Ковчег
Шрифт:
И что же я думаю, оглядываясь вокруг? Я думаю: «Как много помета».
Привыкнув к свету, в ста локтях от себя вижу Самого, перегнувшегося через перила. У него в руках голубь. Оперение птицы, особенно на фоне сжимающих его грязных пальцев с обломанными ногтями, сияет белизной. Уже не в первый раз я удивляюсь, как некоторым животным удается сохранять чистоту, когда другие такие грязные.
Сам смотрит на меня:
— Это уже третий.
— О первых двух я слышала, — киваю ему. — Считаешь, выпускать их — удачная мысль?
Он молчит. Бедная птичка дрожит в его руках. Потом я понимаю, что на самом деле трясутся
Я осознаю всю глупость своего порыва: Сам расцветает от одной мысли о самопожертвовании. Готовность принести себя в жертву — его пища, его воздух и кровь, питающая его мозг. Если Господь перестанет требовать от него жертвы, он растеряется, не зная, что с собой делать.
Но есть разница: жертвовать собой или намеренно доводить себя до отчаяния.
— Первая птица пропала, вторая погибла, — говорю я. — Может, с третьей подождать?
— Ждать нельзя, — тихо отвечает он, — мы превращаемся в животных. Так дальше продолжаться не может.
Он прав, в ответ сказать нечего.
— К тому же ты сама слышала: у нас будут внуки.
— Слышала.
— Значит, нам надо выбраться с лодки.
Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Я этим не горжусь, я к такой ерунде не склонна, но в сложившихся обстоятельствах меня можно простить. Буду счастлива убраться с этой лодки, и если Сам найдет способ это сделать, Господь свидетель, еще раз упаду на ноющие колени.
Птица взмывает в воздух.
— Лети и принеси нам знак, — наказывает Сам.
«И побыстрее», — мысленно добавляю я. Мы смотрим, как голубь исчезает вдали — крошечная точка на фоне бескрайнего неба и огромного, раскинувшегося под ним моря. Не скажу, что преисполнена верой в успех этой затеи.
Мы стоим с Самим на палубе — старик и старуха в окружении птиц. Дети все еще внизу, заняты разговорами. О чем? О своих мечтах? О будущем? Каком будущем? Пока у нас только прошлое.
Сам выглядит помято. Он смотрит на меня. Старый-престарый старик и старуха.
— Ну, — произносит он, — кое-что нам все же удалось. Тебе и мне.
И что же нам конкретно удалось? Я не осмеливаюсь задать этот вопрос. Я уже сказала, сейчас я испытываю прилив нежности. Я устала. Я стану бабушкой, у меня будет как минимум трое внуков или внучек. Любая другая на моем месте оглянулась бы назад, на прожитую жизнь, но мне невыносимо хочется спать. Я мечтаю об одном: свернуться где-нибудь в тепле и укрыться овечьей шкурой. Мне надо сказать ему, что припасы почти закончились, но я молчу. Пусть об этом беспокоится кто-нибудь другой.
Впервые за долгие годы он берет меня за руку. Для меня это такая неожиданность, что я с удивлением смотрю на его пальцы. Может, ему сейчас тоже неспокойно и впервые захотелось плакать.
Его рука сухая и грубая, как кожа у змеи на брюхе.
— Я чуть не отправился к Богу в те несколько недель, — говорит он. — Навсегда.
Я молчу. Что тут скажешь? Я пыталась поддерживать в муже жизнь, и, быть может, поэтому он до сих пор с нами. Так поступила бы любая женщина. Но Сам напомнил мне, что выжил, потому что так пожелал Бог. Бог, а не я.
Моя маленькая коричневая ладошка
зажата в его лапе, будто только что родившийся зверек в пасти матери. Или как жертва в клыках хищника. Я закрываю глаза, я слишком устала, чтобы предаваться этим мыслям.Но его голос обрушивается на меня, словно буря.
— Я знал, что ты не даешь мне умереть, даже когда был в беспамятстве, — говорит он. — За мной приходила смерть, но ты прогнала ее.
— Ты и Яхве — все, что у меня есть и будет, — говорит он.
— Ни один мужчина не смеет мечтать о лучшей жене, чем ты, — говорит он.
Эти слова заставляют меня слегка улыбнуться. Может, мне тоже нужно сказать ему что-нибудь хорошее, но буду ли я искренна?
— Как ты себя чувствуешь, жена?
Я молчу, и тогда он называет меня по имени. Я открываю глаза.
— Что ты сказал?
Он выглядит озадаченным:
— Назвал тебя по имени.
— Назови меня так еще раз.
Что он и делает. Он берет меня за руку, и палуба вздрагивает под ногами. Мы смотрим друг на друга, мы, два древних ископаемых в этом все еще влажном новорожденном мире. На его щеках появляется румянец. Его бледно-голубые глаза смотрят на меня с легкой тревогой.
Лодка снова вздрагивает, продолжая оседать в грязь и ил.
— Еды почти нет, а я должна что-нибудь приготовить девочкам. Им всем надо кушать.
Он кивает и отпускает мою руку:
— Что мне делать?
И тут меня будто волной обдает: мы живы и скоро сойдем с лодки. Наверно. Нет, точно, я уверена. Ко всему прочему мой муж помнит, что у меня есть имя, и даже то, как оно звучит.
Я разражаюсь громким смехом. Когда я смеялась такв последний раз?
— Ты уже сделал все что нужно, — отвечаю я ему.
Глава четырнадцатая
НОЙ
Голубь возвращается к вечеру. В клюве у него веточка с зелеными побегами. Веточка идет по рукам, ее с изумлением рассматривают.
— Оливковая, — говорит Яфет.
Его слова ни к чему. Это и так видно.
Все погружаются в размышления. Где-то сошли воды, солнце просушило и отогрело землю, к небу тянутся трава и деревья. Где-то есть пища для коз, тучные луга для животных. Где-то распускаются цветы, растут леса, бьют ключи, наполняя водой озера, в которых плещется рыба. Жизнь снова вгрызается в землю. Желание стать частью этой жизни причиняет боль, словно рана.
— Мы туда доберемся, — обещает Ной. — Скоро.
Теперь ему верят. А что еще остается делать? Припасы кончились. Уже неделю они живут на козьем молоке и одном яйце в день. Мирн почти растворилась в воздухе, Илия стала прозрачной, Бера съежилась. Жена страшно отощала. От мужчин остались кости да бороды. На нижних палубах, где расположены клети с животными, повисла зловещая тишина.
Вечер сменяется ночью, полной беспокойных снов, головокружения и качки. Кажется, что их судно сорвалось со скал и снова летит по волнам. Однако теперь лодка целенаправленно движется вперед, как будто на веревке тащат полуслепое животное с отрезанным носом, которое вдобавок ко всему еще и нетвердо стоит на ногах. Дно с ужасным скрежетом скользит по поверхности, лодку рывками мотает из стороны в сторону. Звучит страшный удар, лодка замедляет ход. Потом замирает. Сон кончился.