Космаец
Шрифт:
— Даже Ратко здесь, вон ползет, — сказал Космаец, увидев неуклюжего маленького бойца. — Если он не потерялся, то уж никто не отстанет.
Ратко был самый молодой боец в роте. В партизанах он всего несколько дней. Стева нашел его на какой-то железнодорожной станции, паренек прятался под лавкой в зале ожидания. Усташи и немцы бежали, а он забился в угол и дрожал от страха. Потом партизаны узнали, что он прислуживал усташскому сержанту, выполнял его поручения, носил воду, чистил обувь, колол дрова и получал в награду здоровые оплеухи.
— И как это ты ухитрился найти такого теленка, — пошутил взводный. — Вот счастье-то привалило. Немцы боятся его, как ослиного хвоста.
—
— Держи карман шире. Выйдет партизан из такой мямли, как бы не так. Когда мы заняли Купрес, он увидел радиоприемник, вылупил глаза, а сам и спрашивает: «Как мог поместиться человек в таком маленьком ящичке?»
— Ну, это не беда. Он небось за всю жизнь и хлеба ни разу досыта не ел, а ты говоришь, радио… О, товарищи, вот и село близко! — воскликнул Стева и зашагал быстрее.
Колонна медленно спустилась с горы и вступила в небольшое боснийское село, лепившееся на каменистых склонах, оно было пусто и сумрачно. Дома сожжены, дворы заросли бурьяном и лопухами. Нигде ни души.
— Эх, вот здесь мы отдохнем, — сказал Звонара и вытянулся на краю пустыря у дороги. — Даже на душе полегчало.
Партизаны, словно по приказу, повалились на землю, и сразу же послышался храп. Солнце поднялось высоко над горизонтом, а из долины полз белесый туман — земля подсыхала после дождя.
III
Горизонт пылал под лучами солнца. Небо переливалось голубым сиянием. И только над далекими горами клубились облака, похожие на белые пастушьи папахи.
Люди сразу же повалились спать, они лежали рядом, как снопы в скирде. Царила тишина, та мертвая тишина, которая давит как самая большая тяжесть, и рад бы от нее сбежать, да нельзя.
Только кое-где молча шагают часовые, зевают, прикрывая рот ладонью, прислушиваются и поглядывают на белые каменистые тропинки, сбегающие с горы: не видать ли этих косматых чертей — четников [11] .
11
Четники носили бороды и длинные волосы. Они дали обет не стричься и не бриться до возвращения на престол короля Петра.
Никого нет, и Штефек вздыхает. Лучше бы уж гроза разразилась, гром загремел. Часовой ходит взад-вперед, внимательно смотрит вокруг, а веки у него слипаются. Они сделались такими тяжелыми… Чтобы не заснуть, Влада стал вспоминать прошлое и мечтать о будущем…
С детства ему пришлось немало пережить, столько боев прошел, но остался цел и невредим. Ни одна пуля его не тронула. «Говорят, что я в сорочке родился, видно, и правда, — шагая туда-сюда, думал он. — И верно, столько смертей видел, а меня ни один черт не взял…»
Эта мысль взволновала его. Он был совершенно уверен, что ни пуля, ни осколок его не тронут.
«Эх, побольше бы собралось тех, кто в сорочке родился, да налететь бы всем вместе на немцев, вот дел бы наделали… бог ты мой!»
В этот момент он не думал ни о доме, ни о домашних. Он видел себя среди немцев, которых он треплет, как коршун цыплят. А рядом с ним товарищи: Космаец, Милович, Божич… Шагая так с закрытыми глазами, Влада не заметил, как его сморил сон. И никто не знает, сколько он спал. Вдруг солнце ударило ему в глаза, и он очнулся.
— Поднимай бойцов! — еще издалека крикнул Космаец, подходя к часовому. — Почему ты разрешил им спать на
мокрой земле?— Перины забыл постелить… Эй, бродяги, вставайте! Хозяйки обед приготовили… Э-хе-хе-хе, так я и знал… Если бы в бой так бросались, как на обед, давно бы мы швабов поколотили.
Партизаны, хоть и очень устали, быстро вскочили на ноги, схватились за винтовки. Многие, еще не успев продрать глаза, в полусне, спрашивали, где немцы, а другие уже ругались как на базаре.
— Получен приказ, — заговорил Космаец, когда бойцы собрались вокруг него, — ожидать здесь подвоза боеприпасов и продовольствия, а потом мы выступим на Дрину. Сейчас идем на отдых.
Село, где остановился батальон, походило на большинство боснийских сел, разбросанных среди густых лесов, на крутых склонах гор, которые защищают их от ветров. Дома прячутся среди деревьев, лепятся один к другому. Около них виднеются небольшие пустыри. Раньше здесь были огороды, за ними сады, а ближе к лесу теснятся сожженные сеновалы, загоны для скота и еще какие-то строения. Всё: и дворы, и сады, и небольшие огороды, даже лужки — разгорожено плетнями, заборами, проволокой. Теперь все это заросло густой травой, сожжено, разорено, походит на пустыню.
— Что же это делается, люди добрые? — не переставали удивляться партизаны. — Куда ни придем, всюду пусто. Ни кола ни двора. Черт бы побрал мать их собачью, что сделали они с нашей землей!
— Даст бог, дождутся, и мы к ним придем погостить!
— Кто ждет, тот дождется.
Бойцы быстро рассыпались по двору, заняли маленький лужок, огород, поставили винтовки у плетней и разошлись в поисках соломы для постелей. Штефек со своим отделением, которое состояло из него самого, Миловича и Звонары, завладел сенями низкой дощатой избушки, сиротливо стоявшей за домом. Избушка уцелела от огня и, как свидетель прошлого, смотрела на закопченные каменные стены разрушенных домов без дверей, без окон и без крыш. В стенах зияли дыры от пуль и снарядов. Все было разрушено, повалено, только печальной свечой торчала широкая печная труба, в нескольких местах пробитая снарядами.
Перед домом был маленький, так называемый девичий садик. В нем когда-то росли розы, гвоздики, пионы, сирень и много других цветов, партизаны даже не знали их названий. Сейчас этот садик, как и все вокруг, зарос репейником. Кругом было так грустно, так печально. Даше большая развесистая шелковица и поломанные кусты мушмулы печально опустили свои ветки, словно оплакивали прошлое дома и его хозяев.
И так выглядело все село. Всюду следы пожарищ. Кое-где обгорелые рамы окон обвивает хмель, вьюнок и виноградная лоза. Мужчин, женщин и детей еще в сорок третьем году, когда фашисты «очищали села от коммунистов», угнали в Германию. А оставшиеся укрылись в лесах и до сих пор прятались в пещерах и землянках.
День медленно разгорался, а бойцы, лежа под жгучими лучами летнего солнца, взволнованно смотрели на страшную картину и с тревогой думали о своих родных местах.
Издалека слышалась канонада, она сливалась с шумом леса в какую-то необычную мелодию. Никто не мог определить, где идут бои, но все знали, что партизаны продвигаются вперед, от этого было легче, верили в скорую встречу с Красной Армией, в близкий конец войны. Иногда раздавался рокот моторов, из-за гор появлялись тяжелые бомбардировщики, но никто из партизан не обращал на них внимания, будто это летали простые черные птицы. Только Мрконич, лежа у дороги, шептал, глядя на самолеты: «Бога ради, поверните сюда». Он вздыхал, как арестант, который через решетку видит свою мать, но не может подать ей знак. «Здорово я намучился, хоть бы вы спасли меня».