Котёл

— Я только что вернулась из колхоза, была там поварихой и растолстела. Должно быть, я тебе уже не нравлюсь, или…я все так же тебе нравлюсь-

Сергей не ответил на ее вопрос. Она, как и прежде поднялась, давая понять, что свидание окончено.

— Ну, я пойду, — сказала она и стала подниматься вверх по ступенькам. Она не знала, что Сергей больше никогда не придет. Это была их последняя встреча.

2

Бойцы Правого сектора отличались особой жестокостью и национальной местью. Они изобрели самые жестокие способы карательных операций по отношению к населению и, особенно по отношению к пленным ополченцам. Они привязывали пленного за ноги, крепили к танку живыми и здоровыми и совершали марши, обливали бензином и поджигали, ломали пальцы на руках и на ногах, выжигали свастику на ягодицах, привязывали одну руку к танку, другую к дереву и двигались с места. Принимали и другие методы пыток, каких не было в других армиях мира. Правому сектору подражали каратели из батальонов «Днепр», «Азов», «Айдар» и многих других. Возможно, это влияние американцев, поскольку американские солдаты воспринимают своего противника, как оловянного солдатика, которому совершенно не больно. Можно резать, жечь, рвать на части, но и это наиболее вероятно, сказывается нацистская ненависть к русскому человеку, к старшему брату, который веками был старше и ущемлял самолюбие младшего брата, хохла, а где-то и обежал его. В любом случае нацистская философия от ума, который рехнулся. Не получится ли так, что старший брат будет испытывать такие же чувства к младшему брату, какие теперь испытывает младший к старшему. И это будет на сотни лет. Было ведь время, когда слово бандер было ругательным словом, и любой представитель западной части Украины чувствовал себя в чужом корыте на востоке. К нацизму следует привязать малограмотность, это доказывает интеллигенция сегодняшний Галиции. Только малограмотные мастера слова Львова могли объявить русский язык языком мата и попсы. Не будем называть их фамилий. Слишком много чести.

Сергей и Люба чудом не попали в бандеровскую мясорубку, когда Славянск был взят карателями

В одной из больниц, сокращенной до двадцати коек, лежали раненые ополченцы. Люба делала перевязки, Сергей смачивал им горевшие губы, лоб, делал уколы, измерял температуру и в отдельных случаях выполнял роль нянечки. Бинты пропитывались кровью, засыхали, прилипали к телу и бойцы терпели невероятные боли, когда бинт пришлось отдирать от раны, смазать ее и накладывать новый.

— Миленький, я знаю, что тебе очень больно, — говорила Люба, — но ничего не поделаешь, терпи. Потом легче будет.

Иногда у нее у самой дрожали руки, оттого, что она не знала, чем помочь больному, чтоб он перенес боль.

Гремели выстрелы, дрожали окна, но раненые относились к этому спокойно, словно это гремели хлопушки, а не снаряды, способные разнести палату и унести раненых в небытие.

— Не боитесь- спросил Сергей одного раненого, который лежал здесь вторую неделю и ждал выписки, чтоб снова взять в руки оружие и отправиться на фронт.

— А чего бояться, чему быть, того не миновать. Там, на фронте пули свистели мимо ушей, но мы все равно оставались живы, а вот, когда рвались фосфорные снаряды, было жутко: мы видели не снаряды а смерть с косой. И от нее некуда было спрятаться.

— Коля, а ты не хочешь домой к жене, к детям- Выпишут тебя, вот и поезжай к родному очагу.

— А кто будет воевать с бандеровцами- Если все так будут рассуждать и отправляться по домам, кто воевать будет. Бандеровцы — страшные люди, они в десять раз хуже фашистов, что воевали на нашей территории. К сожалению, не все люди это понимают. Мы не воюем с киевской хунтой. Она уйдет, а бандеровцы никуда не уйдут, они наберут силу и подобно гуннам, двинутся на восток.

— Николай Бочкарев, к главврачу, — позвала медицинская сестра, работавшая в приемной главного.

— А, вот, на выписку, слава тебе Господи, — сказал Коля и поковылял к главному.

Канонада усиливалась. Один снаряд разорвался перед окнами на расстоянии пятидесяти метров от больничного корпуса. Стекла на окнах не выдержали, рассыпались и в палатах возник сквозняк. Люба тут же стала связываться с командованием и попросила срочно прислать «Скорую» для эвакуации больных.

Несколько человек самостоятельно поднимались с кровати, брали с собой узелок и выходили на улицу, рассаживались на скамейке, а тех, кто не мог самостоятельно передвигаться, пришлось тащить врачам. Люба закидывала руку больного на плечи и волокла на улицу.

— Подсоби, Сережа, одна не потяну.

Сергей подбегал, брал вторую руку больного, закидывал за плечо и они вдвоем тащили, а больной все же перебрал ногами и сдерживал стоны. Тяжело было для тех, кто был ранен в ногу, или получил такое ранение, что сил не хватало для того, чтобы выйти самостоятельно на улицу.

— Потерпи, миленький, ну что делать. Останешься тут, что если эти нелюди сюда придут, что с тобой сделают, никто не знает.

— Я знаю, — говорил больной. — Они разрежут меня, вытащат сердце, почки, печень, селезенку и продадут американцам. Не оставляйте меня здесь.

— Тяжелый ты какой. Много каши ел, небось. Терпи уж.

После десятого больного у Любы стали подкашиваться ноги, пот выступил на лбу. Сергей испугался.

— Не тащи больше, я сейчас, — сказал он и побежал к стоявшим во дворе машинам. За рулем дремали водители.

— Ребятки, на помощь, ничего не поделаешь, еще двенадцать человек, кажись, осталось. Они самостоятельно передвигаться не могут. А бомбардировки усиливаются. Надо помочь им добраться до машин и разместить их. Пока я и женщина врач. Мы не управляемся. У нее уже ноги подкашиваются.

Водители вышли. Остался один тяжело больной. Он мог умереть в машине. Сергей требовал оставить его.

— Оставить на смерть- ни за что в жизни, — сказала Люба. — Давайте вчетвером. Скорее, гул усиливаются, снаряды разрываются уже вблизи.

Тяжелобольного пришлось положить на пол: сидеть он не мог. Едва водители сели за руль, едва завели машины и отъехали, снаряд попал в больницу, и все разлетелось на куски. Люба сидела рядом с водителем первой машины, и все время поглядывала на опознавательные знаки других машин и на указатели направления дороги. У нее не было страха: жизнь и смерть как бы соседствовали и не влияли на ее состояние.

Едва Скорая подъехала к городской больнице, Люда получила команду отправиться на пограничный участок, к беженцам.

— Бросайте все, там маленькие дети. КПП обстреливается!

— А машина, я что пешком буду добираться.

— Ждите, высылаем Скорую.

Пограничный участок простреливался бандеровцами из Правого сектора. Они имели приказ: убивать русских всех возрастов. Коломойша держал тесную связь с Госдепартаментом США. Он оттуда получал указания. А указания были простые и ясные: донецкая земля должна превратиться в пустыню. Она будет заселена в будущем галичанами, которые станут трудиться на добыче сланцевого газа для сына Джона Бадена. Поэтому убить русского любого пола и возраста — священная обязанность каждого бандеровца.

Три полных автобуса простреливались бандитами. Листовая обшивка машины пропускала пули, как лист фанеры. Особенно точно и эффективно действовали пулеметные очереди. Люди погибали прямо сидя в креслах. Матери закрывали маленьких детей своим телом. Иногда было так, что мать погибала, а ребенок оставался живым и пищал, иногда погибали оба. Если водитель не получил пулю в лоб или в грудь, он гнал машину на бешеной скорости, чтоб очутиться на той стороне, несмотря на дикие, душераздирающие крики. Если водитель погибал первым, автобус становился неуправляемым, он мог опрокинуться, заехать в лесополосу и там остановиться.

Именно так и произошло с тем автобусом, в котором сидела Люба и Сережа. Из десяти детей на руках матерей, в живых осталось шесть, а четверо погибли, двое из них истекали кровью. Медицинские сумки у Любы и Сергея были наполнены бинтами, зеленкой, минимум медицинским инструментом. Сергей выносил детей, а Люба производила перевязку, и где надо было, пыталась остановить кровотечение. Детишек перевязывали, укладывали штабелями, а потом заходили в автобус и осматривали взрослых.

К удивлению, дети переносили ранения более спокойно. Некоторые пищали громко, потом этот писк становился все меньше, а когда им давали обезболивающее и вовсе затихали. Из взрослых пострадали шесть человек, четверо были безнадежные, а двое, зажав животы, стонали.