Коротко лето в горах
Шрифт:
— Странный разговор во втором часу ночи.
— Нет, не странный! Вы когда-нибудь отдыхали? Ну, хотя бы на Кавказе?
— Черта ль в нем… Там надо деньги платить за то, что по горам лазишь. А здесь тебе еще платят… Это дядя Рика посоветовал вам спровадить меня в отпуск?
— «Юпитер сердится». У вас много общего с Юпитером.
— Поразительное сходство, — сказал Летягин, покосившись в зеркальце.
— Нет, не с античным богом Юпитером, а с планетой. Она делает полный оборот вокруг Солнца как раз за двенадцать земных лет. Так что пока вы тут двенадцать лет подряжали проводников, искали
— Ссорился с избалованными девчонками….
— Да, ругались неприлично… Пока вы все это делали, Юпитер успел только раз обежать вокруг Солнца. У него круг замкнулся. И у вас тоже.
— Это в смысле служебной карьеры? Ну и что же? Хорошо это или плохо меня характеризует?
Галя промолчала.
— Осуждаете? — улыбаясь, спросил Летягин.
— Нет! Просто приглядываюсь к вам… Только не думайте, что вы меня воспитаете!
Летягин взглянул на Галю. Их взгляды встретились.
— Идите спать, — сказал он спокойно.
— До чего любезно. Вы тут просто одичали без женщин.
— Нет, Галя, тут когда-то была женщина… — помолчав, сказал Летягин.
Послышался тонко-щемящий взлет песни — это взахлеб пела стряпуха.
Летягин подтолкнул Галю к выходу:
— Идите спать.
Галя подошла к своей палатке, остановилась, обхватив руками плечи. Спать не хотелось. Улыбнулась и решительно вошла в палатку.
В палатке спал Дорджа.
Галя раскрыла свой спальный мешок, но легла поверх него.
Дорджа проснулся, спросил!
— Это ты, Галочка?
— У Ивана Егорыча задержалась. Ты спи, Дорджушка.
— Я сплю. Крепко сплю… Ты будешь работать в поселке?
Галя отрицательно покачала головой.
— А ты знаешь, почему сошла лавина? — вдруг вскочив, крикнул Дорджа. — Они же лес вырубили! Там, в горах… Я сам видел!
Глубокой ночью Галя тихо вылезла из спального мешка и вышла.
У коновязей, облокотясь на жердь, стоял Иван Егорыч. Справа и слева от него сверкали бессонными глазами добрые конские морды. Вдали белели снеговые горы.
Было слышно, как поет стряпуха.
— Не спится? — спросил Летягин.
— И вам тоже?
— Я здесь живу, потому что люблю эти горы, с коротким летом и долгой зимой, — как бы отвечая самому себе, сказал Летягин. — Чертежные столы, заваленные брусникой. Чай с дымком. Ну, что еще? Люблю лошадиные хвосты и гривы расчесывать — в компании, конечно. И когда конюх запьет на неделю… Так, за всем этим делом, и будущую дорогу успел полюбить. А любил бы я Большой театр, «Лебединое озеро» — черта лысого! — я тогда бы, разумеется, жил в столице, как ваш отец. Так что Юпитер с его орбитой вы припутали ни к селу ни к городу… Кстати, а спутник есть у Юпитера? Ну, вроде Луны?
— Целых пять! — с торжеством сказала Галя.
— Ну, это не для меня. Это для Бимбирекова.
Он бросил недокуренную папиросу и ушел.
Галя увидела, как он изнутри закрывает полог палатки.
23
Утром на дворе базы Летягин седлал Чубчика. Вышел Бимбиреков с полотенцем. Невдалеке у ручья умывалась Галя.
— Значит, оставляешь практикантов? — спросил Бимбиреков.
— Оставим, —
покладисто ответил Летягин, поглядывая на Галю.— Дорджа вчера здорово сбежал на лыжах — час пятнадцать минут.
— Я тоже думал… — сказал Летягин. — Что, если их обоих приспособить? Ведь наступят дни, когда не полетишь. И там в тумане не сядешь.
— Что вы на меня смотрите? — спросила Галя, утираясь полотенцем.
— Приглядываемся, — откликнулся Летягин. — С виду вы легкая.
— Спортивная девушка. Сколько вы весите? — спросил Бимбиреков.
По-своему понимая смысл вопроса, Галя приготовилась дать отпор.
— Шестьдесят два килограмма. Ширина талии — пятьдесят восемь. В бедрах — девяносто шесть. Что еще?.. — И, чтобы окончательно унизить Ивана Егорыча, она ледяным тоном добавила: — Мой папа правильно говорит — в домашней обстановке люди не так-то просто узнаются, а на работе сразу видно, кто чего стоит…
Летягин внимательно все это выслушал, стегнул Чубчика и отъехал, не сказав ни слова.
24
Летягин вышел из домика почты, Бимбиреков — из парикмахерской, что напротив. Освеженный, припудренный, он старательно отряхивал с воротника и шеи остатки волос.
— Что, отправил? Слов на двести? Ну, тогда зайдем перекусим, — сказал Бимбиреков.
В харчевне было шумно и весело. Дымно. И лилось пиво.
— Нынче плохой мед, — жаловалась геологам подсевшая к их столу старуха. — Весной акация померзла, а нынче ливень прошел, весь цвет обмыло.
За столом, уставленным пивом, двое охотников продолжали длинный разговор.
— …а с виду серенький, неприметный…
— Я вот приметный с виду? — могучим басом спрашивал рыжий детина, выпрямляясь, чтобы все могли им полюбоваться. — Приметный? А в руки ружья не возьму — не надобно! А жена у меня, Серафима, — он показал пальцем в сторону буфетной стойки, — неприметная, серенькая, однако на медведя с рогатиной ходит.
У прилавка, куда показал пальцем охотник, его жена покупала бруснику.
— На кого же Летягин ходит? — спросил дискантом другой охотник.
— На самого Калинушкина!
За соседними столами засмеялись.
— Летягин прижал малость Калинушкина, — продолжал бас, — береги, мол, сосновый бор, не ты его посадил, не тебе и рубить. Вот и нехорош, вот и невзлюбили.
— Говорят, засудят его лет на пять.
У крыльца харчевни стояла лошадь охотника. К крупу, за седлом, приторочена убитая горная коза. Жалко свесилась ее красивая головка.
Летягин уже взбежал на крыльцо и вдруг остановился, как будто узнал ту самую козочку, что заметил в горах. И молча вошел за Бимбирековым в шумный зал.
В особом уголке, отведенном для инженеров, сидел Спиридонов с перевязанным горлом. Летягин и Бимбиреков подсели к нему, заказали ужин.
Вошла женщина с усталым лицом, лет тридцати. В руках хозяйственная сумка и портфель. Стала толковать с буфетчицей о той же свежей бруснике, которая в корзине на прилавке.
Увидев женщину, Бимбиреков метнулся к стойке.
— Здравствуй, Вера. Я тебя во сне видел.
— Не чувствуется.
— Что ты сердишься?
— Редко стали видеться.