Кошачье кладбище

— А Бог поможет, и не сломаю, — безмятежно возразила она. А под глазами у нее тени, заметил Луис, и сердце у него защемило. Он тут же отвернулся. Может, сломав братнино креслице, поймет наконец, что же все-таки произошло.

— Буду везде носить его фото, буду сидеть на его кресле. Буду есть его завтрак, — принялась перечислять Элли.

Между прочим, брат и сестра ели каждый свой сорт овсянки. «Шоколадных медвежат» Элли на дух не переносила, называла их дохлыми жуками. И когда иной овсянки дома не находилось, Элли довольствовалась вареным яйцом… или вообще отказывалась завтракать.

— Буду и фасоль есть, хоть и противная, буду его книжки с картинками читать, буду… надо, чтоб все, как при нем… если… вдруг он… — И Элли расплакалась.

Луис не стал утешать, лишь молча гладил по голове. В ее словах таился жуткий и неправдоподобный смысл. Чтобы все, как при нем. Чтобы он продолжал жить в памяти каждый день, чтобы все время чувствовать его рядом, не позволяя отдалиться ни на шаг в прошлое. Все время помнить, как и что он делал. Здорово! Молодчина! А сойдет боль утраты, схлынут и воспоминания. Нет, все-то дочь поняла, почувствовала, как легко упустить Гейджа в небытие и забвение.

— Не нужно плакать, — сказал он. — Всякое горе не бесконечно.

Но она рыдала и рыдала, БЕСКОНЕЧНО… целых пятнадцать минут. Даже уснув, продолжала всхлипывать. Но вот успокоилась. Внизу часы пробили десять, нарушив тишину.

ПУСТЬ ОН ОСТАЕТСЯ ДЛЯ ТЕБЯ ЖИВЫМ, ЭЛЛИ, подумал Луис и поцеловал дочь. УМНИКИ АНАЛИТИКИ, КОНЕЧНО, НАЙДУТ И В ЭТОМ ИЗВРАЩЕНИЕ, НО Я ТЕБЯ ПОНИМАЮ. И ЗНАЮ: СКОРО НАСТУПИТ ДЕНЬ — МОЖЕТ, И НЕДЕЛИ НЕ ПРОЙДЕТ — И ФОТОГРАФИЯ ОСТАНЕТСЯ НА ПУСТОЙ ПОСТЕЛИ. А ТЫ ПОБЕЖИШЬ КАТАТЬСЯ НА ВЕЛОСИПЕДЕ, ИЛИ ГУЛЯТЬ В ПОЛЕ, ИЛИ В ГОСТИ К ПОДРУЖКАМ, ШИТЬ КУКОЛЬНЫЕ ПЛАТЬЯ НА ЧУДЕСНОЙ, ПОЧТИ ВЗАПРАВДАШНЕЙ МАШИНКЕ. А ГЕЙДЖА С ТОБОЙ УЖЕ НЕ БУДЕТ. ТОГДА-ТО ОН И ПОКИНЕТ СЕРДЦЕ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ И ПРЕВРАТИТСЯ ЛИШЬ В ВОСПОМИНАНИЕ О ТРАГЕДИИ В 1984-м. ОТЗВУК ПРОШЛОГО.

Луис постоял на лестничной площадке, раздумывая: а не отправиться ли самому на боковую. Нет, конечно же, нет.

Прежде кое-что нужно еще сделать. И он спустился на кухню.

Луис Альберт Крид решил напиться. Внизу, в погребе, он держал пять коробок пива. Оно пользовалось успехом и у Луиса, и у Джада, и у Стива Мастертона, и даже у Мисси Дандридж, когда ей случалось сидеть с детьми Кридов. (Теперь, если и доведется, то только с одним, поправил он себя, спускаясь в погреб.) Чарлтон тоже несколько раз наведывалась к Луису и всегда предпочитала пиво (только светлое!) вину. И вот Рейчел минувшей зимой привезла однажды из магазина с распродажи десять тяжеленных коробок. Хватить тебе ездить в кафе за пивом, когда к нам гости приходят, заявила она. Ты же сам, дорогой, всегда говоришь: самое лучшее пиво то, что дома в холодильнике, особенно, когда поздний час и магазины закрыты. Пей на здоровье и радуйся, что жена так много сэкономила. Минувшей зимой… Тогда ничто не омрачало жизни, НИЧТО НЕ ОМРАЧАЛО ЖИЗНИ. Странно: как быстро, как внезапно все разделилось на «до» и «после».

Луис втащил коробку на кухню, рассовал банки с пивом по всему холодильнику, открыл одну. Из кладовки с мягким шуршанием вышел Чер. Его привлек открытый холодильник. Вопросительно взглянул на Луиса. Но близко не подошел, слишком много пинков уже досталось ему от хозяина.

— А тебе — фигу с маслом! — сказал Луис. — Съел днем консервы, и хватит. Проголодался — пойди вон птицу поймай.

Но Чер не двинулся с места, все так же пристально глядел на Луиса. Тот выпил с полбанки, сразу захмелел.

— Да ты ведь добычу и не жрешь, — продолжал он, — тебе главное — словить и убить.

Чер, очевидно, понял, что кормить его не собираются, и проследовал в гостиную. Луис — за ним, шаг, другой. РАЗ-ДВА, ГОРЕ — НЕ БЕДА.

Он уселся в кресло, не спуская взгляда с кота. Чер улегся на половичок подле телевизора и тоже следил за Луисом, готовый к бегству, случись хозяину рассердиться и пустить в дело тяжелую свою ногу.

Но Луис пустил в дело пиво.

— За Гейджа! — возгласил он и поднял банку. — За моего сына. Он мог бы вырасти художником, великим пловцом или на худой конец президентом Соединенных Штатов. Что скажешь, толстожопый?

Но Чер лишь смотрел на него мутным, непонятным взглядом.

Луис с жадностью допил пиво — даже горло начало саднить, — подошел к холодильнику, достал вторую банку…

Допив третью, он почувствовал, наконец, что впервые за весь день обрел душевное равновесие. А управившись с шестой, прикинул, что, пожалуй, через час он будет в состоянии заснуть. То ли после восьмой, то ли после девятой банки, возвращаясь в очередной раз от холодильника, он снова бросил взгляд на кота. Тот дремал, а может, и притворялся. И Луису пришла мысль столь простая и очевидная, что скорее всего она давно поселилась в его сознании и лишь терпеливо дожидалась своего часа:

НУ, ТАК КОГДА ЖЕ? КОГДА ЖЕ ТЫ ПОХОРОНИШЬ ГЕЙДЖА У МОГИЛЬНИКА ЗА КОШАЧЬИМ КЛАДБИЩЕМ?

И следом: ЛАЗАРЬ, ИДИ ВОН!

И сонный голос Элли: НАМ В ВОСКРЕСНОЙ ШКОЛЕ РАССКАЗЫВАЛИ… ИИСУС ВЕДЬ МОГ ВСЕ КЛАДБИЩЕ ОЖИВИТЬ.

Его охватила такая сильная, безудержная дрожь, что пришлось вцепиться руками себе в плечи. Вспомнился первый школьный день Элли, она взахлеб рассказывала родителям, как они пели, а Гейдж подремывал на коленях у отца. Потом он понес сына в спальню… и вот тогда, словно страшная птица задела крылом, дохнуло холодом… там на лестнице. Сейчас Луис понимал: то было предчувствие беды, какими-то клеточками души он уже знал, что Гейдж умрет. Знал еще тогда, в сентябре. Знал, что ВЕУИКИЙ И УЖАСНЫЙ где-то совсем-совсем рядом. Чушь, глупость, предрассудки какие-то! Накрутил, напридумывал черт знает что… Нет, не накрутил. Он ЗНАЛ уже тогда.

Не заметив, Луис пролил пиво на рубашку. Чуткий кот встрепенулся: не сигнал ли это к началу глупого человечьего развлечения — изгонять кота пинками из дома.

Луису вдруг вспомнился вопрос, который он задал Джаду. Вспомнил он и то, как вздрогнул Джад, опрокинув неуклюжей рукой две пустые пивные бутылки. Одна упала и разбилась. ДА О ТАКОМ И ГОВОРИТЬ-ТО ГРЕХ, ЧТО ВЫ, ЛУИС!

Но ему очень хотелось поговорить об этом. Ну, а уж думать о Кошачьем кладбище никто не запрещает. О том, что находится за ним. До чего ж опасно привлекательны эти мысли. И как легко выстраивается логический мостик. Чера задавило машиной; и Гейджа задавило машиной. Сейчас Чер рядом, пусть другой, переменившийся, в чем-то даже отвратительный, но — ЖИВОЙ. И Элли, и Гейдж, и Рейчел видели его изо дня в день, и вреда он им не причинил. Ну, убил двух-трех птиц, ну, растерзал несколько мышей, но ведь кошки — хищники, им такое пристало. Не превратился же он в чудище Франкенштейна под кошачьей личиной. Во многом он такой, как и прежде.

САМ СЕБЯ ОБМАНЫВАЕШЬ, шепнул внутренний голос. ВОВСЕ ОН НЕ ТАКОЙ. В НЕГО ВСЕЛИЛАСЬ КАКАЯ-ТО КОЛДОВСКАЯ СИЛА. ПОМНИШЬ ВОРОНУ? ТО-ТО!

— Боже Праведный! — воскликнул Луис и не узнал собственного голоса: дрожащий, слабый.

Конечно, самое время воззвать к Богу. В романах про вампиров и привидения именно в такие отчаянные минуты герой обращается с мольбой ко Всевышнему. Славненько получается! Сам замышляет неслыханное, даже самому до конца не понятное святотатство и еще молит Бога! Да, он сам себя пытается обмануть. И ничем это не прикрыть, не оправдать. Он нагло лжет себе!

ХОРОШО, А ЧТО ЖЕ ТОГДА ИСТИНА? РАЗ УЖ ТАК ТЕБЕ НЕВТЕРПЕЖ, В ЧЕМ ОНА?

Так вот: Чер — никакой уже не кот, начать хотя бы с этого. Он только похож на кота и видом, и поведением, да и то подлог уж больно заметен. Люди, возможно, и не видят этого подлога, но они его чувствуют. Вспомнил, как однажды незадолго до Рождества к ним заехала Чарлтон — ее пригласили на обед. После трапезы разговорились. И тут Чер запрыгнул на колени к гостье. Она тут же, не скрывая гадливой гримасы, согнала его.