Коромысло Дьявола

— О величайший Гай Альберин! Тебе покровительствуют боги. Дозволь мне, ничтожному, приглядеть за твоей лошадкой, о лучший друг нашего богоравного Эмилиана Орфита.

До ответа низкорожденному плебею Гай Альберин не снизошел. Он потрепал по холке Стеллану, косившуюся бешеным глазом на клиента, и направился сквозь ряды воинов третьей преторианской когорты к месту казни государственных преступников.

«Во имя величия римского народа и сената!»

Ни на угрюмых легионеров-преторианцев в первой линии оцепления, ни на ораву вот этого римского народа, вернее, гнусной черни, во всякое время падкой до кровавых зрелищ, публичных мучений и пыток, претор Альберин смотреть не желал. Это их обязанность и долг — приветствовать его и почтительно расступаться.

На претора в черном толпа взирала с восхищением и со страхом. Но Гаю Альберину было олимпийски безразлично, как и что о нем думают низкорожденные. Пусть их…

Называют ли они его про себя проклятым смертоносным иберийцем? «В Ахеронт их к жабам и лягушкам!» Дивятся ли тому, почему он под кроваво-красным кавалерийским плащом сплошь в черных доспехах, сапогах, поножах, с мечом-гладием опять же в черных ножнах, на страшной полуденной жаре ничуть не вспотел?

Его, Черного Претора или Меланисту-преторианца, глупые мыслишки пролетариев не касаются. «Для них он — воин и страж на службе нашего благословенного императора Юлия Клавдия Нерона. Да хранят боги его божественные дни!»

Надменно улыбаясь, претор Альберин коротким шагом, подпрыгивающей кавалерийской поступью шел к избранной цели.

Лишь слегка его беспокоило некое непонятное чувство. Словно бы некто — то ли снаружи, то ли изнутри — исследует его тело, пробует мускулы, с любопытством изучает, ладно ли на нем сидят доспехи…

Тут же почувствовался вылезший гвоздь в правом сапоге, заныла потертость на левой икре. Не мешало бы также омыться и сменить набедренную повязку под металлической юбкой… Но это после… «В начале же было слово и дело Мессии Неизреченного. Но в эпигнозисе тебе об этом знать не полагается, мой дорогой сущеглупый Филократ-философ…»

Вовсе без нужды претор чуть выдвинул гладий и снова сунул его в ножны. Толпа восточных голодранцев, оставившая для него широкий проход, еще дальше в ужасе шарахнулась по сторонам, опрокинув какого-то мелкого круглоглазого еврейчика-разиню.

— Иудеи в законе Моисеевом… Презренное трусливое племя. Скоро мы очистим Рим от этой накипи и подонков, мои славные воины, — претор Меланиста соизволил обратить внимание на людское сборище и ответить на приветствие преторианцев внутренней линии оцепления вокруг места казни.

На одиннадцати крестах, врытых ровным рядом на небольшой возвышенности, разлагались трупы казненных рабов. Но первый слева покамест и не думал расставаться с жизнью. Подвергаемый рабской казни государственный преступник умирал долго и трудно. Умирал распятый на кресте день и ночь. Теперь еще полдня. Возможно, продержится дольше.

Пока он жив на потеху римской толпе, бьющейся об заклад, доживет ли этот варвар до вечера, либо до завтрашнего утра…

Крепок и тверд оказался преступник-иудей, мигрант без римского гражданства из провинции Сирия, именем Кифа из Ершалаима в Иудее.

Казнили Кифу строго по римскому обычаю за тяжкие преступления против общественного порядка, сената и римского народа за создание тайных обществ, принесение кровавых человеческих жертв. За все провинности — медленная смерть на деревянном кресте в форме латинской «Х».

Ноги крепко-накрепко привязаны к ее верхним концам, руки к нижним. Головой вертикально к утоптанной земле, влажно пропитавшейся его кровью и испражнениями. Детородное мужское естество туго завязано грязной белой тряпкой, тоже сочащейся кровью и мочой.

Желто-коричневые навозные мухи, густо облепившие раны и тело преступника, от приблизившегося страшного Черного Претора испуганно ринулись прочь и заклубились на безопасном удалении. Совсем как недавно отпрянула от него чернь, глазевшая на долгую казнь из-за цепи преторианцев, вооруженных пилумами и большими германскими щитами.

— Люди и мухи, равно слетевшиеся на дерьмо…

Как честно говаривал наш дорогой покойник Луций Анней Сенека, «cacatum est dictum». Коль нагадили, стало быть, высказались, не так ли, варвар Кифа из Ершалаима? — издевательски-вкрадчиво вопросил претор Гай Альберин.

На обращение претора распятый преступник не смог ответить. Иудей Кифа опять впал в тяжкое беспамятство. Наверное, это помогало ему удерживаться на острейшей грани между жизнью и смертью.

Лишившееся чувств тело верно все еще хотело жить и существовать. Легкие жадно с присвистом дышали. Тяжело и крупно вздувшиеся жилы на шее и на обритой голове буйно пульсировали кровью. Ужасные ожоги на руках и ногах от пыток каленым железом явно подсохли на солнце; почти не текли гноем и сукровицей.

Претор с омерзением и брезгливостью глянул на бессознательное тело. К тяжким гниющим колотым и резаным ранам он привык некогда в юности при усмирении Лузитании. На запах тлена и разлагающихся трупов он внимания тоже не обращал. Напротив, претор Альберин гнушался касаться тела варвара, по-звериному заросшего курчавой рыжей шерстью с ног до головы.

— Животное… Надо было попросить нашего общего друга префекта Гая Софония Тигеллина, дабы он опалил тебе щетину, подобно свинье. Тогда б ты, рыжий Кифа Ершалаимский, больше походил на человеческий образ и подобие благородного римлянина. Лучше бы тебе, варвар, по римскому цивильному обычаю удалять волосы с тела, нежели бесстыдно обрезать крайнюю плоть.

Что ты скажешь на это, обрезанный иудей Кифа? — с этими словами претор Меланиста наконец преодолел отвращение и коснулся ножнами меча сперва правой, а затем левой руки человека, вниз головой распятого на кресте.

Казнимый тотчас очнулся, выплюнул сгусток черной крови, заговорил лихорадочным шепотом:

— О Черный Претор, я знаю тебя, ты не тот, за кого себя выдаешь…

— Ты прав лишь отчасти, иудей Кифа…

— Если ты демон, то прошу, прошу не освобождай меня, я должен умереть, ибо мои крестные муки очистят мою плоть.

— Ты дважды ошибаешься, Кифа. Я — не демон. А твое страдание очищает дух, но не плоть. Твоя греховная плоть трижды отреклась от Него. Раньше, нежели прокричал петух. Лишь Он один, твой Учитель, когда-нибудь захочет простить и спасти твое бренное тело, закосневшее в грехах и пороках.

— Авва, Отче! Тебе и это ведомо, Черный Претор!

Прости, ежели так тебя называю, другого твоего имени я не знаю, о пресветлый ангел.

— Ты опять ошибся, твердокаменный Кифа. Я — не ангел, — сказав это, претор Альберин притронулся ножнами ко лбу собеседника. Полумертвое тело содрогнулось, голова качнулась из стороны в сторону.