Кошачьи язычки
Шрифт:
А этот Гезелль был на целых два года старше Папашки, вполне преклонный возраст. Женщины живут, как известно, дольше, по статистике, кажется, на семь лет. Как часто я думаю о том, что переживу Ахима, он ведь на пять лет старше меня. Утекает и время, и силы.
Пожалуй, не пойду сегодня осматривать Иерусалемкерк, лучше направлюсь прямо в отель. Додо права, церкви наводят меланхолию. Мне нужно общество повеселее. Наверное, они меня уже дожидаются.
Она стоит перед зеркалом босая, в комбинации персикового цвета — а под ней ничего. Какая она красавица! Как сияет! Кожа еще бронзовая от загара, Греция, наверное. С кем она там была, со своим Ником? Или с тем, предыдущим? Где она только знакомится со своими мужчинами? И как это у нее получается, каждый раз заново влюбляться? Каждый раз новый мужчина, новое тело,
Сейчас она красит губы. Кроваво-красный цвет. Она первой из нас начала пользоваться помадой, такой коричневатой с блеском, что была тогда в моде. Ей подарили ее в аптеке Шуппенхауэра, ей повсюду что-то дарили, людям она нравилась, и я ей завидовала. Сейчас она начинает тихонько жужжать, совершенно непроизвольно. Прекрасно. Так я представляю себе колыбельную, которую родители напевают ребенку, чтобы его не мучили кошмарные сны, Эрик и Кристина, мои отец и мать, пели мне одну песню, из которой у меня в голове сохранился только обрывок мелодии, я часто пыталась вспомнить слова, но так и не смогла.
Голос у Додо низкий и мягкий и в то же время немного хриплый, и, хотя я смертельно устала, у меня сразу потеплело на душе. Если я закрою глаза, может, мне удастся вернуть то чувство защищенности, которое я испытала тогда, на одиннадцатом дне рождения Додо. Только бы она не прекращала жужжать — если она заговорит, все разрушится. А я хочу покоя, еще хотя бы минутку.
Этот кусочек шелка — моя мечта, я не могу себе такого позволить, особенно теперь. Клер ужасно щедрая, но она всегда была такой. С деньгами, я имею в виду. Ничего другого она дать не может, но и это уже немало. Теперь мне только надо дождаться удобного момента и все ей рассказать. Закрыть глаза и — вперед.
Она уснула у себя на кровати, но и во сне она выглядит бесподобно. Вот только руки… Сжаты в кулаки, как будто, даже спящая, она старается себя сдерживать.
В приглушенном свете на моем теле не видно ни прыщей, ни пятен, ни целлюлитных ямок на бедрах, и комбинация удачно скрывает живот. Надо сфотографироваться на память, никогда уже я не буду смотреться так же классно, грудь, черт бы ее побрал, начинает отвисать, а от морщин вокруг глаз не помогают уже самые дорогие кремы. И все-таки, несмотря на распутную жизнь, алкоголь и миллионы сигарет, я неплохо сохранилась. Посмотрел бы на меня мой отец. Проклятье, с какой стати мне снова думать об этом мерзком бездельнике! Много лет я о нем даже не вспоминала, а тут так и крутится в башке, трусливый подонок.
Фиона последнее время начала вякать, что жаждет познакомиться со своим дедушкой, — сдуру я рассказала ей, что он еще жив, но черта с два я стану звонить этому кобелю в Хольцминден, или где он там теперь обитает со своей третьей женой, — с Церковной мышью, как я слышала, он прожил недолго. К моменту развода с Ма этой шлюхи уже духу рядом с ним не было, чтоб ей провалиться, хотя я совсем ее не знаю.
Неужели у Клер фотоаппарат без автоспуска? У нее ведь все высший класс, а то! Хорошо, что она заснула, ни к чему ей видеть, как я тут позирую, неловко, как будто онанизмом занимаешься.
Если фотки выйдут что надо, обязательно подарю одну Нику на прощанье, увеличенную, разумеется. На Рождество, в крайнем случае, на Пасху, я уж выберу момент, чтобы сделать ему больно. Он должен получить свою долю страданий, вот уж чего я точно не перенесу — это видеть облегчение на его смазливой роже, когда я укажу ему на дверь. Конечно, он всегда знал, что надолго между нами не затянется, представляю, как он с дружками в кабаке прохаживался на мой счет, конечно, для них я дама в возрасте, хотя то один, то другой из них нет-нет да и поглядывал на меня маслеными глазками — все они кобели!
Раньше я думала, что для серьезных отношений время у меня еще есть. Позже. А потом вдруг поняла, что как-то упустила этот момент. Да и то сказать, после Ахима приличных мужиков мне не попадалось. Да и сама я тоже хороша. Все-таки психологи не всегда несут чушь, иногда они правы, и я, видимо, всю жизнь жила с подсознательным страхом, что мне попадется такое же дерьмо, как мой папаша-органист. Который бросит меня, если я решусь на серьезный шаг. Как тогда бросил Ахим.
Ну а сейчас я женщина в цвете лет. Старая, если по-немецки. И что будет, когда с Ником все кончится? Известно что: one-night-stands, короткие связи, оставляющие после себя одну горечь. Или я отброшу свои капризы и сойдусь наконец с мужчиной своих лет, который обеспечит мне финансовую состоятельность. Которого я не обязательно буду любить, но чье присутствие должна буду терпеть день и ночь. И это, конечно, проблема.
По крайней мере, у меня есть Булочка. Представить страшно, если бы ее не было! Моя жизнь просто рухнула бы, это точно. Если и существует какая-то почва, которая тебя питает, то это ребенок, и какое счастье, что у меня он есть! Ребенок меняет всю твою жизнь, действительно меняет, и вдруг выясняется, что на самом деле значение имеют вещи, о важности которых ты и не догадывалась, и ты сама не замечаешь, как становишься другим человеком. Бывает, на нее нападает неуемное веселье, она хохочет как безумная и не может остановиться, пока я, не выдержав, не шлепну ее по попе. Но уж если она чем-то огорчена, то первым делом забирается ко мне в постель, и никто, кроме меня, не способен ее утешить. Абсолютно никто. Иногда от такой безграничной любви я слопать ее готова.
Думаю, что, не будь рядом Булочки, я бы воспринимала подступающее увядание куда болезненнее. Автоматически получается, что ты видишь мир глазами своего ребенка, еще раз открываешь его для себя, и это невероятно увлекательно. Да что этот несчастный Рюкер может против моей монополии на Булочку, если задуматься? Да ничего! С одной стороны. А с другой — какого черта не придумали никакого специального пособия для матерей? О «детских», которые мне платят, лучше вообще не упоминать, видно, те, кто там, наверху, понятия не имеют, во сколько обходится ребенок. На одну еду уходит прорва деньжищ. А ведь днем ее надо с кем-то оставлять. Хорошо, если есть более-менее приличная работа, это хотя бы решает проблему, на что жить. Но если ты работаешь целый день, значит, ребенок у тебя брошен. В общем, вся эта система — дерьмо. И никто больше не выходит на баррикады…
Черт, кто-то стучит. Клер конечно же сразу проснулась. Горничная, наверное. Упорно меняет белье в конце рабочего дня. Но нет. Это Нора. Промокла до нитки, а в глазах — вся скорбь человечества. В руке коробка. «Кошачьи язычки», — говорит она. Как будто нашла Грааль.
Они так и не поняли, зачем я притащила эти «кошачьи язычки». Конечно, они давно забыли одиннадцатый день рождения Додо. Боже мой, в каком мы были восторге от картонной коробки с тремя кошками, которую фрау Шульц разрешила нам взять в постель! Помню, мне было жутко неудобно перед Клер, которая тогда только-только переехала в Пиннеберг, когда наутро Додо буквально навязала мне эту коробку. Лучше бы мы ее тогда разыграли, это было бы справедливо, но Додо торопилась во что бы то ни стало продемонстрировать Клер, что она — босс, а я — ее раб. Что она дает, а я только принимаю подачки. Она сказала, что коробка понадобится мне, чтобы хранить любовные письма Лотара. Как мне тогда хотелось выцарапать ей глаза! По дороге домой я разорвала коробку, и незаметно, кусочек за кусочком, выбросила. Впервые в жизни я мучилась ревностью. Я все на свете тогда отдала бы, лишь бы Клер никогда не переезжала из Плена в Пиннеберг.
Сегодня все это мне смешно. Так же смешно мне стало, когда в шикарной витрине старомодной кондитерской я вдруг углядела эту коробку. Там высились ярусы трюфелей, лежали серебряные подносы с имбирными палочками, красовались обернутые в фольгу сказочные фигурки, марципановые булочки, колбаски нуги с цукатами, ракушки, коричневые и белые, и посреди всего этого великолепия царили кошки. Жаль, что коробка не совсем такая, как тогда, но эффект она на меня произвела тот же, заставив почувствовать то же вожделение в пальцах и на языке. Дорогие воспоминания! Вот ты осторожно снимаешь целлофан, не в силах оторвать взгляд от кошек, вот поднимаешь крышку и кладешь ее подле себя картинкой кверху, ведь лицезрение кошек — существенная часть наслаждения. От вида ровно уложенных в коробку румяных язычков захватывает дух, и ты стоишь перед мучительным выбором — какой взять первым. В сравнении со всем этим даже вкус шоколада теряет значение, да и не о вкусе речь. А о том, чтобы снова почувствовать себя ребенком. Снова ощутить то вожделение, пробудить взаимную симпатию и разделить общую радость. А вы помните? — вот что означает эта коробка, ни больше ни меньше.