Кот по имени Сабрина

И вдруг Фрэнк сказал неожиданное:

— Пора перестать жить прошлым, миссис Пигго. Еще при жизни мистера Пигго вы затеяли битву, которую не могли выиграть. Я вижу, как все здесь месяц от месяца приходит в запустение. Бигелоу прав: единственный выход — вливать и вливать деньги. У вас и мистера Пигго денег не было.

— Не желаю и слушать, мистер Дрейк.

— Послушайте сейчас, потому что впредь я уже этого не скажу. Вы проигрываете сражение. Это не место для такой женщины, как вы. Оно снова дичает. Мы сегодня видели повсюду на болотах бобровые запруды — с наступлением весны все луга затопит. Ваше счастье, если не уйдет под воду и дом. Продавайте все сейчас, пока не поздно!

— Вы закончили, мистер Дрейк?

— Да.

— Тогда пойдите и скажите этому ужасному человеку, что он не сможет приобрести мое имение. И увозите его с острова немедленно!

Глава пятая

Все те мрачные дни, когда Чарльз лежал в ванкуверской больнице, бессмысленно глядя на бегущие по потолку палаты прозрачные трубки и мучая окружающих бредовыми речами, Ханна не расставалась с Эймей. Поначалу встреча со старой школьной подругой, которая снимала небольшую квартирку с окнами на гавань, показалась настоящей удачей. Но уже через неделю Ханна осознала свою ошибку.

Эймей возомнила себя спасительницей.

— Положись на меня, дорогая. — И она быстро состряпала диетический обед из вареной курицы и картофельного пюре. — Проглоти это, Ханна. Увидишь, тебе полегчает.

— Но, Эймей, болен Чарльз, а не я.

— Заблуждаешься. Поверь мне, Ханна, ничто так не убивает, как потеря любимого. Немногие это понимают.

— Никто не говорил, что Чарльз умирает.

— Ну вот, и ты туда же! Тебе трудно осознать собственную вину и смело глянуть в лицо будущему. И я тебя не обвиняю. Да еще эти странные намеки полиции насчет пальцев на ногах. Слава Богу, что пока они отстали. Я собираюсь тебе помочь, а вдвоем мы все осилим. — Она принялась загибать пальцы: — Первое. Бедняга может умереть. Ты думала о тратах на похороны? И не можешь же ты оставаться одна на Гарсии. Второе. Он выкарабкается, но останется недоумком до конца дней. Как ты сможешь и заботиться о нем, и одновременно зарабатывать на жизнь? Сиделка стоит целое состояние.

Эта женщина приводила ее в ярость.

— И третье. Вдруг он полностью выздоровеет? Ты об этом подумала?

Эймей смотрела на нее преданными, влажными, чуть выпуклыми глазами.

Она настояла на том, чтобы дважды в день сопровождать Ханну в больницу. Пытливо вглядываясь в Чарльза, Эймей прощупывала его, похлопывала и вела ученые беседы с медсестрами. На третий день она притащила карманный фонарик и посветила им в глаза Чарльзу, при этом многозначительно прищелкивая языком. Но Чарльз оставался к этому моменту безмолвным. Он уже перестал бормотать и лежал беззвучно и неподвижно, никого не узнавая. Это рассердило Эймей.

— Ему надо сконцентрироваться, — резко сказала она в начале второй недели. — Он уходит в себя… я такое уже наблюдала. Самостоятельно он не сможет перебороть болезнь. — Она схватила больного за локоть и принялась раскачивать его руку, словно ручку трюмной помпы.

— А где ты получала медицинское образование, Эймей?

— Где придется. То тут, то там. Работала на добровольных началах. Мы обязаны делать все, что можем, для тех, на кого свалилась беда, Ханна. Какая польза в деньгах, если нет здоровья, как я обычно говорю!

На следующий день Ханна заявила Эймей, что пойдет навещать Чарльза одна.

— И думать не смей! Я не позволю, — возмутилась Эймей. — Нет и нет. Вот что я тебе скажу. Сегодня выдался прекрасный денек, и мы пропускаем утреннее посещение. Погуляем по парку, подуем на паутинки, потом сходим вдвоем куда-нибудь пообедать, а уж после этого отправимся в больницу. Ты соберешься, наберешься сил и будешь гораздо лучше готова к борьбе.

Чарльза не оказалось в обычной общей палате. Они отыскали его в маленькой одиночной палате — плохой знак. Выглядел он совсем слабым. С фонариком в руке Эймей заглянула в самую глубину его правого глаза.

— Я не хочу, чтобы ты это делала, Эймей. Что все это значит?

— Это значит, что у него все еще прекрасная реакция, Ханна. Разве я не права, Чарльз, старина? Давай поговори с ним, Ханна. Помни, что он нас слышит и понимает, хотя и не может ответить. Для него важно не чувствовать себя отторгнутым. Слишком часто пациентов, словно осужденных, оставляют наедине с их болезнью.

Да, были моменты, когда Ханна с радостью задушила бы Эймей. Она наклонилась над мужем:

— Привет, Чарльз. — Ничего больше придумать она не могла.

— Он наверняка волнуется о ферме. Подбодри его.

— На ферме все идет прекрасно, Чарльз.

— Расскажи о конкретных делах. Он ведь не идиот. Просто болен, и все.

— Эймей, как раз конкретное дело и свалило его!

— Тем более. Он должен все осознать и изгнать это из своей головы.

— Но именно этого он и не может сделать! Чарльз не в состоянии ни вглядеться в свои дела, ни что-либо изменить.

Сидя по обе стороны больного, они скрестили напряженные взгляды.

— Он должен! — резко сказала Эймей. — Иначе ему не выкарабкаться. Его надо опять вовлечь во все это! Втащи его, Ханна! Не выкидывай его из своей жизни!

Досчитать до десяти.

— Он и знать не желает о ферме.

— Желает! Желает! Смотри, он кивнул!

— Нет, не желает!

Эймей склонилась над постелью:

— Чарльз, послушай меня. Ты ведь хочешь знать о ферме, о том, что Ханна делала все эти дни, и вообще обо всем? Моргни, если да. Один раз — да. Два раза — нет. — Она уставилась своими выпученными глазами на Ханну: — Устраивает? Согласна?

— Да.

— Тогда спроси его.

— Чарльз… Э-э, ты хочешь услышать последние новости?

Они замерли, наблюдая.

— Моргнул один раз!

— Он вообще не моргал.

— Уж во всяком случае не дважды.

— Он слишком слаб, чтобы моргать.

— Чепуха. Если он и может чем-нибудь шевельнуть, так только веком. Это у человека самая сильная мышца, неужто не знаешь?

— Самая?

— Странно, но это так. Один из парадоксов природы.

— Как это может быть?

— Сестра! — Эймей окликнула женщину, катившую тележку мимо открытой двери палаты. — Скажите моей подруге, какая мышца самая сильная. Ставлю фунт за фунт, что это…

— Ты раньше никогда не говорила «фунт за фунт»!

— Какая разница! Хорошо, десять долларов за то, что это веко. Устраивает? Скажите ей, сестра.

Сестричка, молодая, хорошенькая, хлопала огромными глазами.

— Я… Я… — Она растерялась и переводила взгляд с Ханны на Эймей, затем на Чарльза. — Я… — Она повернулась и поспешно ретировалась.