Коротко лето в горах
Шрифт:
— Что ты мелешь? Отец приехал?! — вскричала Галя, круто повернувшись, побежала к своей палатке.
Она растолкала спящего Дорджу.
— Ну, милый, ну, Дорджушка, прошу тебя…
— Спать хочу, — спросонок сказал Дорджа.
— Ну, я тебя поцелую.
Она поцеловала Дорджу; он вскочил, протирая глаза.
— Стряпуха мне сказала: отец приехал, понимаешь? Ну, по коням!
В то утро после дождей и туманов снова выглянуло солнышко, и вдруг Дорджа с Галей заметили, что лето кончилось.
Они верхом ехали вдоль полотна железной дороги.
И
28
Если бы спросили Калинушкина, как он выдержал сроки, как не валился с ног к концу каждого дня, как он тянул дорогу в горной тайге, он бы не знал, как ответить. А ведь тянул. Москва считала: «В соответствии с проектом».
Дался им этот проект!
С конца зимы злейшим врагом была вода. Весной на деревянных мостах временных дорог подмыло ряжи. Потом вода пошла через отсыпанное полотно, потому что с нагорной стороны не успели сделать канав. И дамба не выдержала — вода повернула в старое русло. И в пазухах стояла вода. В половодье овраг на пикете 517 подошел к полотну…
Мосты были готовы, но скальные выемки запаздывали, нельзя было открыть движение рабочих поездов. После лавины пришлось прервать работы на две недели, пока шоферы сами не пробили себе путь. Машины шли и днем и ночью, хотя оползень снова ожил, видимо от дождей и гроз. Шоферы гнали машины на свой риск и страх — без предупредительных знаков. И Калинушкин должен был еще радоваться этой, грозившей бедой самодеятельности, потому что, где прошли колеса, там жизнь, там работа. А где оборвалась шоферская колея, там все замерло — только кочковатое поле да трясина.
Трасса не просохла даже в августе: водоотводные сооружения повсюду запаздывали. А укладка рельсов уходила далеко вперед. А еще дальше, в самую глубину тайги, уходили работы на просеках. Там комсомольцы жили трудным бытом пионеров-палаточников. Рубщики ушли на пятьдесят километров вперед, там не хватало болотных экскаваторов, нужны были вертолеты для связи, нужны были для зимы вагончики-столовые, вагончики-бани…
«В соответствии с проектом…» Калинушкин только придуривался: «Не слышу… Не слышу…» Но когда нужно было, он все отлично слышал. И тогда, в редкие минуты, его покидало чувство юмора, и тогда, в часы аврала, тучный человек становился подвижен, бегал по кабинету или ловко прыгал с камня на камень в горном ручье.
В то утро, о котором пойдет речь, была минута, когда Калинушкин потерял самообладание, и Спиридонов, на беду оказавшийся в кабинете, вжался в угол, где-то за стеклянным ящиком с игрушечной моделью электровоза, под картой-схемой трассы, и только надеялся, что его обойдет стороной гнев разбушевавшегося человека.
— Прекратите работы! — кричал Калинушкин в трубку селектора. — Какой там шпунт!.. Работы прекращайте, вам ясно?.. Какие там тросы, к чертовой бабушке! Банк закрыл кредиты! — Он хрипел, кашлял и задыхался.
В пальто нараспашку, уже выбегая из кабинета, он успел бросить Спиридонову:
— Этот прохвост добился-таки… Через группу заказчика… Банк закрыл кредиты на просеку…
На крыльце к нему сунулись
было прорабы и техники, но он не пожелал с ними разговаривать. Два всадника подъехали к конторе: Галя и Дорджа. Они увидели только спину дяди Рики: он входил в машину.— А где отец? — крикнула Галя.
Из-за шума мотора Дорджа не услышал короткого разговора. И вот уже машина отъехала. Галя была смущена и пролепетала в свое оправдание:
— Отец не приехал. Наплела мне Прасковья Саввишна… И вообще какие-то неприятности…
29
Калинушкин взбежал по лестнице в зальцу районной конторы стройбанка. Все почтительно уступили дорогу, из окошек за ним следили счетные работники. Он распахнул дверь с надписью «Управляющий».
Управляющий поднялся навстречу. У стола, заложив ногу на ногу, сидел Летягин.
Калинушкин уселся прямо напротив Летягина и с ходу прочитал лежащее на столе заявление Летягина с резолюцией на уголке.
— Вы отдаете себе отчет в своих действиях? — деловито-спокойно спросил он Летягина. — Отозвать лесорубов и оплатить им по среднему заработку… И это в разгаре строительного сезона…
— Я — автор проекта, — так же спокойно ответил Летягин. — И я обязан опротестовать любое не согласованное со мной изменение проекта и, разумеется, вызвать экспертизу. Что и сделано.
— Но вы понимаете, что я уже погнал за реку колонну экскаваторов. Там легкие участки, и можно до распутицы гнать программу. А что, если ваш эксперт до белых мух не появится?
— Тогда, может, одного из нас уведут под конвоем, — невозмутимо ответил Летягин.
Управляющий поспешно покинул кабинет, притворив за собой дверь.
— Хочу быть откровенным, — сказал Калинушкин, — еще неделя — в горах выпадет снег. Он будет сыпать и сыпать. И похоронит ваши шурфы и колышки, погонит с Чалого Камня ваших рабочих… Чем вы ответите за ваше неслыханное упрямство?
Летягин молчал, с интересом рассматривая кончик хлыста.
— А если экспертиза вас подкует? Как вы себя почувствуете? — спросил Калинушкин.
— Непривычно: я ведь не лошадь.
Они помолчали.
— Вы смелый, — сказал Калинушкин.
— Бывает смелость на подлость, бывает — на правду. Вы что имеете в виду?
— Подлость вам никто не вменит. Всем известна ваша честность…
— Ну, это уж вы оставьте, пожалуйста, берите вы меня не со стороны честности, а со стороны пользы. Кстати, вы прекратили вырубку леса на косогорах? — повернул разговор Летягин.
Мгновенно оценив смысл сказанного, Калинушкин пытливо поглядел на Летягина.
— А я уже раздобыл штук двести саженцев для посадок, — простодушно сказал Иван Егорыч. — Устроим воскресник. Приезжайте! Первое дерево вы сами и посадите.
— Вы в своем уме, инженер Летягин? Лес вырастет через двадцать лет, а поезда надо защищать от лавин через год, через два.
— А мы защитим. Зимой запроектируем железобетонные надолбы, весной расставим на косогоре. А лес… лес пока пусть растет.
Не скрывая волнения, Калинушкин отошел к окну. В эту минуту он был прост, без обычного наигрыша и шутовства, и, как всегда в таких случаях, вызывал сочувствие.