Корж идет по следу

Поднялся и Антон.

Его белье висело на веревке около холодной печки. Он пощупал брюки и огорченно покачал головой.

— Не сохнут, будь они прокляты! Низ, вроде, ничего, а в поясе как и были.

Старик тоже пощупал их и вынужден был согласиться с Антоном.

— Да, не больно приятно одевать на себя. А сейчас и прохладно стало, вот-вот роса ляжет. Дома не будут беспокоиться, если ночевать не придешь?

— Что я, маленький?

— Ну так и оставайся у меня. Есть о чем говорить! Заваливайся на кровать или на печку и спи сколько влезет.

Антон только этого и ждал. Для виду он отнекнулся было, но тут же согласился.

Старик снова надел плащ, зажег фонарь и, прихватив большой гаечный ключ, отправился на полотно.

— Ты крепко спишь? — спросил он на прощание.

— Когда как. А что?

— Не запирай дверь-то. А то и не добудишься тебя.

Антон остался один. Он долго лежал с открытыми глазами, размышлял, курил. Уснул незаметно и сразу, словно провалился в черную пустоту.

Утром его разбудил радостный возглас обходчика.

— Хе-хе!.. Письмецо от дочки!..

Антон протер слипавшиеся глаза.

Старик стоял посреди комнаты в плаще, как ушел вчера, и осторожно, по самому краешку, обрывал серенький конверт. Все лицо его светилось довольной улыбкой.

— Оно, что же, воздушной почтой пришло? — спросил Антон.

— Нет, у нас своя получше. Дочка передала на попутный поезд тормозному, а он мне кинул.

Антон начал одеваться, в то же время не спуская глаз с путеобходчика.

Тот читал медленно, по складам, и вместе с чтением сходила радостная улыбка с лица, постепенно оно принимало хмурое и вместе скорбное выражение. Окончив читать, он долго стоял, опустив голову и руки, потом медленно подошел к столу, сел на табуретку.

— Что случилось, Трофим Платоныч? — Антон тронул его за плечо. — С дочкой неладно?..

Старик молча протянул ему развернутое письмо. После приветствий и расспросов о житье-бытье Валя Мукосеева писала:

Папа, я никогда не скрывала от тебя ни плохое, ни хорошее. Не хочу скрывать и сейчас. У меня произошла большая неприятность: я не сдала экзамен по одному предмету и лишилась стипендии. И все мои планы на лето рухнули! Я хотела хоть ненадолго приехать домой, проведать тебя, но теперь не жди. Я не могу садиться тебе на шею в такое трудное время, — пойми меня и не сердись. На каникулы я устраиваюсь сестрой в госпиталь. Это будет для меня дополнительная практика и на прожитие заработаю. Я так и так хотела идти работать, чтобы сэкономить стипендию и что-нибудь приобрести на нее. Но ничего не поделаешь, раз так получилось! Нужно как-то переживать и это. Я очень прошу тебя не расстраиваться. Не беспокойся, не такая у тебя дочь, чтобы при первой же беде опустила руки. Все будет хорошо.

Крепко, крепко целую тебя.

Твоя дочка.

— Н-да, не очень-то веселая весточка, — проговорил Антон, в глубине души радуясь столь неожиданному обороту дела. — Нужно бы помочь ей, Трофим Платоныч. А?..

— Да чем?! — воскликнул старик. — У меня всех денег рублей семьдесят наберется, не больше. Капля в море…

Помолчали…

— Знаете, что, — предложил Антон. — Возьмите у меня. Да вы не удивляйтесь… Ей-богу, я от всего сердца… Мне ж ничего не стоит, деньги все равно без толку лежат. А потом постепенно, когда разживетесь, отдадите. Мне не к спеху…

— Не знаю, что вам и ответить, — задумчиво проговорил обходчик. — Спасибо, конечно, но как-то не того…

— А, ерунда! Мы ж знаем друг друга… Я сейчас пойду домой, а к вечеру принесу, и вы пошлете. Не думайте, не расстраивайтесь. С кем беды не бывает…

Вечером Антон принес тысячу рублей. Старик наотрез отказался взять такую сумму.

— Получаю я немного, и отдавать будет тяжело. Я в жизни никогда не занимал и терпеть не могу долгов. Нет, нет!..

В конце концов, он согласился взять половину. Аккуратно пересчитал полученные бумажки и положил в сундук. Потом вооружился очками и на тетрадочном листке, под диктовку Антона, написал расписку.

После этого он два дня обдумывал и писал письмо дочке. Какая-то смутная тревога не давала ему покоя. Эта тревога проскальзывала и в письме, которое он отправил с тяжелым чувством.

Связной

Гуго Мяги принял шифровку от майора Инге.

Воронков послал в город Афанасия. Он дал лавочнику адрес Соньки Долговой и пару поношенных дамских туфель. Их она должна была отнести в ремонт к сапожнику Лозинскому.

В ту ночь, когда Воронков явился к Соньке, они договорились быстро.

Странная у них получилась встреча.

Сонька была под хмельком и спросонья долго таращила глаза на ночного пришельца, пристально рассматривавшего ее. В высокой плотной фигуре, во всем облике позднего гостя и особенно в его глазах было что-то знакомое, даже, кажется, близкое. Но что?..

Воронков подсказал сам:

— Что ж ты, первая любовь, так и не признаёшь?

— Господи, Лешка!.. — Сонька качнулась и потерла ладонью лоб и глаза, словно хотела избавиться от видения или, наоборот, убедиться в нем.

Лешка прошел в комнату, без приглашения сел к столу. На нем стояла початая бутылка водки, валялись куски хлеба, на тарелке, ощерив рот, лежала селедочная голова. В комнате был беспорядок. Чулки, туфли, кофточка и юбка словно нарочно были разбросаны по разным углам.

Сонька наскоро ополоснула лицо, поправила растрепанные волосы. Села напротив и долго рассматривала Лешку, его усталое, уже тронутое морщинами лицо, шрам, перерезавший лоб, волосы, такие пышные когда-то, а теперь наполовину повылезшие и начинавшие серебриться. Она не спрашивала, откуда он явился. Не все ли равно?.. И прежней, давнишней радости встречи тоже уже не было…

— Постарел ты как! — проговорила она наконец и потянулась к нему, словно хотела погладить небритые щеки прежнего дружка.

Лешка поймал руку, легонько зажал ее в своей и опустил на колени.

— И ты не помолодела, — усмехнулся он.

Да, мало что осталось и от Соньки, молодой, красивой и жизнерадостной когда-то. Годы и безалаберное житье преждевременными морщинами легли возле глаз, углы губ опустились, придав лицу какое-то брезгливое или пренебрежительное выражение. И сами губы, когда-то яркие и сочные, сейчас потрескались и посинели от чрезмерного употребления помады.

Сонька нигде не работала. Она спекулировала на рынке, при случае покупала краденые вещи и, переделав их кое-как, перепродавала втридорога или меняла по деревням на продукты и их, в свою очередь, продавала. В дни удачи она накупала водки, еды и, пригласив кого-нибудь из многочисленных дружков, устраивала гульню. Но чаще всего она едва-едва сводила концы с концами и перебивалась впроголодь. В такие моменты она бывала нахальна и зла, особенно деятельна, не страшилась ничего и лезла напролом, лишь бы каким угодно путем разжиться деньгами.