Корона Тафелона

— Ух ты! — шёпотом сказала Эрна. Начало их пути, сбитые ноги, усталость, страшное убийство — всё казалось уродливым сном. А Виль вытряхнул из мешка башмачки с позолоченными пряжками и острыми носами и велел девочке переобуться. Её старую пыльную обувь он просто выбросил из окна — Эрна и ахнуть не успела.

— Это всё мне? — ещё тише спросила девочка.

— Одно слово — девка, — снова засмеялся убийца. — Тебе, тебе. Не смотри так. Если бы я хотел, я бы тебе дорогу золотом мог вымостить, этого добра у меня довольно. Учись, Эрлейн. Сегодня ты принцесса, завтра — нищенка. Успеешь побывать и той, и другой. Вот вернёмся, мамаше твоей скажу, пусть она Увару словечко шепнёт. Я уж говорил ему, чтобы он соврал Дюку, будто у него две дочери, а не одна.

— Зачем? — с замиранием спросила Эрна.

— Затем, чтобы он тебя ко двору Норы представил. Незаконная дочь ведьмы — не слишком хорошо звучит.

— Мама дочь рыцаря и мой… ну, он — он был рыцарем, — обиделась Эрна. — А дядюшка Увар…

— А дядюшка Увар — оберст личного отряда его дюкского высочества, — подхватил Виль. — И его брак с твоей тётушкой никто не подвергнет сомнению. А тебя твой папаша даже признать не удосужился.

— Неправда!

— Пореви у меня тут — побежишь пешком за каретой, — посулил Виль. — Правда, правда. Что он тебе тайком говорил — ни один суд не признает. Да и наследства у него никакого нет. Эрлейн, окстись, тебе только при дворе наследить не хватает. Зачем всем знать, что девка с твоей мордашкой — это ты и есть? Учись быть разными людьми. Поняла?

— Поняла, — послушно отозвалась девочка. Спорить с дядюшкой Вилем было себе дороже.

— Вот и умница. Лоска наберёшься при дворе-то. А то деревенщина ты у меня, смотреть тошно. Ни сесть, ни встать, ни ходить не умеешь. Но это ещё нескоро. Пока с тем, что есть, придётся работать.

Он смерил девочку оценивающим взглядом.

— Платье тебе погожу показывать, а то ты совсем умишка лишишься. А я говорил твоей мамаше — дай мне её воспитывать. Куда там, крик, слёзы! Вот теперь я расхлёбывай.

— А мне и неинтересно, — задрала нос девочка. Она понимала, что ведёт себя как маленькая, но сдержаться было выше её сил. Если такая накидка, какое же тогда платье?! Тётушка Вейма, бывало, в бархате приходила. Вот бы бархатное! А, может, оно тоже с вышивкой…

— Эк тебя мир-то зацепил, — вздохнул дядюшка. — Смотри у меня. Надо будет, весь этот мусор в грязь швырнёшь, понятно?

Эрна отвернулась. Ну да, мир — это зло, драгоценности — мусор, а спать на шёлковых простынях — гордыня и разврат. Хорошо дядюшке говорить, он, небось, на всяких успел поспать, вон как со слугами-то держался, еле кивнул им, будто благородный! А она всю жизнь в деревне, такую красоту-то в жизни не видела! Вот что плохого будет, если она поносит богатую одежду? Она тоже дочь рыцаря!

Подумав об этом, девочка слегка смутилась. У её отца, как она смутно знала, не было денег ни на бархат, ни на карету со слугами. Он не всякий раз верхом-то ездил. И у деда её, маминого отца, тоже. Дед, мама рассказывала, сам землю пахал, до того он был бедный.

— А откуда у рыцаря лю Дидье столько денег? — спросила она.

— Наконец-то умишком своим начала шевелить, — одобрил Виль. — Откуда надо, Нинета, откуда надо. Девицам такие сведения не сообщают. Особенно незаконнорожденным.

* * *

Карета ехала день и ночь, почти без остановок. Лошади не успевали устать, как их на дороге ждали сменные. Сменялись и слуги. На этих остановках Эрна едва успевала размять ноги и наскоро перекусить. К утру они добрались до Вибка — маленького городка, который за пять лет разросся из-за близости к новому замку его высочества Дюка. Там карета, погрохотав по каменной мостовой, остановилась у дверей — мамочки! — настоящей гостиницы. Румяный слуга отворил им двери. Вилю пришлось подтолкнуть девочку, чтобы она вошла внутрь. Эрна неожиданно оробела. В дороге причёска её растрепалась, накидка помялась, но всё ещё казалась девочке пределом роскоши.

А ведь ещё будет платье…

Их проводили наверх, в комнату, обставленную весьма бедно, но для выросшей в деревне девочки — по-королевски. Настоящая кровать с грудой подушек, мягкой периной и — ой! — пышным пуховым одеялом. На стенах шпалеры, как в баронском замке, посередине комнаты стол, возле него лавки с голубыми подушками. На столе стоял бронзовый канделябр с новенькими свечами, а в окна были вставлены настоящие стёкла. Девочка заморгала, застыв на пороге.

— Заходи-заходи, — подтолкнул её в спину наставник.

— Это всё мне? — снова спросила девочка.

— Вот что значит — в деревне выросла, — засмеялся Виль. — Дикая ты девчонка, Эрлейн. Тебе, тебе. Не стесняйся. Сейчас поешь, отдохнёшь, я тебя в баню [38] свожу. И на-ко, держи.

— Зачем это? — удивилась девочка, вертя в руках сделанную из коры коробочку с плотно пригнанной крышкой. Открыла. Внутри была мазь, сильно пахнущая ромашками и чуть-чуть — овечьим жиром.

— Зачем-зачем, — заворчал дядюшка. — Руки мазать будешь.

38

Вопреки предрассудкам, в средневековых городах обязательно были бани, где люди могли вымыться и отдохнуть.

— Зачем? — повторила Эрна.

— А ты посмотри на них, — вкрадчиво посоветовал Виль. Эрна послушалась. Руки как руки. — Исцарапаные, обветренные, ногти обломаны, мозоли ещё… кто тебя за знатную-то девушку примет, а, Эрлейн? Руки — это ж первое, что человека выдаёт. Лицо ты ещё всякое состроить можешь, а вот руки так легко не меняются. Так что ты мажь, глядишь, к Хларии и поможет.

— Вот и брал бы с собой знатную, — под нос себе проворчала Эрна. Но Виль услышал и больно ухватил её за ухо.

— Поговори у меня, — пригрозил он. — Всё споришь и споришь, хуже мамаши своей. Та хоть знала, когда замолчать стоит.

В комнату постучали, Виль отпустил ухо девочки и с ворчанием откликнулся.

Это оказался слуга — слуги! — которые принесли им поесть. Жареного цыплёнка, посыпанного травами, яблоки в меду, хлеба из муки тончайшего помола, такого Эрна никогда в жизни не пробовала, и сладкого вина. Девочка даже не сразу решилась сесть за стол и не поняла, почему один из слуг застыл перед ней с чашей, полной воды. В чаше зачем-то плавали лепестки.

— Руки не желаете ополоснуть? — с издёвкой спросил Виль. Девочка опомнилась и опустила пальцы в воду. Слуги поклонились и вышли. — Ешь, бестолочь.

— А что, дядюшка Виль, — шёпотом спросила девочка, — господа каждый день так едят?

— Кто побогаче, тот ест, — пожал плечами убийца. — А кто-то домашней птицей брезгует, этим только дичь подавай. Да не с нашими травами, а с заморскими специями. Привыкай, Эрлейн. И дядюшкой Вилем меня больше не зови.

— Тогда и ты зови меня Нинетой, — уколола его девочка.