую массу.
– Давайте мне их скорее сюда! – сказала Делла.
Следующие два часа пролетели для Деллы на розовых крыльях. И это не просто метафора. Она прочесывала магазины в поисках подарка для Джима.
Наконец она его нашла. Бесспорно, это было предназначено для Джима и никого иного. Ничего подобного не находилось ни в одном магазине, а уж она-то перевернула их все вверх дном. Это была платиновая цепочка для часов, простая и элегантная, ценная своей простотой, а не нарочитым блеском – как и все истинно ценные вещи. Она была достойна часов Джима. Едва Делла увидела ее, как поняла, что эта вещь должна принадлежать Джиму. Они были схожи. Скромное достоинство – вот что отличало обоих. Двадцать один доллар стоила Делле эта цепочка, и она спешила домой с восьмидесятью семью центами в кармане. С такой цепочкой на часах Джим сможет запросто поинтересоваться временем в любом обществе. Ведь, имея часы, он порой поглядывал на них тайком из-за потертого кожаного ремешка, заменявшего ему цепочку.