Косовский одуванчик

Я пригубила шампанское и улыбнулась со вздохом, сделав второй глоток. Потом спросила:

– Что это за шампанское?

– «Дон Периньон». Надеюсь, ты ощущаешь аромат, напоминающий запах подгоревшего хлеба и мокрой земли?

– С такими познаниями тебе лучше бы работать в «Баре Кукри».

– Пока ты спала, мне уже сделали это предложение. Сегодня вечером в «Баре Кук-ри» будет вечеринка, посвященная агонии романтизма.

– Чего?

– Агонии романтизма.

– На кой агония? Я имею в виду... Я не могу. Ты и сам знаешь. Мне надо Скендера отыскать и решить наконец... Я не могу оставить почти арестованного капитана Гарольда в маленьком доме с большим палисадником!

– Теперь я – капитан Гарольд, если не арестованный, то уж точно не свободный, потому что я с тобой... Давай потанцуем! Сначала в бар, а потом, напившись, отыщем Скендера.

– Ты пойдешь со мной...

– Маленький домик, большой палисадник, роман сам собой сочиняется. Ты решай – или едешь в Сербию с капитаном, или остаешься в Приштине?

– Работать на кухне?

– Нет, я отвезу тебя в Париж, я там должен усовершенствовать свои знания о шампанском: какое пьется за поздним завтраком, какое – в полдень, какое в обед. Про ужин я знаю, но меня интересует иной напиток – тот, который употребляется для поднятия духа в воскресенье.

– И это?

– Это... Не помню точно, как его готовят. Знаю только, что он называется...

– Как?

– Падший ангел, – говорит Джон. – Извини, это не к тебе относится.

* * *

ДЖОН выгнал маленькую машинку марки «фиат уно», а я, чтобы нас не видели вместе – мы так договорились, – вошла в «Бар Кук-ри» со двора, на кухню. Рекса я обнаружила в дверях, ведущих в зал. Он знаком приказал мне молчать. Я подошла. В «Баре Кукри» царила торжественная тишина. Я не видела, но только слышала чтеца-декламатора:

Ты с неба слетаешь, бездонная прелесть? Свой адски божественный взор устремляешь, Неся и добро, и убийство с собою. По трупам шагаешь, красотка, ругаясь. Твои украшения в ужас ввергают. Тобою любимо убийство – забава, Под стоны которой ты лихо танцуешь...

Я глянула на повара Рекса: он кивнул. Я пробралась за стойку. Мики удивленно объяснил мне:

– Агония романтизма! Чокнутые французы...

Раймонда, принеся мне виски безо льда, велела нам умолкнуть. В глубине бара виднелась небольшая сцена, а светящиеся буквы летели в вышине, разъясняя непонятливым: «АГОНИЯ РОМАНТИЗМА». Сцену оформляли КФОР и капитан Жан-Мишель Мартин, за роялем – Роз-Мари.

Рояль дзынькнул, как разбитый стакан, и тут на сцене, сопровождаемая лишь одним лучом рефлектора, появилась почти голая девушка, демонстрируя солдатам в баре под звуки рояля свою жопу. Она декламировала по-французски – светящиеся титры, совсем как в кино, переводили ее слова на сербский:

Лижу в тишине С большей страстью Чем Магдалина Ноги Христовы...

Бросая в зал стихи, прекрасная француженка сбрасывала одежду предмет за предметом и в конце концов, к полному восторгу солдатской публики, оказалось, что у красивой телки наличествует здоровенный хуй...

Свет софитов со всех сторон расстреливал «Бар Кукри», между двумя выстрелами я заметила Джона, стоящего в дверях бара. Я подумала, что это хороший знак. Потому что боялась я только одного – что меня найдет майор Шустер. Раймонда принесла мне выпивку.

– У меня еще есть.

– У тебя и майор Шустер есть там, у стойки.

– Да в рот его ебать!

– Не ругайся по-сербски! – предупредила Раймонда.

– А что, Мики по-албански матерится? – продолжила я.

– Нет, Мики так мило ко мне относится, что в конце концов заебет насмерть! – ответила Раймонда по-сербски и добавила: – У вас в сербском такие выражения есть, что по-албански и не скажешь. Заебать, например, – это на сербском что угодно означает!

– Заебешься, – продолжила я, – но только в том случае, если влюбишься!

– В Мики? – спросила Раймонда.

– В кого угодно, – говорю.

– Сейчас я свободна, – говорит мне Раймонда, – и влюбиться могу в кого угодно. Посмотри, какой выбор – от Техаса до Непала. Следую твоему примеру: скольких ты водишь на поводке?

– Троих, – отвечаю.

– Как тебе это удается? – спрашивает Раймонда.

– Не отдаю им ни пизды, ни Сербии, этим и держу.

Раймонда поцеловала меня.

– Ты прелесть, Мария, не вздумай из При-штины сбежать, я тебя под свою защиту возьму.

– Как ты избавилась от Canada Press? Она что, опровергла свой материал, ну, про то убийство, что ты выдумала?

– Да, она собиралась дать опровержение, но – мертвые молчат...

– Вы что, убили ее?! – спрашиваю.

– Нет, Мики только пригрозил, и мы ее больше не видели.

– Теперь ты еще больше обязана Мики, – напомнила я.

– Я ему дала, но не Албанию, – с улыбкой ответила мне Раймонда.

– Вы тут полегче, – предупредил нас Мики. На маленькой сцене появился солдат, переодетый бедуином. Он продекламировал:

Господа генералы, офицеры, солдаты, Не корите вы бабу: ее голод заставил Этим вечером в Приштине юбку задрать За горсточку баксов...

«Бар Кукри» сотрясался от аплодисментов и требований выпивки. На сцене опять появился французский капитан Жан-Мишель Мартин:

– Это были стихи французского поэта Бодлера, который, будучи предвестником агонии романтизма, написал дивные стихи о чернокожей девушке. Прошу вас, мисс Дорз!

На сцену вышла мисс Дорз, легко одетая, но с большим револьвером на ремешке через плечо. Одной рукой она поигрывала его рукояткой, и на ее черном лице грубо выделялись толстые губы, намалеванные белой помадой. Негритянка читала, прохаживаясь по сцене, будто подстерегая кого-то:

Я – негритянка. Но зато красива, Прекраснее небес, закрытых мглой ночною. Ну а в любви? В любви я – черный зверь, Прекрасная и мрачная заря меня встречает. И рассветет тогда, когда я прикажу. Пусть день придет, И счастлив будешь ты, Не потому, что ты со мною рядом, А потому, что жив еще, оставшийся со мной... Закуришь? Он хочет табаку! Нет, говорю я, черный зверь любви Сейчас ребенка будет тебе делать!

Мисс Дорз неожиданно прервала декламацию, замерев по команде смирно, и отдала честь. В дверях «Бара Кукри» появился генерал Уэсли Кларк. Публика замерла, приветствуя появление генерала, и я увидела, как Уэсли Кларк о чем-то беседует с Джоном. Потом генерал взял его под руку, и они, я сама видела, словно старые приятели, направились прямо к стойке – генерал и Джон. Я спряталась за кухонной дверью, успев переглянуться с Джоном, который только пожал плечами, не имея возможности, как мне показалось, оставить генерала Кларка. К ним помчался французский капитан Жан-Мишель Мартин. Отступив в кухню, я могла из ее глубин наблюдать, как генерал Кларк ласково разговаривает с Джоном, а затем передает ему какое-то письмо. Больше я Джона не видела, поскольку перед кухонной дверью, обеспечивая безопасность генерала, устроились трое громадных солдат, все черные, с надписью Militer Police на касках.