Кот в сапогах

— Ну-ка, все отправляйтесь по домам! — приказал генерал, командующий отряда Национальной гвардии, присланного сюда Комитетом общественного спасения.

Сент-Обен кое-как встал на четвереньки. Левый глаз жгло, как в огне, он, словно в тумане, насилу различил гетры на ногах сержанта, который тянул его за руку, побуждая подняться:

— Эти разбойники вас знатно отделали, сударь…

— У меня кровь течет! — вскричал Сент-Обен, ощупывая свое лицо.

— Ну да, сударь, вы ж упали на груду осколков, а битое стекло, что с ним поделаешь, коли оно режется.

— Подайте платок! Воды!

— У вас есть ваш галстук. И фонтан.

— Ступайте к себе! — твердил посланец Комитета, глядя на покалеченных юнцов. — Возвращайтесь домой!

Мокрые, измочаленные мюскадены выползали на край бассейна, вставали и, прихрамывая, цепляясь за плечи друг друга, брели прочь. Сент-Обен оторвал от своего галстука клок муслина, смочил в воде и, кривясь от боли, приложил этот компресс к левому глазу.

Депутата Делормеля разбудил колокол. За окном еще стояла ночь. Который час? В потемках он на ощупь отыскал у изголовья на столике подсвечник и спичечный коробок, зажег свечу, сам надел домашние туфли и зашаркал к каминным часам. Они показывали пять утра. Должно быть, дело нешуточное. Он повернулся к своей кровати под балдахином, которой гордился, разглядел при свете свечи тело, съежившееся под шелковым покрывалом, тронул спящую за плечо, она заворчала, потянулась, он легонько потряс ее:

— Розали, Розали…

— Что случилось, сударь? — отозвался очень сонный голос.

— Кристина! Что ты здесь делаешь?

— Нынче вторник, сударь, я заменяю мадам, она сегодня спит наверху, у господина Сент-Обена.

— Вторник? Ах да! Какой я дурак…

Среди его служанок Кристина, маленькая брюнетка со вздернутым носиком и грудями кормилицы была самой молодой. Делормель стоял над ней, встревоженный, со свечкой в руке и спрашивал:

— Ты слышала набат?

— Колокола? Ах да, точно, сударь, слышала.

— Набат до рассвета, ты хоть соображаешь?

— Если не колокола гремят, так барабан. Привыкаешь, сударь.

— Подай мне домашний халат.

Кристина села, зевая, потом двинулась в темноту, протягивая руки перед собой, нащупала домашний халат и помогла хозяину облачиться.

— Пойду справлюсь что к чему, а ты ступай в свою комнату. Брысь!

— А нельзя ли мне доспать ночь здесь, сударь? Эта кровать мягче, и я все еще не совсем проснулась после ваших прыжков.

— М-м-м-м…

— И потом, что я здесь, ни для кого не секрет. Если и не мадам, и не я, здесь была бы Люси или Мари, или дама, которую вы бы привели с улицы.

— Ладно. Спи!

Служанка снова улеглась, а Делормель вышел со свечой в коридор. На пороге он натолкнулся на беспорядочную груду гончарных изделий: одна фарфоровая безделушка упала и раскололась о плиты облицовки у подножия большой лестницы.

— Кто там? — раздалось впотьмах. В голосе звучала угроза.

Человек, также одетый в ночную сорочку, направил на свечу дуэльный пистолет.

— Это всего лишь я, Николя.

— Простите, господин депутат.

— Ты прав, что сохраняешь бдительность. Что ж, я повышаю тебе жалованье.

Звон, доносившийся с колоколен, не умолкал.

— Приготовь мне основательный завтрак и во что одеться. День обещает быть трудным.

— Так мне зарядить ваши пистолеты?

— Да, Николя, да. Я сейчас поднимусь к господину Сент-Обену, потом отправлюсь в Тюильри. Распорядись также, чтобы запрягли мой кабриолет.

— Лимонно-желтый?

— Ну нет, другой — черный, поскромнее.

Дав указания дворецкому, он без промедления поднялся по лестнице, прошел по коридору и, задув свечу, вошел в апартаменты Сент-Обена. Гостиная была освещен тремя светильниками. Делормель знал, что застанет там свою жену, и он нашел ее с молодым человеком, но совсем не так, как предполагал.

— Что с ним стряслось?

Розали, на которой не было ничего, кроме украшений, склонясь над Сент-Обеном, промокала его глаз платком, смоченным в настое ромашки. Мюскаден, задрапированный в простыню, словно в тогу, застыл, вцепившись в подлокотники своего кресла.

— Ай! — простонал он, когда Розали коснулась раненого глаза.

— В Пале-Рояле разыгралось целое сражение, — объяснила она мужу. — Только посмотри, что эти свиньи-якобинцы сделали с нашим бедным другом!

— Вид и впрямь неважный, но ты, взявшись ухаживать за ним, могла бы все-таки хоть малость одеться.

— Здесь все свои, мой котик.

— И перестань называть меня «котиком» на людях.

— Так здесь же все свои…

— У-уй! — взвыл Сент-Обен.

Делормель поставил свой подсвечник с погашенной свечой на консоль зеленого мрамора — удачное приобретение, к слову будь сказано, — и вздохнул:

— Однако, Розали, можно подумать, будто мы в будуаре веселого дома…

— Но я пришла именно оттуда, и ты об этом знаешь.

— Ладно, оставим это. Набат в предрассветную пору вас не удивил?

— Нет, — буркнул Сент-Обен. — Якобинцы из предместий готовы обрушиться на Конвент.

— Я жду вас в столовой, присоединяйтесь.

— Вы собираетесь в Тюильри? — осведомилась Розали. — Да? В один прекрасный день вы таки своего добьетесь: вас убьют. А как же я? Что тогда со мной станется? Эгоисты!

— Санкюлоты! Они у порога!

Чрезвычайно всполошенный депутат (перо на его шляпе заметно тряслось) взывал так к своим коллегам, собравшимся на очередное заседание в длинной зале Конвента, где сейчас все кипело. Некоторые вскакивали с мест, устремлялись в дворцовые прихожие, где шумно толпились привратники и мюскадены, готовые оборонять это собрание, воспринимавшее их как род ополчения. Здесь Делормель столкнулся с Сент-Обеном, которого только что привез в своем кабриолете. Сам народный представитель прицепил на трехцветный пояс, что сдавливал его желудок, пару пистолетов, что до юноши, черная повязка на левом глазу придавала ему некоторое сходство с корсаром, на нем был красновато-бурый редингот, по части экстравагантности уступавший вчерашнему, ныне разодранному в клочья, и плоская широкополая шляпа; вместо трости он вооружился кучерским хлыстом. Делормель не стал задерживаться подле него, а вышел из дворца и вместе с другими депутатами направился к решетчатой ограде, недавно привезенной из Рамбуйе и теперь разделяющей надвое площадь Карусели. В центральной кордегардии — павильоне с куполом — несли стражу карабинеры, а рядом бдил нищенски оборванный драгунский полк.

Бунтовщики должны были появиться напротив, перед обшарпанным фасадом Лувра, где водостоки изрыгали мутную жижу; скульптур было зачастую не видно за кирпичными каминными трубами, хижинами, дощатыми домишками, что лепились к стенам. Еще со времен Генриха IV в галереях Лувра толпились художники, промышлявшие продажей своих творений, на террасах там и тут ютились курятники, на веревках, протянутых между окон с выбитыми стеклами, сушилось белье.

Пока никого было не видно.

Но вот Делормель уловил глухой отдаленный шум — топот тысяч сабо, колотящих по мостовой, нарастающий грозный гул голосов, чью ярость он ощутил прежде, чем смог разобрать хотя бы слово. Но вскоре он понял, что скандировали колонны, со всех концов напирающие на Тюильри: «Долой Конвент! Хлеба!» Вдруг депутат увидел, что в окошках Лувра и на улице Орти высыпало множество народу — первые ряды этой ожесточенной массы.