Космическая шкатулка Ирис

– Сам приезжай. У тебя другая есть. Я её сохраню, никому не отдам. Не бойся, – спокойно откликнулась она, поскольку была недалеко от берега. Капа демонстративно плюнул ей вслед. – Тьфу! Приеду, оттаскаю тебя за твою седую паклю! Лысой останешься!

– Не плюй в воду, вода накажет! – послышалось с реки. Девушки смеялись, развлечённые проделками бабки, уже забыв о пережитом страхе…

Кто же отворил небесную дверь?

Кто-то тронул Иву за плечо сзади. Задумавшись, она не заметила, как Капа подошёл к ней с другой стороны. Девушка дёрнула плечом, давая ему понять его неучтивость. Кем он себя вообразил, что трогает её при всех?

– Как себя чувствуешь, Ивушка? – ласково обратился к ней Капа, – Как ночью я испугался, что ты уже не вернёшься из мира наших предков. Неужели там было настолько хорошо, что ты не хотела и уходить? Или же страшно? Кто-то не отпускал?

– Не пытай. Нельзя другому знать сокровенные видения.

– А многие рассказывают. Такую дурь порой несут, что и удивляешься, или у них предки такие ненормальные или они сами живут в мире, вывернутом наизнанку. Как в чужую голову влезешь? До чего же страшная бывает у людей, скрытая от внешнего взгляда, внутренность. Такая в ней чернота, такая путаница. Ну, есть тёмный лес после бури. С вывороченными корневищами, с ямами и с чудовищами вместо мыслей.

– У тебя светлая голова?

– Хотела бы туда заглянуть? В душу мою?

– Зачем мне? Или ты решил отказаться от будущего звания мага и взять себе жену? Да ещё жену увечную?

– Какая же ты увечная? Тебя сам Создатель, не иначе, любовно раскрашивал. А что несчастье с тобою приключилось, так что же… Горько, конечно. А вот что я надумал, Ивушка… – и Капа прильнул к её уху, щекоча кожу шеи. – Я от должности мага, от великой избранности не откажусь ни за что. Это ж такие возможности… А вот что я слышал от знающих людей. Храмы все постепенно сломают, как дороги на опорах всюду протянут от одного «Города Создателя» к другому. Люди забудут обычай предков. Ведь новых Храмов нигде уже не строят. Люди уйдут в «Города Создателя». А богатства-то у кого останутся? Уловила мою мысль? С такими сокровищами можно купить себе должность в Администрации любого Города, если не сам Город целиком. Я так знаю, что многие дети бывших магов там и правят. А ты думала, что все маги святы? Без жён так и жили всю жизнь? Да, по видимости, так. А в реальности? У всех милые девицы и молодицы не переводились. Я один, может, такой честный. Блюду закон, принятый у тех, кто посвящён Храму. Я и сам-то, Ивушка, сын такого вот мага – прелюбодея. А ты думала, что из милости меня старый взял к себе и посвятил Храму? Посвятил в тайны служения и в то, где хранятся его сокровища? Только вот мать свою я не ведаю. Что правда, то правда. Она меня и подкинула старому. Отомстила тем, что имя негодное мне дала. А он-то уже не мог имя моё сменить. Люди же видели, как меня нашли у дверей Храма. Вот так я и лежал в лодочке у пристани. Какая-то нагуляла, а потом старому и скинула. «На, тебе, козлище седой, чужое изделие получай, чтобы не скучать в одиночестве»! Он тогда не особенно старый был, а всё одно седой. Он и сам лета свои не помнит, по счету если. Видать здоровый был, если и сейчас такие тяжести ворочает! Вот тут недавно балка едва не свалилась на голову рабочему, так он её подхватил и понёс. А ведь и дерево такой толщины не всякий молодой парень поднимет. Богатырём он был. А тут чахни над драгоценной казной Храма, да вари пойло для простонародья. Всякий маг, чтобы ты знала, несколько жизней проживает.

– И ты хочешь взять меня себе как жену? – Ива замирала от удивления и страха, слушая его откровения. Но поблизости никого не было. Услышать никто не мог.

– Не буду я тебе лгать. Лгать не приучен. Ложь нарушает стройность мышления, снижает глубину постижения многих тайн. Лжец сам себя одурачивает, если на то взглянуть более высоким оком. Сиюминутно что-то и приобретёт, а данное Создателем чудо высокого разума уронит в грязь. Да и не видел я никогда, чтобы лжецы были наделены высоким разумом. Я хочу дать тебе счастье материнства. А себе ребёнка от тебя заполучить. Я ребёнка твоего возьму, выращу, а тебя не кину.

– Не будет у меня никогда детей! Мне дедушка так сказал. Не дано мне такого дара.

– Да ты серьёзно веришь тому бреду, что привиделся? Ты попробуй сначала, а там видно будет. Я дам тебе всё для жизни, как ты и сама захочешь того. Тебя же никто в жёны не возьмёт. Ты и сама о том знаешь. Ты усохнешь впустую. А пока ты вешний цветочек, так и поспеши родить себе ягодку-усладу для будущего одиночества. Разве не прав я? Ты сама-то подумай. А от тебя детишки будут пригожие да разумные. Может, и не одного успеешь мне родить. Пока хворь тебя не изглодала, не успела. А ведь вижу я, кусает она тебя по ночам. Вон под глазами твоими дивными синева залегла, да и личико побледнело против прежнего заметно. Исхудаешь, померкнешь. Потому и спеши. Не ломайся. Кому оно, твоё девство, понадобится? – Капа уже шарил по её бёдрам, оглаживал сзади её поясницу, тянул ручищу через подмышку к груди… Щекотал её шею своей бородой.

– Прочь иди! – крикнула она, и тут же спохватилась. Но никому не было ни до неё, ни до Капы ни малейшего интереса. Хромоножка, да смурной Капа. Самые никчемные они были на чужом празднике. Ива пошла прочь сама. Но в неприятном сильном волнении она тронулась совсем не туда, а вглубь леса. Потом неуклюже побежала, припадая на левую ногу, словно бы стремясь убежать от своей недоли. Вот и речушка – ручеёк. Она журчала прозрачной водой. Дно просматривалось полностью. Войди в неё, так и до пояса не достанет, такая мелкая. Через неё был перекинут ствол. Видимо, молодёжь пользовалась этой дорогой, чтобы углубиться в чащу для своих милований, от чужих глаз подальше. И тут она, осмелев, пошла по толстому и шершавому стволу, рискуя свалиться вниз. Но даже если бы было глубоко, она умела плавать, а тут-то по колено. Раскрасневшись от напряжения, вызванного совсем не простым для неё переходом, Ива довольно оглянулась назад. Сзади не было никого. Капа отстал. Она пошла по лесной тропке, и шла, шла, пока не очнулась там, где и было то проклятое место, забыть которое было невозможно уже никогда. Как ни старайся. И дерево-убийца так и лежало там же. Его никто и не тронул до сих пор. Оно было усеяно золотистыми гнёздами съедобных грибов, питающихся истлевающей древесиной. Покрыто бархатом красивого изумрудного мха, шёлкового и сухого на ощупь. А по виду казалось, что мох сырой, склизкий. Дерево, даже умерев само, продолжало жить вторичной жизнью. Девушка, забывшись, гладила ствол, ставший причиной её пожизненного несчастья. Частично лишь оно было спилено. Там, где и было то страшное место, когда обрушившись, оно накрыло собою её и Клёнушку. Глухо вскрикнув, она поковыляла назад, к тропинке. Зачем она сюда и пришла? Как смогла? Ведь это и не близко. Даже голосов гуляющей молодёжи уже не слышно.

Сбоку тропы вышел Капа. Ива уже не испугалась. Она была даже рада, что не одна в лесу. Но старалась идти быстрее.

– Да не ковыляй ты так быстро, утка хромая! – попросил Капа, – я уж запыхался бегать за тобою.

– Что? – поразилась она, – кто утка хромая? Я? А ты-то сам коршун глазастый и клювастый, как и говорила баба Верба. Ой! И правда! Ну, есть коршун.

– Нет уже твоей бабы Вербы.

– Она не моя. И почему же её нет? Как это нет?

– Она ночью лодку не ту взяла. Перепутала. Та, что хорошая, осталась. А она на дырявой поплыла. К рыбам на прокорм. А река-то широкая, да глубокая. А до берега-то бабка так и не добралась. Нет её там. Я проверял утром, как обнаружил лодку хорошую на месте, а дырявой не было. Дом её пустой стоял. Нигде её не нашёл. Заявку уже дал в пункт надзора за общественным порядком. Так-то вот. Будут искать в реке её труп.

Какое ужасное слово! Ива закрыла уши ладонями.

– Врёшь ты. Она не утонула бы. Она всю жизнь у реки жила. У неё козы в лугах пасутся. Она их доить ушла. Вот ты и не нашёл её.

– Козы в хлеву блеяли. Я их выпустил на луг сам. Пирожков себе взял. Всё равно пропали бы. Хороши были у бабки пироги. Зря не похаю. Не знаю, кто теперь там и будет на переправе. Да найдут кого, кто никуда уже не годится. И не жила твоя баба Верба ни у какой реки. Неизвестно, откуда она тут и появилась.

– Как же… – Ива остановилась. Она сопоставила молодую и красивую бабу Вербу, непонятно для чего возникшую в её видениях и то, о чём говорил Капа. Неужели, бабы Вербы нет на свете? Конечно, она была старой, а всё же такая страшная смерть! Да и какая смерть бывает не страшной. Она вгляделась в лицо Капы, стоящего впритык к ней. Если бы не был он так противен по своему характеру, был бы он и красив. Карие яркие глаза под дугами чёрных рисунчатых бровей, прямой крупный нос вовсе не походил на клюв, губы, почти открытые подбритыми усиками, были, правда, жёсткие, неприятные. Как и весь он в целом казался Иве неприятным человеком. Он не был слишком уж молод, но и не стар нисколько. – Ты, – произнесла Ива с трудом, поскольку от его взгляда её охватывало бессилие, смешанное со страхом, – ты – сын бабы Вербы. Я её видела молодой. Ты вылитый она.

– Кого ты видела молодой? Чего ты несёшь!

– Баба Верба – твоя мать. Она сюда и вернулась, чтобы тебя перед смертью своей увидеть. Я поняла ещё в лодке, что-то странное у неё к тебе было. Что-то невысказанное и тревожное выражали её глаза. Муку ужасную…

– Да не выдумывай ты! Нужна мне такая мать. Не было, и такой не надо! – Он схватил её в охапку и сталь щупать грудь через шёлковое платье. – Ах, какая же маленькая, девственная грудка… Не то что у Вешней Вербы… Не грудь, а козье вымя…

– Так ты с Вешней Вербой был? – изумилась Ива только для вида, поскольку все знали, что Вешняя Верба к нему бегает ночами. Ива сумела вырваться из объятий Капы, оказавшегося вдруг таким похотливым реальным козлом.

– Да она мне надоела, как будничная каша, – ухмыльнулся он отвратительно. – Она у меня только на голодные дни. А так я в столице таких ли дев имел. Я же в столице квартиру себе приобрёл на рынке свободного жилья. За огромные деньги, между прочим. Мне жалкое общественное жильё ни к чему. Я бы побрезговал и войти в такую клетку с тонкими стенами. У меня в столице целый этаж. Мой собственный. А ты думала, я только и делаю, что справляю требы для простонародья? Разносчик пойла для тёмных селян-дураков – ветоши уходящего навсегда мира?