Корона Меднобородого

Сломанные ребра, раненая левая рука. Пот заливает глаза, легкие вырываются из груди. Вольф не боец. Во дворе еще добрая сотня врагов. Оксана очень вовремя появилась.

— Я предлагал золото за девку, вы не взяли, — сказал Ласка.

Во дворе толпился народ. Каждый остановился там, где его застали реплики Ласки и Криспена.

— Разошлись все! — крикнул Ласка.

Правда, по-итальянски, но взмахнув саблей. Его поняли правильно и отбежали подальше.

— Теперь отдайте мне Амелию, а золота я не дам нисколько. Еще не хватало просить разбойников, чтобы они приняли деньги.

— Но просил же, — ухмыльнулся Льевр, который не потерял сознание, а сидел на земле, вытянув сломанную ногу,

— Придя в гости, было бы невежливо не попробовать договориться по-хорошему.

— В гости! Невежливо! — раздалось из толпы, — Посмотрите, какой посланник! Да он, может, еще верительные грамоты вручит?

Чернь расхохоталась, как будто посередине двора стоял не воин, об которого обломала зубы гвардия, а шут гороховый.

— Ты не гость, — сказал Криспен, — Тебя сюда не звали, и ты вошел без стука и без разрешения.

— Да надоел ты уже, — сказал Ласка, — Режь его и уходим.

— Ты уверен, что уйдешь? — сказал Льевр, — Мы тебя похороним.

Толпа не по-доброму загудела.

Ласка подошел к нему, опустив руку с саблей, взмахнул клинком снизу вверх и взрезал горло «самому быстрому ножу Парижа».

— Кто-то еще не уверен, что я уйду?

— Он не сопротивлялся! — крикнул Криспен.

— Он не сдался и не просил пощады, — ответил Ласка.

— Пусть уходит! — сказал Наслышка.

Он уже успел нырнуть в толпу и вынырнуть с Амелией.

— Чур, не догонять, — сказал Ласка.

— Я… не… доживу, — сказал Вольф еле слышно.

Амелия подбежала к Вольфу, плюхнулась на колени в грязь и положила его голову себе на бедра.

Ласка направился к второму волку, который с самого начала поймал укол в горло. Оборотни быстро восстанавливались, и волк уже поднимался на ноги.

— Не убивай его, — с усилием повернул голову Вольф.

— Какой ты добрый, — сказал Наслышка.

— Мы с ним одной крови. Не убивай.

Ласка остановился.

— Можешь не убивать? — спросил Наслышка.

— Видит Бог, я совсем не хотел проливать кровь.

— Я не Бог, но я тоже видел, что ты не хотел. Жаль, что меня не послушали.

— Кто это? — спросил Ласка, оглядывая поле битвы и остановив взгляд на жабоголовом.

Из груди жабы торчал кинжал. Вошел на всю длину, а клинок там почти с локоть.

— Ты не знаешь, кто это? — спросил Наслышка.

— Ты про жабу?

— Это Ахупор, сын Меднобородого, если тебе что-то говорит это имя.

— Что может делать принц в такой дыре?

— У него были дела с парижскими книжниками. Жил у нас, потому что в городе, полном церквей, не так уж много мест, где можно жить в своем истинном обличии, чтобы делать вызазки под личиной. Теперь жди беды.

— В аду встретимся, — тихо прохрипел Вольф, — Гад, схарчил мой глаз. Больно.

— Съешь его толстые ляжки, — предложила Амелия.

— Я похож на француза? — Вольф говорил еле слышно.

— Тогда сердце. Доннола, вырежь, пожалуйста, сердце этой жабы. Для вервольфа нет средства лучше, чем сердце врага.

Ласка встретился взглядом с Наслышкой.

— Режь, — сказал тот, — Лучше этого, чем парней.

— Тебе не попадет от его отца?

— Мне меньше попадет за то, что сердце сожрали вы, чем если его сожрет кто-то из наших.

Ласка мог бы оттащить тело и сам, или вырезать сердце на месте. Но левая рука уже не поднималась, а пальцы правой затекли на рукояти сабли, что хоть в тисках отжимай.

— Взяли и понесли, — сказал Ласка двоим мужчинам, оказавшимся перед ним.

Они не то понимали по-итальянски, не то правильно поняли жесты саблей и головой. Подтащили мертвого к Амелии и на всякий случай отошли подальше.

— Вырежь сама, — сказал Ласка.

Ведьма кивнула и взялась за работу. Кинжал оказался достаточно острым, чтобы пошевелив его немного, извлечь клинок из раны и им же дорезать сердце.

— А это кто был? — Ласка остановился у тела Серпа, — Точно не принц.

Острием сабли Ласка сдвинул плотно сидящий капюшон. Лысая голова, ушных раковин нет. Изо рта вываливается раздвоенный язык.

— Уверен? — спросил Наслышка.

— Принц бы учился фехтованию, а не просто махал тесаком.

— Не знаю, кто он. Беглец очень издалека. Пришел сюда раненый, не говорил по-французски. Даже Жорж не смог сказать, кто он.

Наслышка кивнул на псоглавца. Тот до сих пор сидел на земле, придерживал руками вывихнутую челюсть и скулил.

— Ладно. Я забираю Амелию, и мы уходим. Еще мне нужна тележка или носилки. И двое носильщиков. Можно четверо.

— Ты не слишком обнаглел? — спросил Криспен.

— Сабля все еще при мне, поэтому не слишком.

— Ты вообще чего-нибудь боишься? — спросил Наслышка.

— Бога боюсь.

— И все?

— И отца немножко.

— Первый после Бога? Хотел бы я, чтобы меня так почитали сыновья.

— У тебя полжизни впереди.

— Пусть забирают что хотят и катятся на все четыре стороны, — сказал Наслышка, повернувшись к Криспену.

— Почему? — спросил Криспен, — Если я скажу…

Оксана ткнула его ножом, и он замолчал.

— Ты сильно хочешь, чтобы мстить за этого Доннолу заявился единственный человек во всем белом свете, которого он боится? — спросил Наслышка, — У нас разве есть вторая гвардия?

— Батя сам не пойдет, он братьев отправит, — сказал Ласка.

— Они такие же, как ты? — спросил Криспен.

— Побольше меня, но поменьше, чем он, — Ласка кивнул на Папильона.

— Забирай, что хочешь, и проваливай.

— Я же говорила, что надо купить сковородку и нож и в собор за святой водой зайти! — сказала довольная Оксана.

— Сковородка тоже пригодилась? — спросил Ласка.

Он шел с рукой на перевязи и согнувшись к левому боку. Но с обоими глазами и с целыми костями таза. Вольф лежал в тележке старьевщика, которую тащили двое худых подростков. Двор Чудес выделил в носильщики не то тех, кого не жалко, не то тех, кто легко сбежит. Ласка, едва выехали со двора, пообещал каждому, кто не убежит, по монетке, а Амелия пообещала каждому, кто убежит, по проклятью до седьмого колена. Поэтому мальчишки любезно согласились дотащить раненого волка до одного места в Сите. Амелия шагала рядом с тележкой, погрузив левую руку в густую волчью шерсть.