Короткие истории. Тексты

Фотографы отрабатывали свое.

(«Невеста» и «Курочка»)

У Андрея был позывной - "Невеста", а у Савина - "Курочка". Им выдали рации. Объяснили, на какой волне принимают, как работают, и отправили обоих на задание.

Савин ждал в секрете. И делал все, как ему объяснили.

– Эт-то Курочка, прием. Я - Курочка. Прием.

Андрей отзывался:

– Невеста, слышу хорошо, прием. И голосом киноактера сказал: "Мы выдвигаемся".

Задание они провалили, так как Савин все время невпопад и не вовремя выходил на связь, их глушили помехами, и вычисляли.

Тогда им решили поменять позывные. Точнее, Андрею оставили позывной "Невеста", но дали резервный позывной - "Одиннадцатый".

А Савину поменяли позывной на "Дьволёнок". И опять отправили обоих на задание.

– Это Дьяволёнок. То есть Курочка. Прием. То есть Дьяволёнок.

– Одиннадцатый слушает, - отзывался Андрей.

В этот раз они вроде бы выполнили задание.

(Ящик коньяка)

Андрею предложили сделку. Он напишет книгу. А ему заплатят.

Глупо было такое предлагать Андрею. Очевидно, что те, кто предложил, его совсем не знали. Ну совсем.

Андрей сказал: напишу, напишу. Хотя ничего писать он, конечно же, не собирался. Ему было не до этого. Он неусидчивый. Ленивый. Он уже и забыть успел, что пообещал.

Андрей сказал:

– Часть денег вперед.

– Вы хотите аванс?
– спросили.

– Да, аванс.

– Хорошо, будет вам аванс.

Андрей встретился с очкастым мужчиной, и тот передал ему деньги.

Андрей, не считая их, пошел и взял себе ящик конька сразу. Поставил его у себя в комнате.

Через две недели ему позвонили и сказали, что пора бы сдать книгу.

– Я дописываю, дописываю, - говорил Андрей, допивая последнюю бутылку из ящика.

За книгу он так и не сел.

(«Три поросенка»)

В квартиру к нам влетала тетя Таня, мать Костика, с книжкой в руках. В другой руке у нее висел сам Костик.

Вернее, она сначала звонила моей матери: «Нина, я сейчас зайду!», - истерично прокричала. Мать Костика всегда отличалась временами повышенной нервозностью, внезапной.

Она влетела в уже открытую входную дверь (бежала с восьмого этажа на седьмой), промчалась в зал, села на диван, и чуть не плача, вопя (или почти плача) начала: «Нина, представляешь, я сейчас читаю ему сказку «Три поросенка», дочитала до конца, и спрашиваю его, - Костя, ты что-нибудь запомнил, из того, что я прочитала? – И он говорит, - да, запомнил, - и отвечает мне: - крышей. Я спрашиваю: что «крышей»? – а он говорит, запомнил – «крышей», - и все! Там написано в конце: «И они жили вместе дружно под теплой крышей что-то… И он больше ничего не запомнил. Скотина! Для кого я старалась?
– и заревела».

Мы, с братом были рядом, и уже угорали со смеху, а Костику было не до смеха, он, во-первых, - не понимал, за что его ругают, а во-вторых, он, видимо, плакал, и лицо его было красным.

– Вот, смотри, - продемонстрировала Таня моей маме, - Костик, что ты запомнил?

Костик, оглядев всех нас, опустил голову, и тихо повторил: «крышей». Затем улыбнулся, глядя на нас с братом.

– Ты больной, я не знаю, как тебя еще назвать, - начинала кричать Таня.

Сколько она потом раз еще дома отлупила и обозвала Костика, - я не знаю. Но, уверен, что много. Терроризировала она его все время, за все. Можно сказать каждый день. За полученные тройки, четверки, двойки, за порванные джинсы, за все «прегрешения» явные и надуманные. Может поэтому, Костян рос и в итоге вырос инфантильно-невменяемым. Такой он и до сих пор.

Тетя Таня могла с ним сюсюкать, а через две минуты бешено орать на него. Называть «лапусиком», и тут же «паршивой собачонкой», которой она сейчас отрубит голову, если тот не напишет в прописи красиво, и не решит уравнение верно. Один раз она принесла топор с балкона, и поставила его возле стола. Я сам видел.

Костян недавно женился. Говорят, на своей свадьбе он громко мяукал, как раньше.

(Тракторный)

В каждом без исключения крупном городе есть район, типично рабочий, может местами уже переходящий в спальный. «Спальные» - его новостройки, - не сам район, которые успели налепить в 1990-е и уже в 2000-е годы, где-то по его окраинам. Обычно в таких районах царит безвременье. Стоит. Так дела обстоят и в Тракторозаводском районе, или, говоря по-народному – на Тракторном. ТЗР.

Каждый раз, приезжая сюда, я попадаю в свое прошлое, ну, скажем в середину 80-х – начало 90-х гг., прошлого века. И если углубиться во дворы его, района, в его пяти - и двухэтажки в стиле конструктивизма 30-х гг. ХХ века, то можно подумать, что где-то открылся временной портал, и ты попал в прошлое. (Может он и впрямь там где-то есть?! А?)

Запустение, нищета, и тут же элементы гипертрофированной богатой жизни – все это здесь особенно остро заметно. Здесь люди особого сорта, особой породы, с извращенным осовремененным чувством лоска и достатка. Даже лица здесь другие. Тоже из того времени лица, из моего прошлого.

Вышел на конечной трамвая, или выскочил из маршрутки – и лица, лица – смотрите на них. Типажи здесь не разнообразны: старый работяга, почти уже дед, всю жизнь отдавший заводу - глубокие морщины на землянистой физиономии; малолетний гопник, у которого родители местные жлобы, женившиеся через три недели, после того, как стали встречаться. Здесь люди спешат прожить по-быстрому, как их родители, прожившие здесь всю жизнь. Здесь жизнь заключена в неведомый простой ритм: детство с непутевыми друзьями, ничем не примечательная школа на отшибе, первые неурядицы, потом армия, или тюрьма; затем – работа водителем, грузчиком; если повезет, то стать мелким «офисником», освиневшим, толстым, или как вариант худым неудачником-работягой. Люди, того старого, советского образца напитали себя «этой», «новой» жизнью: стремление к наживе, к покупке машины, мебели и т д. Поэтому и заметны здесь вдруг кондиционеры на развалившихся балконах, очень даже недешевые иномарки возле подъездов. Жильцы – безжизненные человеки. На лицах - то недоумение, то - равнодушие, чаще всего – полная уверенность в своей правоте, и верном пути среди этих трущоб. («Да чтоб ты жил так, братуха! – скажет тебе кто-то, хвалясь там на остановке»).

Девочки, девушки здешние быстро стареют. После 20-ти лет это уже очень взрослые женщины. После 25-ти – спившиеся обрюзгшие тетки с двумя-тремя детьми. Это сейчас так. Раньше было также. Но не пили. Или пили меньше, и пили – единицы. Недавно, приехав на Тракторный, я наблюдал двух мам, лет по 16 - 18-ть. У них были малолетние дети, а из окна квартиры им что-то кричали их мужья – пропитые мужчины с синими от расплывшихся наколок руками. Это на улице Быкова, кажется было.

Здесь, на ТЗРе много кошек. Они так и валяются всюду лениво. Здесь особенно пахнет едой из форточек, что придает некоторый уют, и опять вспоминаешь детство где-то на улице Ополченской. Я подумал, - что этот запах еды, пищи совсем одинаков, и приятен мне. Хотя, на этих кухнях пахнет какими-то соленьями. Возможно, заплесневевшими.

О современности здесь напоминают только двери домофонов (раньше их, разумеется, не было), одежда разнообразная на людях (не столь уж, надо отдать должное, разнообразная в этих местах), телефоны мобильные, ну и, конечно, огромное количество машин-иномарок на узких дорогах возле домов. Во времена моего детства ничего этого еще не было. Совсем.

ОСТАЛЬНАЯ «ТЕРМИНОЛОГИЯ»

Государство - это организация имущего класса для защиты его от неимущего.

Патриот - это мужик, живущей в домике с соломенной крышей, истово гордящийся тем, что у его барина самый лучший и высокий дом в волости.