Котовский

Кроме ковров, молдаванки ткут другие ткани из овечьей шерсти, пеньки, льна. В каждом доме ткут холст, рядно, сукно, скатерти, полотенца, пояса, мешки, вяжут чулки, рукавицы. В монастырях молдаванки изготовляют прекрасные сукна коричневого, черного и серого цвета, а также более легкие женские материи, иногда с примесью шелка. Ширина материи только 3/4 арш. Все эти изделия охотно раскупаются горожанами.

У зажиточных царан во дворе имеются разные хозяйственные постройки: погреб для хранения вина (пивницы или кигницы), овчарня (стын), хлев (пояты, пентру вашь), конюшня (граждь), сплетенная из хвороста и обмазанная глиной, амбар (анбарь), гумно (фъцаря, ария), большие корзины из хвороста для хранения кукурузы (сысыяк), курятник (коштеряца гьинилор) и прочее.

Двор (ограды) окружается плетнем (гард), а в безлесных местах нередко грубо сложенными камнями (зыдь де пятры)…

Национальное блюдо молдаван — это мамалыга (мъмълигы), своеобразный вареный хлеб из кукурузной муки. Готовят его так. В чугунном котелке кипятят воду, прибавляя соли, и, всыпав кукурузной муки, кипятят некоторое время. Затем, сняв с огня, промешивают деревянной палочкой и опять ставят на огонь. Когда получившаяся масса сделается совершенно плотной, ее вытряхивают из котла, — и мамалыга готова. Разрезывают ее ниткой. Мамалыга вообще заменяет хлеб. Молдаване охотно едят ее с брынзой (овечий сыр). Кроме брынзы, из кукурузной муки готовят лепешки, называемые „малай“; они скоро черствеют. Нередко малай готовят с тыквой (малай ку бостан); в таком виде он вкуснее. У зажиточных малай готовят на кислом молоке с творогом и брынзою (алевенчи). Приготовляют также малай с примесью пшеничной или ржаной муки; такие лепешки могут лежать дольше.

Повседневную пищу составляет борщ (борш) с говядиною (карни де вакы) и мамалыга с брынзой (брындзы), а в постные дни вареная капуста и мамалыга с постным маслом или с огуречным рассолом. По праздникам борщ с курицею или цыпленком, голубцы (сърмали), пироги на масле (плъчинте), печенья на масле с фруктами (сливами, яблоками, изюмом), своеобразно свернутые, откуда и их название „виртуты“, жаркое из птицы или поросенка (фриптуры), компот (кисълицы), печенье вроде „хвороста“ (пръжитурь). Напитком служит брага (брагы), виноградное вино (вин, джин). Летом важным подспорьем в пище являются овощи и фрукты: помидоры (патлажеле роший), баклажаны (патлажели винети), огурцы (пепинь), дыни (дземош), арбузы (гарбуж), кабачки (бостъней), тыква (бостань), перец (киперь), затем яблоки (мери), груши (пръсади), сливы (пержи), зарзары (зарзарь, мелкий сорт абрикос), виноград (поамы).

Национальный танец молдаван — это хора (хоаръ), нечто вроде хоровода, обычно называемый просто жок (от лат. jocus), т. е. игра. Его танцуют мужчины и женщины вместе, становясь в круг и взявшись за руки. Танец в общем малограциозный. Кроме того, распространен танец арнауцешти, который танцуют одни парни. Молодежь зимою, как и у русских, устраивает посиделки. Заунывная мелодия пастушьей песни носит название дойна.

Парни (флъкъу) сами выбирают себе невест (миряса). Еще до недавнего времени местами сохранялся обычай умыкания невест.

Обручение происходит так: у родителей невесты во время обручального пиршества накрывают стол, на который ставят две тарелки: на одну родители невесты кладут платок (нъфрамъ) и кольцо (инел), на другую жених (мире) кладет деньги. Невеста, если жених ей нравится, берет деньги; тогда жених берет кольцо и платок, и обручение считается состоявшимся. Во время обручального пиршества на дворе стреляют из ружей. Накануне дня свадьбы жених верхом, в сопровождении друзей, отправляется в дом невесты; позади на повозках с музыкой едут его родственники (руд). Дружки невесты встречают свадебный поезд и надевают жениху на голову большой калач, который тут же раздробляется его товарищами. Гости и родные останавливаются в посторонних домах, а жених в сопровождении двух дружек отправляется верхом к невесте. Здесь на головы всех трех лошадей набрасывают полотенце. Дружки поют песни. Невеста, окунув пучок базилика (босыёк) в воду, кропит им жениха, а дружкам дает по платку. Отблагодарив невесту деньгами, жених уходит. Через час к нему приходят посланцы невесты (ворничел) и приглашают к ней в дом. Здесь во дворе жених танцует жок, пока его не пригласят к столу. Невеста же продолжает танцевать, не участвуя в обеде. После обеда жених отправляется к себе на квартиру и отсюда посылает подарки невесте и ее родителям. Невеста, в свою очередь, отдаривает жениха. Затем жених, окруженный всеми приехавшими, при звуках музыки, отправляется за невестой. Здесь посреди комнаты ставят два стула для родителей невесты; жених и невеста на постланном ковре становятся перед родителями на колени; гости встают, а один из дружек поет „прощение“ (ертъчуне). При этом родители невесты и она сама плачут. По окончании песни родители благословляют жениха и невесту. Теперь посаженая мать (нун, нънаши) везет невесту в дом жениха на поклон родителям его. Замечательно, что родители невесты не только не участвуют в венчании, но даже и не провожают дочери. В доме родителей жениха собираются знакомые, одаряют будущих супругов; во дворе идет жок, в котором деятельное участие принимает невеста. На другой день, в воскресенье, происходит венчание (кунуние). Когда соберутся гости, жениха и невесту ведут в церковь; впереди идет посаженый отец (нун, нънаш) с женихом и его друзьями, за ними посаженая мать с невестой и ее подругами, позади музыканты. По окончании венчания приглашенные осыпают молодых (тинерий) семенами и орехами. Из церкви возвращаются в дом отца новобрачного, где устраивается пир. На другой день в доме молодых собираются одни замужние женщины (мъритаты).

Погребальные обряды довольно оригинальны, в частностях же показывают много общего с похоронными обрядами малорусов. Тот, кто омывает тело умершего (не родственник, а посторонний), берет обручальное кольцо и мыло, служившее для омовения, себе. Лицо покойника покрывают домотканым полотном, а мужчине под голову или возле головы кладут шапку. При выносе тела, как и у малорусов, у ворот постилают кусок нового полотна аршина в 2–3 или ковер, через который должна пройти вся погребальная процессия. Этот ковер или полотно дарится кому-нибудь из бедняков. Опустив тело в могилу, передают через могилу бедному живую курицу, „с желанием душе умершего легкого к небу воспарения“, как выражается священник Енакиевич, описавший погребальный обряд молдаван. На поминках по умершим каждому обедающему дается калач со свечою и 2–3 ветками, украшенными сливами, яблоками, орехами, виноградом и т. п.; священнику же, кроме того, дается еще утиральник и наполненный вином деревянный сосуд с ветками, украшенными ягодами. Если нужно везти тело на кладбище, то непременно на двух парах волов, а не на лошадях; к рогам волов привязывают белые платки с вышитыми разноцветными узорами по углам. Есть указания, что везти умершего на кладбище нужно даже летом на санях; это — древний славянский обычай, сохранившийся еще у малорусов в Галиции. В сороковой день умерших поминают обедом. Заказывают новый стол, и весь столовый прибор покупают новый; приготовляют новый костюм и обувь. К обеду новый стол с яствами ставится поодаль. Приглашают молдаванина (а если покойник женщина, то молдаванку), которому предполагается подарить новый стол. Он облачается в новое платье. Священник служит панихиду, затем все присутствующие обедают, но к новому столу никто не садится. После обеда стол с яствами дарится тому, кто оделся в новое платье. При этом даритель трижды приподнимает угол стола и говорит: на этом свете тебе, а на том свете такому-то (называет имя покойника). Присутствующие берут стол и переносят его в дом получателя, где после краткого молебна и панихиды все участники переноса садятся за стол и угощаются тем, что на нем.

В память усопших строят на дорогах мосты (подуры) или выкапывают колодцы (фынтыны)».

Котовский, хотя и не был молдаванином по крови, внешне на них очень походил. Григорий Иванович был брахицефалом, то есть короткоголовым человеком, у которого ширина головы близка к ее длине. Он носил длинные волосы и усы, но никогда не носил бороду, как настоящий молдаванин. Полысел он на сибирской каторге, возможно, из-за недостатка витаминов, после чего начал брить голову. Одевался по-молдавски (тогда, когда не приходилось прибегать к маскараду) — в кафтан, подпоясанный широким кожаным поясом (это была традиционная разбойничья одежда в Бессарабии из тех времен, когда за пояс обычно затыкали пару однозарядных кремневых пистолетов). Вот описание костюма Котовского во время одной из стычек с полицией: черный пиджак, барашковая шапка, сапоги, кожаный пояс, за который заткнуты два револьвера, тогда как третий атаман держал в руке. А вот что касается миролюбия, меланхолии и покорности, то эти качества молдаван на Котовского не распространялись. Он бы вполне мог жить если не беспечной жизнью бессарабского земледельца, то зажиточной, хотя и небеззаботной жизнью управляющего крупным имением. Нельзя сказать, что Котовский был ленив или чурался труда. Но он не любил подчиняться, работать на кого-то. Поэтому и влекла его разбойничья жизнь, где он был сам себе атаман и никому не подчинялся, ни царю, ни губернатору, ни Богу, ни черту. В юности он наверняка видел и веселые молдавские свадьбы, и грустные, обращенные в языческую древность молдавские похороны. Его отца наверняка похоронили по более скромному русскому обряду. Самому же Григорию Ивановичу устроили очень пышные государственные похороны. Не православные молдаванские, а вполне в языческом духе, когда набальзамированный труп новоявленного красного святого был торжественно водружен в специально построенный мавзолей. А вот веселую молдавскую свадьбу отпраздновать Котовскому так и не довелось. Женился он далеко от Бессарабии, в разгар Гражданской войны и на русской женщине, которая никогда не бывала в Бессарабии, и свадьба у них получилась более чем скромная, просто полуподпольная. Кстати сказать, памятуя рассказы о любвеобильности Григория Ивановича в молодые годы, трудно отделаться от мысли, что должна была быть у него зазноба и в Ганчештах, но выяснить мы это, вероятно, никогда не сможем. Первые 15 лет после смерти Котовского его родное село было за границей, да и потом биографы не пытались искать в этом направлении, поскольку в советское время это не слишком приветствовалось, да и вдова Котовского была жива. Ныне же такие поиски вряд ли имеют смысл, так как свидетелей уже точно не осталось.

Григорий Иванович хорошо знал румынский язык. В тех селах, где молдаване преобладали, они часто ассимилировали представителей других национальностей. Так, Л. С. Берг отмечал, что в родных Котовскому Ганчештах армяне перешли на румынский язык. Также омолдавилась часть украинцев, например, в Хотинском уезде. В то же время на крайнем юге Бессарабии часть молдаван подверглась украинизации. Но, как отмечал Л. С. Берг, «несмотря на то, что молдаванское население по культуре не стоит выше малорусского, активным элементом являются молдаване, пассивным — малорусы. В смешанных селениях сплошь и рядом попадаются малорусские семьи, где старшее поколение свободно говорит на родном языке, а младшее уже не умеет говорить, а иногда даже и не понимает. Нередко бывает трудно сказать, имеем ли мы дело с молдаванами, говорящими по-малорусски, или с малорусами, прекрасно объясняющимися по-молдавански». Григорий Иванович же свободно говорил и по-молдавански, и по-украински, и по-русски. Последнему способствовало то, что в Кокорозенском училище преподавание велось только на русском языке.

Котовский, как мы убедимся дальше, всю жизнь оставался приверженцем молдавской кухни. А вот религиозность основного населения Бессарабии никак не разделял, будучи атеистом, хотя и не слишком воинствующим.

После окончания сельскохозяйственного училища Котовский надеялся продолжить образование в Германии в одном из университетов. Для этого он особенно налегал в училище на немецкий язык и на агрономию. Но в 1902 году Манук-бей умер, и надежды на продолжение образования рассыпались. А иначе, вполне возможно, из Котовского получился бы толковый агроном и отличный управляющий имением. Ведь когда ему впоследствии приходилось, параллельно с бандитскими набегами и командованием кавкорпусом, выступать в роли управляющего хозяйством, им не могли нахвалиться и крупные бессарабские помещики, и высокие советские начальники. После 1918 года он, наверное, остался бы в занятой румынскими войсками Бессарабии, а в 1940 году, когда сюда пришла Красная армия, скорее всего, ушел бы за Прут вместе со своими хозяевами. И не было бы ни легендарного бессарабского разбойника, ни легендарного красного командира. Наверное, тогда бы жизнь Григория Ивановича сложилась куда спокойнее и благополучнее. Но тогда о нем не писали бы книг, не снимали бы фильмов, не называли бы его именем улицы и теплоходы. Никому он не был бы тогда интересен, кроме своих родных и близких. Котовскому, видно, не суждено было умереть в своей постели. И о своей судьбе он никогда не жалел.

Так или иначе, надо было самому зарабатывать на пропитание. Но у Котовского как-то не получалось делать это честным путем, хотя образование вполне позволяло заработать себе на хлеб с маслом.

Двадцатого декабря 1900 года, после успешного окончания училища, Григорий, как практикант, начал работать помощником управляющего в имении «Валя-Карбуна» близ станции Кайнары у молодого помещика Мечислава Скоповского, поляка по происхождению. Для того чтобы получить полноценный диплом об окончании сельскохозяйственного училища, требовалось пройти шестимесячную практику и заслужить положительный отзыв от владельца имения. Но уже через два месяца молодой управляющий был изгнан из «Валя-Карбуны» за обольщение жены помещика. В автобиографии Котовский так объяснял свой уход от Скоповского: «…И здесь с ужасающей ясностью сталкиваюсь с огромной нищетой того, кто создает все богатства помещику, с беспросветной жизнью батрака, с его 20-часовым рабочим днем; я сталкиваюсь с батраком, у которого нет во всей его тяжелой, кошмарной жизни ни одной светлой, человеческой минуты — с одной стороны, и со сплошным праздником, полной роскошью жизни, жизни паразитов, безжалостных, беспощадных эксплуататоров — с другой». Будто бы помещик прогнал его за то, что он слишком гуманно относится к батракам, которых, правда, по 20 часов в день трудиться никто не заставлял — иначе бы они просто спали в поле. Однако, учитывая, что некоторое время спустя Котовский оказался в имении того же Скоповского, вряд ли тот подозревал его в излишней симпатии к батракам. К тому же у нас есть полицейские материалы «разбойничьего» периода биографии Котовского. Тогда он в свободное от налетов время работал по подложным документам управляющим у разных помещиков, и все они подтвердили, что свои обязанности он исполнял образцово, всячески блюдя хозяйский интерес. Вряд ли он проявлял какое-то особое человеколюбие к крестьянам и в начале своей карьеры.

После фиаско в «Валя-Карбуне» Котовский устроился помощником управляющего имением Максимовка Одесского уезда, принадлежавшем помещику Якунину, но опять был изгнан за хищение 200 рублей хозяйских денег. По этой причине Котовский так и не закончил шестимесячную практику и не получил ни положительных отзывов помещиков, ни документов об окончании училища.

В начале 1902 года наш герой вновь вернулся к помещику Скоповскому, который за это время развелся с женой и, за устранением предмета раздора, готов был простить Котовского. Может быть, за него успел похлопотать незадолго до смерти влиятельный в губернии Манук-бей. Но Григорий Иванович «по-своему» отблагодарил помещика за доброту. Он опять похитил 77 рублей, вырученных от продажи свиней, и сбежал. По версии, придуманной впоследствии Котовским, конфликт со Скоповским вышел из-за того, что помещик не хотел платить жалованье батракам, а помощник управляющего вступился за них. В наказание слуги помещика избили Григория Ивановича, связали его и бросили умирать в поле на февральском ветру, но он чудесным образом развязался. Вероятно, к тому времени, когда Котовский сбежал от Скоповского, Григорий (Фейрит) Иванович Манук-бей, полный тезка и покровитель нашего героя, уже умер в Париже, отписав все свое огромное состояние Лазаревскому институту восточных языков в Москве и на разные благотворительные проекты. Интересно, что в советское время Лазаревский институт превратился в Московский институт востоковедения, а сын Григория Котовского Григорий Григорьевич стал востоковедом, доктором исторических наук, профессором, крупным специалистом по истории Индии. После смерти своего покровителя практикант, поняв, что университет в Германии ему больше не светит, пустился во все тяжкие. Эх, если бы Манук-бей догадался завещать хотя бы малую толику состояния своему крестнику, судьба Григория Котовского и история юга России, возможно, сложились бы иначе.