Ковчег
Шрифт:
— Что ты думаешь о том, что сказал отец?
Ее улыбка меркнет.
— Грустно. Мне здесь нравится.
— Думаешь, надо остаться?
— Как же так? Отец сказал, значит, надо ехать.
— Тебе не страшно?
— Не скажу, что с нетерпением жду начала путешествия, — устало улыбается она. — Будет трудно. Но если мое предыдущее путешествие было знамением — я не боюсь. Нас бы не попросили отправиться в путь, если бы…
— Если бы что?
— Если бы кто-нибудь за нами не приглядывал.
Бера впервые намекнула на свою надежду. Надежду на то, что Господь не оставит нас.
— Ты в последнее время не замечала ничего странного в поведении отца?
— Ты про то, что он пьет? — хмурится она.
— Да, — с облегчением говорю я.
Врать не буду, мы все замечаем, что отец стал налегать на вино. Думаю, мы все решили: он пьет от радости, что все так хорошо закончилось. Как это ни удивительно, эксперименты Яфета в области виноделия увенчались успехом. Мы закрывали глаза на опрометчивое поведение отца. Все мы знаем его характер: либо все, либо ничего. Но он пьет уже две недели, начиная с того момента, когда сообщил нам, что мы должны уйти. Нас это, мягко говоря, беспокоит. Я попросил Яфета спрятать остатки вина, и он согласился, но тут вмешался Хам. Он считает, что пьяный отец забавен. Почему — известно лишь Хаму. Он не мешает отцу вновь и вновь наполнять чашу. Меня это приводит в ярость. Не единожды меня охватывало страстное желание поднять на Хама руку.
Но я помню предание о предках отца — Авеле и Каине. Мне удается сдерживать свою ярость. Пока.
Бера поворачивается ко мне и собирается что-то сказать. Мне не суждено узнать, что за слова мне предназначались, потому что в тот же момент меня окликает грубый голос.
— Проклятье, — вырывается у меня.
— Чего? — хмурится Бера.
— Ничего.
К нам подбегает Хам, он машет руками и усмехается.
— Сим, пойдем, такое зрелище нельзя пропустить.
— Что случилось? — вскакиваю я.
— Да ничего не случилось. А может, и случилось. Как посмотреть.
Хам стоит от меня в нескольких шагах, тяжело дыша, руки в боки. Он всегда был плотным, а сейчас сильно раздался в поясе. На его фигуре сказались обильные урожаи, что мы собрали за этот и прошлый год. Он в два раза сильнее меня и в три — Яфета, но начинает задыхаться, даже когда переходит на быстрый шаг.
— Но лучше все-таки сходи.
— Куда?
— В шатер.
На его лице странное выражение, словно он давит смех, хотя вроде говорит о чем-то важном. Иногда брат становится для меня загадкой. Я иду к шатру, меня окликает Бера:
— Мне идти?
— Наверно, нет, — отвечает Хам. Клянусь, я слышу, как он хихикает у меня за спиной.
Яфета мы находим в винограднике. Хам окликает его, и Яфет с неохотой оставляет работу. С самого начала он взялся за нее с не свойственной ему энергией — раньше я такого за ним не замечал. Словно он пытается сделать в полторы руки работу, с которой никогда не справлялся даже двумя.
Пока мы идем, я обшариваю глазами небо, деревья, речку. Все вроде спокойно. Никаких тревожных знамений
не видно. Даже пара толстощеких белок, выглядывающих из-за дерева, — лучший знак, на который только можно надеяться.Когда мы подходим к шатру, я уже не сомневаюсь, что Хам едва сдерживает смех. Яфет ловит мой взгляд, а я пожимаю плечами.
— Туда, — показывает Хам.
Шатер-трапезная пуст. Мы склоняемся, чтобы пройти в спальный шатер, и чуть не наступаем на отца. Он лежит на спине поперек пары соломенных тюфяков, раскинув руки в стороны. Рядом с головой на земле краснеет лужица. Решив, что это кровь, я на мгновение замираю в ужасе, но тут же вижу разбитую чашу и опрокинутый кувшин. Все равно, плохо дело. Через секунду я замечаю еще кое-что.
— Ребро Адамово, — тихо выдыхает Яфет.
— Вам не кажется, — усмехается за нашими спинами Хам, — что старик на этот раз позволил себе лишку?
Отец наг и тощ. Он похож на ощипанную курицу. От этого зрелища мне становится стыдно, и я отвожу глаза, но все же успеваю заметить возбужденный член отца. Яфет тоже отворачивается. Но в тесном мраке шатра взгляд упереть не во что, и мы смотрим на Хама.
Он стоит у входа, задыхаясь от смеха:
— Видали… вы видали… О Яхве, прожил шесть сотен лет, а ему все хочется!
Во мне закипает ярость:
— Заткнись, Хам.
Мой брат продолжает фыркать, не в силах сдержаться.
Тут Яфет меня удивил.
— Твой смех над отцом делает тебя полным ничтожеством, — говорит он.
— Он же просто старик, — возражает Хам, утирая глаза.
— Может быть, и так, — вразумляю его я, — но он все-таки твой отец.
Хам пожимает плечами.
Я чувствую себя предателем. «Может быть, и так».По сути дела, это означает: «Да, он просто старик, но он твой отец, и потому ты должен делать вид, что уважаешь его».
Неужели я и впрямь так думаю?
Яфет пробирается в шатер-трапезную, где лежит отрез расшитой ткани, аккуратно свернутый Берой, и пытается развернуть его.
— Сим, помоги.
Я вспомнил те секунды, когда дно лодки коснулось суши. Вспомнил, как мы все ждали момента, когда отец произнесет наконец благодарственную молитву, которой так и не последовало. Вспомнил, как произнес молитву сам. Вспомнил дрожащие руки отца, жалость к нему и то, как помог ему подняться с колен. Я и не думал тогда насмехаться над ним и вести себя как Хам. Но сильно ли отличались мои чувства от чувств брата?
— Сим.
Не знаю. Сложно сказать. Почему люди должны меняться? Почему они не могут навсегда остаться прежними? Тогда все было бы гораздо проще.
— Сим, помоги. Ты что там запропастился?!
— Ребро Адамово, — хихикает Хам. — Вы бы себя видели.
Я берусь за один край ткани, Яфет — за другой. Пятясь, мы заходим в спальный шатер, не поворачивая голов, чтобы не глядеть на отцовский срам. Хам выскальзывает наружу. Мы с Яфетом накрываем отца тканью. Бера окрасила ее в желтый цвет, символизирующий удачу. Мы поднимаем опрокинутый кувшин, собираем осколки чаши. И стоим.