Коронованная распутница
Шрифт:
После похорон Лефорта, столь пышных, что они сделали бы честь какому-нибудь иноземному курфюрсту, Петр снова вернулся в Воронеж. И хотя Анхен продолжала втихомолку лелеять мечты о том, как она отыщет человека, с которым можно было бы наставить рога русскому царю, внешне она вела себя как самая верная и преданная супруга. Ее письма изобиловали изъявлениями любви и желания как можно чаще получать от Петра весточки: «Дай, государь, милостиво ведати о своем государском многолетном здравии, чтобы мне, бедной, о твоем великом здравии всем сердцем обрадоваться!» Она хлопотала, по просьбе Петра, который вовсе даже не скупился на послания «сердечку моему», достать несколько скляниц лечебной мази цедреоли и сетовала на то, что посылка будет идти долго: «Жаль, что у меня, убогой, крыльев нет, а если бы у меня были крылья,
«Благочестивый великий государь, царь Петр Алексеевич! – строчил секретарь под диктовку деловитой Анхен. – Многолетно здравствуй! Пожалуйста, не прогневайся, что об делах докучаю милости твоей. О чем, государь, я милости у тебя просила, и ты, государь, позволил приказать выписать из дворцовых сел волость мне; и человек твой, по твоему государеву указу, выписав, послал к тебе, государю, через почту; и о том твоего государева указа никак не учинено. Умилостивися, государь, царь Петр Алексеевич, для своего многолетнего здравия и для многолетнего здравия царевича Алексея Петровича, свой государев милостивый указ учини…» Для вящей убедительности Анхен собственноручно приписала: «Я прошу, мой милостивый государь и отец, не презри мою нижайшую просьбу, ради Бога, пожалуй меня, твою покорную рабу до смерти. А.М.»
Все эти причитания и заклинания были не более как дань приличиям: и без того Петр с великой охотой исполнял все просьбы Анхен и осыпал ее подарками. Поскольку ей не давал покоя подарок, полученный в свое время сыном Лефорта, Петр подарил и ей свой портрет. Однако бриллиантов в оправе оказалось «всего» на тысячу рублей, а не на полторы (Анхен моментально отнесла портрет к ювелиру и потребовала оценить бриллианты), и прекрасная дама затаила новую обиду на своего венценосного любовника и тут же выпросила у него несколько имений с разными угодьями и ежегодный пенсион. Также для нее был построен в Немецкой слободе новый дом, сущий дворец!
Пользуясь своим влиянием на царя, Анхен бралась устраивать у него самые разные протекции, а в оплату того, что замолвит перед государем словечко, принимала (правда, не в собственные руки, а через мать) немалые взятки в виде драгоценностей. Она вмешивалась даже в дела внешней торговли!
Вернулся из похода Петр – и все увидели, что разлука с Монсихой (иначе ее не называли в народе!) ему впрок не пошла. Первое, что он сделал в январе нового, 1700 года, это приказал вывесить на всех воротах Москвы строгие объявления: всем мало-мальски зажиточным людям предписывалось зимою ходить в венгерских кафтанах или шубах, летом же в немецком платье; мало того – отныне ни одна русская девица не смела явиться перед царем на публичных праздниках в русском платье.
«Батюшки-светы! – восклицали люди. – Вовсе онеметчился!»
В этом видели прямое – и пагубное! – влияние Монсихи. А ей было все мало. Анхен желала влиять на царя как можно сильнее. Ее прихотливый, в самом деле ловкий, быстрый, цепкий ум томился от скуки. Страшно хотелось измыслить какую-нибудь новую авантюру – вроде той, которую они некогда блистательно провернули с Алексашкой… ах нет, с Александром Даниловичем Меншиковым! – или потом – с незабвенным Лефортом….
В конце концов Анхен не в шутку заинтересовалась политикой. В доме у нее часто бывали иностранные дипломаты: каждый спешил оказать внимание фаворитке государя. И вот в 1702 году в Кукуе появился новый, только что прибывший в Россию посланник саксонского курфюрста и короля польского Августа господин Кенигсек.
При виде его у Анхен затрепетало сердце: именно так в ее представлении должен выглядеть настоящий мужчина! Ни грана грубости – одно изящество, обходительность, галантность, а каков внешне! Тихий голос, мягкий взор, чудные манеры, одежда выше всех похвал, приятная полнота, выразительные глаза….
Как ей надоели мужчины, которые все подряд выглядели и выражались, будто пьяные мушкетеры! И царя меж ними можно отличить только по росту!Великаны ей тоже надоели. А Кенигсек был ростом невелик…
Анхен моментально забыла о том, что хотела выспросить у Кенигсека про польско-саксонскую политику, и стала отчаянно с ним кокетничать. Какое-то время посол крепился, однако счел, что в интересах его короля было бы очень не вредно соблазнить фаворитку русского государя. Конечно, действовать надобно весьма осторожно, чтобы тайное не стало явным. Однако это вполне возможно. Никому и в голову не придет, что Анхен способна на измену. Она, как жена Цезаря, была выше подозрений!
Легковерность русских какое-то время служила отличным прикрытием любовникам, а Кенигсек и Анхен оказались в одной постели довольно быстро. Обоих снедало нетерпение: ее – чувственное, его – политическое… Как мужчина Кенигсек ничего особенного собой не представлял, вот разве что ласков был, словно теленок. Но Анхен, которой осточертел неутомимый, как полковой жеребец, и столь же нежный Петр, была в совершенном восторге от саксонца. И, стремясь доказать свою страсть, немедленно подарила любовнику собственный портрет в оправе из драгоценных каменьев. Портрет был писан по заказу Петра, обрамлен камнями на его деньги и готовился в подарок именно ему, однако в угаре страсти Анхен как-то позабыла об этом, словно о незначащей мелочи.
Под прикрытием вдовы Монс эта связь продолжалась в полной тайне от всех. Меркурием, вернее Иридой, для любовников была маленькая служаночка и приемыш Анхен Розмари. Именно под ее передничком, в скромно сложенных ручонках, бывали зажаты исполненные сердечного трепета послания Анхен и Кенигсека.
Порой она попадалась на глаза государю, но ее фарфоровое, точеное, очень хорошенькое, хотя и довольно-таки бесцветное личико ничего не выражало, кроме превеликого почтения к нему, хотя, скажем честно, руки у нее под передничком начинали нервически сжиматься и разжиматься, тиская письма, так что хруст стоял. И это просто диво, что Петр не слышал… Впрочем, он все больше становился туговат на ухо, оттого и говорил так громко. Словом, он ни о чем не подозревал и пособницу изменников в маленькой девочке не видел.
Впрочем, он и ее едва ли замечал.
Итак, преступные любовники пользовались полной безнаказанностью. Петр раз или два встречал Кенигсека в доме Анхен, однако ему и в голову не могло взбрести, что прекрасную даму привлекает в саксонском посланнике нечто большее, чем возможность поболтать об обычаях иноземных дворов и новых фасонах платьев. В государевой постели Анхен искусно изображала прежнюю любовь, и на нее сыпались новые подарки, в числе которых было и село Дудино в Козельском уезде – сто девяносто пять дворов со всеми угодьями!
Неведомо, сколько протянулась бы эта история, не отправься Кенигсек вместе с Петром на осаду Шлиссельбурга…
Приехав проститься, посланник сообщил Анхен, что привез к ней все ее письма и желает на время поездки оставить их у нее, потому что боится какой-нибудь случайности. Анхен растерялась. Она очень боялась потерять Кенигсека, а потому ревновала его страшно и вообще во всякой малости видела угрозу своему счастью. И тут такие слова… Она восприняла это как нежелание Кенигсека мысленно общаться с ней в разлуке. Анхен была редкостно сентиментальна, а оттого полагала, что, отлучаясь от нее, любовник должен постоянно подносить ее письма к губам, то и дело украдкой перечитывать, громко вздыхать и не вынимать руки из-за пазухи, куда был запрятан пакет с ее посланиями. В свою очередь, Анхен брала на себя обязательства проделывать то же самое с его письмами.
И вот на тебе! Он их вообще не берет!
На беду, посланник затеял сей разговор не наедине. При сем присутствовали вдова Монс и Розмари.
Матушка Монс даже головы не подняла, как всегда, сидела, уткнувшись в какое-то штопанье: насколько Розмари была искусна в плетении кружев, настолько фрау Монс была искусна в штопке, оттого ее в досужую минуту непременно можно было увидать с каким-нибудь чулком, натянутым на деревянный грибок, и штопальной иголкою в руках. Однако замершая в уголке Розмари вдруг затревожилась и послала Анхен печальный взгляд. Значит, и она почуяла здесь что-то неладное!