Коронка в пиках до валета. Каторга

У меня был один знакомый каторжанин в Александровской тюрьме, которому я давал деньги на игру. Он не давал мне покоя. Удирал от обеда, с работ, забегал с черного крыльца, караулил на улице.

– Барин, приходите! Нынче будет здоровая игра! На работах он только и делал, что глядел на дорогу.

– Не едет ли мой барин?

Соседи его по нарам со смехом говорили, что он и во сне только и кричит:

– Бардадым!.. Шеперка!.. Полтина мазу!..

Он играл, проигрывал, жил как в угаре, таял и горел, – этот человек с лихорадочным огнем в глазах. На что не был бы он способен, чтоб достать денег на игру.

Это болезнь. Я уже рассказывал о жигане, умиравшем от истощения, от скоротечной чахотки в Корсаковском лазарете. Он проигрывал все – дачку хлеба. Целыми месяцами сидел на одной баланде, которую и сахалинские свиньи едят неохотно, когда им дают. В лазарете начал проигрывать лекарства. Его потухшие, безжизненные глаза умирающего от истощения человека вспыхивают жизнью, огнем, блещут только тогда, когда он говорит об игре.

В одной из тюрем я по просьбе арестантов рассказывал им об игре в Монте-Карло. Старался рассказывать как можно картиннее, наблюдая, какое впечатление это производит на них.

– Ну… ну!.. – раздался хриплый голос, когда я остановился на самом интересном месте.

Этот хриплый голос человека, которого словно душат, принадлежал арестанту, который был болен и лежал на нарах. Теперь он поднялся на локте. На него страшно было смотреть. Лицо потемнело, налилось кровью, широко раскрытые, горящие глаза.

– Ну… ну!..

Словно он сам вел игру и вот-вот решалась его судьба. Каждый раз слова: «номер был дан» или «бито!» – вызывали то радостные, то полные досады возгласы:

– Э-эх, черт!

Они участвовали в игре всем сердцем, всей душой. Я задевал их самую чувствительную струнку. Они слышать не могут об игре. Это их болезнь.

Почему это?

Во-первых, хоть и плохие, они все-таки дети своей страны. И если вся Русь от восьми вечера до восьми утра играет в карты, а от восьми утра до восьми вечера думает о картах, – что ж удивительного, что в маленьком уголке, на Сахалине, делается то же, что и везде. Во-вторых, на игру позывает тюремная скука. В-третьих, существует какая-то таинственная связь между преступлением и страстью к картежной игре. В тюрьмах всего мира страшно развита страсть к картам. Может быть, как нечто отвлекающее от обуревающих мыслей, арестанты любят карточную игру, и обычное времяпрепровождение приговоренного к смертной казни в парижской Grande Roquette, – это игра в карты с mouton‘ом, – арестантом, которого осужденному дают для развлечения. Далее: человеку, попавшему на Сахалин, не на что надеяться, кроме случая. «Выйдет случай – удачно сбегу». Это создало, как я уже говорил, веру в фарт, в счастливый случай, целый культ фарта. И картежная игра – это только жертвоприношение богу-фарту: где ж, как не в картах, случай играет самую большую роль. Затем: арестанту заработать негде. Выиграть – единственная надежда немножко скрасить свое положение: купить сахару, поправить одежонку, нанять за себя на работы. И, наконец, этой всепоглощающей игре, этому азарту, в который человек уходит с головой, отдается как пьянству, как средству забыться, уйти от тяжких дум о родине, о воле, о прошлом, – этим стараются заглушить мученья совести. По крайней мере, наиболее тяжкие преступники обыкновенно и наиболее страстные игроки.

Этим я объясняю и страсть моего «приятеля» из Александровской тюрьмы. Он пришел за убийство жены, которую очень любил.

– Не любил бы, не убил бы! – сказал он мне раз таким тоном, что, если бы какой-нибудь Отелло в последнем акте таким тоном сказал об убийстве Дездемоны, у зрителей душа перевернулась бы от ужаса и жалости.

И мне всегда думалось при взгляде на него:

«Вот человек, который в азарте сжигает свои воспоминания».

Много нравственных мук стараются потопить в этой карточной игре.

Как бы то ни было, она губит и каторгу, и поселенье. Заразившись, каторжане так и говорят: «заразился картами», словно о болезни; заразившись карточной игрой в тюрьме, арестант уносит ее и на поселение, Это мешает ему поправиться, стать на ноги. Он проигрывает последнее, что у него есть, крадет, убивает, продает дочерей, сожительницу, жену, если она последовала за ним в ссылку.

На Сахалине редко бывают вольные люди, но если такой появляется, его осаждают толпы нищенствующих поселенцев.

– Третий день не емши.

Вы дали двугривенный, и он спешит в закусочную, которыми обстроена вся Базарная площадь в Александровском. Вы думаете, купить хлеба? Нет, играть. Каждая закусочная в то же время игорный притон; в задней комнате мечут, и умирающий от голода бедняк недеется выиграть и тогда уж поесть как следует в свое полное удовольствие. Страсть к игре пересиливает даже чувство голода – сильнейшее из человеческих чувств.

Обычная просьба, с которой, как за милостыней, обращаются на Сахалине поселенцы:

– Барин, ваше высокоблагородие! Дайте записочку.

То есть напишите в лавку колонизационного фонда: «Отпустить для меня бутылку водки. Такой-то».

– А что, выпить хочется?

– Смерть!

Но у него даже денег нет, чтобы купить по этой записке бутылку водки. Можете быть спокойны. Он отправится и поставит записку на карту, потому что эти записки, как я уже упоминал, ходят между поселенцами как деньги, ценятся обыкновенно в пятьдесят копеек и принимаются как ставка на карту.

Есть даже целые селения, занимающиеся исключительно картежной игрой. Таково, например, селение Аркво, расположенное в долине реки того же имени, по дороге от поста Александровского к рудникам.

– А, господам арковским мещанам почтение! – приветствуют арковского поселенца в посту.

Арковские мещане земледелием занимаются так, через пень в колоду, только «балуются» по этой части; их главный источник дохода – карты.

В дни, когда в Мгачских рудниках происходит дачка вольнонаемным рабочим-поселенцам, вы не найдете в Аркве ни одного взрослого поселенца. Остались дети, старики да старухи. А арковские мещане с женами и сожительницами, захватив самовары и карты, пошли к Мгачи.

Поставили самовары, обрядили жен и сожительниц в фартуки и новые платки и засели на дороге прельщать, угощать и обыгрывать мгачских чернорабочих, отправляющихся за покупками в пост.

Еду раз во Владимирский каторжный рудник и по дороге обгоняю толпу арковских мещан.

Бабы разряжены, как может разрядиться нищая; мужики оживленно болтают, несут самовары.

– Путь добрый! Куда?

– К Ямам (владимирский рудник) подаемся.

– Что так?

– Японец (японский пароход) пришел. Грузят. Сказывают, дачка была, чтоб поскореича!

Арковские мещане шли отыгрывать у каторжан те жалкие гроши, которые тем выдаются с выработанного и проданного угля.

Около поста Александровского есть знаменитое в своем роде Орлово поле, может быть, так и названное от игры в орлянку. Колоссальный игорный притон под открытым небом.

Что вы поделаете с человеком, развращенным тюрьмой, заразившимся там страстью к картам! И как часто приходится слышать от жены, добровольно пошедшей за мужем, жены-героини, жены-мученицы, на вопрос: