Кошки ходят поперек

Чепрятков... Он уже не стоял. Мне показалось, он не мог уже стоять, он влез рукой в шведскую стенку и висел на этой руке. Второй рукой он пытался все-таки как-то отбиваться, выставлял ее перед собой, зря только.

Лара била.

Даже не била, а...

Я не знаю, как это можно было описать. Лара стояла, наверное, в метре от Чепряткова, может, чуть дальше. Я не видел, как она двигалась, как наносила удары. Я видел только, как дергался Чепрятков, дергался, с хрустом стукаясь затылком о стену. Как тряпка. Будто с ним сделался приступ трясучки какой-то...

Потом Лара отступила. Чепрятков еще немножко постоял. Шагнул вперед, упал. Пополз к выходу. Тихо было, слышно, как вода по трубам течет, булькает в батареях.

Лара медленно шагала за ним, я видел ее глаза. Зрачки, расширенные зрачки, совсем как тогда...

Никто не пытался ее остановить. Ни качки, ни борцы, ни высунувшийся тренер. Чепрятков попытался встать. Лара пнула его. В подбородок. Носком ботинка. Жестко, даже жестоко. Чепрятков не встал.

– На спину, – велела Лара. – Быстро.

Чепрятков послушно перевернулся.

Лара продолжила.

Удары были не сильные, но быстрые, чавкающие какие-то. Отчего казалось, что с каждым ударом лицо Чепряткова с хлюпаньем крошится и ломается. Но на самом деле оно не ломалось, просто расплывалось большим живым синяком.

Качки и борцы стояли вокруг, никто не подходил. Потому что это было страшно. Лара увечила Чепряткова холодно и бесстрастно, будто не человек это был, а манекен какой-то. Чучело. Сначала мне это нравилось. Чепрятков был подонок и вполне все это заслужил.

Заслужил, давно заслужил.

Потом, когда Чепрятков перестал дрыгаться, мне стало немного тоскливо.

К Ларе подошел парень с медвежьими предплечьями, кажется, один из борцов. Осторожно так подошел. Попросил потихоньку:

– Хватит, может...

– Нож, – так же тихо сказала Лара. – Дайте мне нож.

Мне стало страшно окончательно. Я почувствовал, как по шее покатился пот, увидел, как дрогнули спортсмены. Я понял, что еще секунда – и кто-нибудь принесет нож, принесет, принесет, бандерлоги шагнут в черную пасть Каа...

И тогда Лара отрежет Чепряткову уши. Спокойно, старательно, без интереса. Спрячет их в карман своей кожаной куртки. «DR» «77».

– Лара! – позвал я. – Не надо. Пожалуйста...

Я растолкал спортсменов и подбежал к ней.

– Нож, – повторила Лара. – Дайте нож.

– Не надо. – Я схватил ее за руку, рука была перепачкана в липкой чепрятковской крови.

Лара остановилась. Поднялась, достала из кармана платок, протерла кулаки. Бросила платок на пол. Обвела взглядом спортсменов.

– Я просила нож, – сказала она.

Спортсмены стояли вокруг. Как обгадившиеся детсадовцы. Страх. Запах пота не мог перебить запах страха. Даже ужаса. Лиса в курятнике. Говорят, что, утолив первый голод, пробравшаяся в курятник лиса начинает убивать птиц уже просто так, для удовольствия. Направо-налево, режет, пока не перережет всех.

– Не надо, Лара. – Я схватил ее за руку и потащил в сторону выхода.

Лара шагала послушно. Ноги ее будто шагали сами по себе, как-то отдельно от тела. Лара будто сломалась. Почти повисла у меня на плече.

Я выволок ее на улицу. Ее шатало, и я прислонил ее к стене. На лице у нее была пустота и усталость, я подкатил мопед, на всякий случай усадил ее перед собой, и мы поехали прочь.

Я долго катался по городу. Возвращаться домой не хотелось, куда-то заезжать тоже не хотелось. Мы катались, пока не кончился бензин. Я перешел на резерв, и мы доехали до Нового моста. Погода была хорошая, я скатился вниз, мы отошли метров на сто, до небольшого пляжика. Лара набрала старой травы, придавила ее несколькими сухими корягами, подожгла. Развела костерок и стала греть руки. И я тоже. Я сидел напротив нее и тоже грел руки – с реки тянуло весенним холодом.

Так мы сидели достаточно долго. Я не знал, что сказать. Потом встал, сходил за дровами, на старом поле раскопал прошлогодней картошки, притащил ее к костру. Ссыпал в угли, еще толком не прогоревшие. Завалил землей, поверх разложил огонь.

Лара легла на землю, свернулась калачиком и закрыла глаза.

– Холодно, – сказал я, – земля еще не прогрелась...

Но Лара промолчала.

Я добавил еще дров, чтобы было не так холодно. Потом я затоптал огонь и расковырял землю. Картошка испеклась, Лара поднялась с земли, мы сидели и ели картошку.

И молчали.

А потом я сказал:

– Чепрятков стуканет. Обязательно стуканет.

– Не стуканет. – Лара разглядывала разбитый кулак.

– Почему?

– Потому. Подумай.

Я подумал. Чепрятков действительно не стуканет. Потому что если узнают, что его отлупила девчонка, то репутация Чепряткова будет напрочь уничтожена.

– Что будем делать дальше? – спросил я. – Когда?

– Скоро.

– Ну и отлично. Пора нам сменить обстановку. Развеяться немного, последние деньки были не из легких...

– Это, может быть, надолго, – сказала Лара.

– Что ж, до следующей пятницы я совершенно свободен...

– Я не хочу решать ни за кого, понимаешь... – сказала она. – Это выбор каждого.

– Конечно, выбор каждого. Тогда давай... завтра. Или нет, лучше послезавтра, я думаю, в этот раз надо хорошенько все... Подготовиться.

– Хорошо. Подготовься. Послезавтра... Ты поезжай, я еще посижу немного.

– Как хочешь. Осторожнее только, смотри, чтобы... Чтобы водяной не утащил.

Лара кивнула. Я пошагал к мопеду.

– Женя... – позвала Лара.

Я обернулся.

– Я не... Я не хотела, чтобы так...

– Да ладно, Лар. Со всеми бывает. Все будет хорошо, я верю. Помнишь, я тебе рассказывал про своего крокодила?

– Помню.

– Я там не все еще рассказал. Потом я почти сразу нашел книжку, наверное, самодельную, но точно уже не знаю. Там тоже что-то рассказывалось про эту... страну вашу. И способы указывались разные для попадания. Я попробовал, у меня ничего не получилось только. Но теперь я верю. Точно верю. Даже знаю.