Коза на роликах

– Валентина! Ну имейте же совесть! Я и так вам плачу ежемесячно три тысячи, больше пока не могу.

– И какое мне дело?! Я тебя растила, кормила, лелеяла – давай теперь ты меня пестуй!

Падчерица была не согласна пестовать, тогда Валентина обругала ее последними словами. Два раза пнула по двери и отбыла. Однако Римма радовалась рано. Валентина и теперь приходила за тремя тысячами, зато два раза в месяц.

– И что – Римма давала? – поразилась Люся.

– Так я ж продуманно заявлялась, – скромно хихикнула дама, – я ж первый-то раз как обычно приходила, а второй раз непременно к Римке на работу. А уж она так за свое место тряслась, ни пятнышка на себе не допускала. Неужель она станет терпеть, чтобы я на весь особняк порочащим криком исходилась? Оттого и давала. Безропотно. Только вот в этот месяц ничего не вышло: ее хозяева надолго укатили куда-то. То ли в Германию, то ли в Париж, врать не буду. Они-то укатили, а у Римки отпуск образовался, вот она и отсиживается дома, не открывает. Дома-то я ей чего ж… не страшно ей. Прямо извелась вся, никак не могу придумать, как к ней пробраться еще деньжат попросить.

– Вы говорите, Римма вам не открывает? Так, может, с ней случилось чего? Вы давно у нее были?

– Я ж говорю, в начале месяца, прям чем слушает человек! А случилось… Да чего с ей случится, девка-то здоровая, молодая, с деньгами, все у ее на месте, окромя совести.

– А внука своего вы давно видели? – допытывалась Люся, вспомнив Пашкины россказни об огнестреле молодой женщины у них на участке. Он говорил, что у погибшей еще и сынок остался пятилетний.

– Внука? Внука давно… еще ни разу не встречала. Да откуда у меня внуки-то?! – разозлилась уже Валентина. – Можно подумать, я бабка старая! У меня и детей-то не было, а она внуков каких-то придумала!

– А сын Риммы? Он же вам внуком приходится.

– Сын? У Римки чего ж, еще и сын был? Вот мерзавка… когда только успела. Ей прямо хоть на вторую работу устраивайся, не прокормит ведь она меня да еще и сына! Ой, как сердце-то щемит… так и ноет, так и зудит, чешется все…

Людмила уже видела, как хозяйка поглядывает на часы, поэтому вопросы из нее посыпались быстрее.

– Друг у вашей падчерицы был?

– Конечно, был. Собака. Страшенная такая…

– Я про мужчину… – начала выходить из себя уже и Люся.

– Нет! Вот чего не было, того не было! Я ей завсегда говорила, что она помрет, а так с мужиком и не помилуется, хи-хи. Ой, да откуда у нее мужчина?!

– Однако ж сын имеется…

– Дак сын-то какой мужик?! – никак не могла сообразить хозяйка. – Да ежли б она еще и по мужикам шастала, я б ее лично вот этими руками придушила, чтобы не срамиться!

Валентина потрясла пудовыми кулаками, и Люся поверила – такая бы придушила, и мотив у нее был, и злости достаточно, да только…

– Я, пожалуй, пойду. А вы немного полежите… после нашей беседы вам должно резко полегчать. Только подумайте над нашим разговором… у вас есть над чем задуматься…

Люся степенно, как и подобает истинному целителю, направилась к выходу, а хозяйка, дабы исцеление прошло быстрее, принялась морщить лоб, собирать к носу брови, то есть, как и советовала Люся, думать над разговором, нимало не беспокоясь о том, как гостья справится с замками.

Василиса оставила Катю дома без особого беспокойства. Как-никак девчонка была уже школьницей, росла вполне самостоятельной особой и проказничала не больше, чем Люсенька, когда оставалась одна. Теперь Василиса Олеговна стояла у дороги и лихорадочно трясла рукой, останавливая машину.

– Садитесь, – послышался хриплый голос из белых «Жигулей».

Голос водителя Василисе не понравился. Взгляд тоже. Мужчина был хмур, небрит, неприветлив и, честно сказать, весьма напоминал рецидивиста. Поэтому она опустила руку и резво посеменила к тротуару, будто ее у дороги никогда и не стояло.

Второй водитель оказался просто обаяшкой – улыбка подпирает уши, глаза с огоньком и молодежная челка цвета соломы.

– Вам куда, барышня? – обрадовался пассажирке водитель, будто это была его тетушка-миллионерша.

– Магазин «Соболь», – благочестиво сложила руки на коленях Василиса и тоже озарилась улыбкой.

Обаяшка тут же назвал такую цену, что улыбка у Василисы стекла к подбородку.

– Это же… что же… да за такую цену ты меня не на машине, а на руках нести должен, – проворчала женщина, но выходить было уже поздно: машина мчалась на полном ходу. – Еще улыбается… тут плакать надо…

Однако довез ее паренек быстро. Квартиру Кислицына Василиса тоже быстро нашла и смело ткнула пальцем в кнопку звонка.

– Вам кого? – открыла ей угрюмая пожилая женщина в темном одеянии.

– Мне… мне бы… Анатолия Кислицына, – предчувствуя недоброе, прошелестела сыщица.

– Анатолия? – всхлипнула женщина и обтерла лицо концом платка. – Не может Анатолий к вам выйти.

– Умер?

– Да господь с вами! – испугалась женщина. – Живой ишо. А вы кто?

– А вы, простите?

– Я – мать его, Любовь Викторовна Кислицына.

– А я Василиса Олеговна Курицына, очень рада познакомиться. Я по профсоюзной линии. Слышала, что Анатолию нездоровится, вот и принеслась. А вы что, меня впускать в дом не хотите? Мне с Анатолием поговорить надо.

Любовь Викторовна как-то закручинилась, блеснула слезой и, вытолкав Василису подальше от двери, выскользнула сама.

– Не может он на люди показываться, хворь у него! – звонко зашептала она, пытаясь дотянуться до уха Василисы.

– Ой, какие сложности! – фыркнула та. – Таблеточка имодиума, и результат налицо. Я всегда так делаю, если с желудком проблемы и на люди показаться невмоготу.

– Да что вы! У него совсем не то! – замахала на нее руками Любовь Викторовна. – У Анатолия боязнь людей! В детстве его сосед алкаш напугал, мальчонкой он вообще от людей бегал, а потом мы его к психиатру сводили, вот он и насоветовал, чтобы Толик с собаками возился. Помогло. Но вот иногда еще срывы случаются. Как чего стрясется волнительное, так Толик – бегом домой и под кровать. Сейчас вот снова что-то стряслось. Вы уж извините, он вас не примет, он любого человека боится.

– Ой, ну что вы! Да какой я там… меня многие вообще и за человека-то не считают, – замахала руками Василиса. – Неужели вы думаете, я его так испугаю?

Любовь Викторовна внимательно вгляделась в лицо собеседницы, Василиса даже профилем повернулась, даже улыбнулась нежно и ласково.

– Вы? Да. Испугаете, – не купилась на нежность женщина. – Вы в следующий раз зайдите, может, он в себя придет, тогда уж…

Женщина уже хотела скрыться за дверью, но Василиса вдруг цепко ухватила ее за рукав.

– Говорите, не выходит? А как же он пса выгуливает? – сощурилась она.

– Какого? Вы про какого пса? Мы собак не держим, Анатолию и на работе животин хватает, чего уж дома псарню разводить?

– Ага! А как же Олаф? Ротвейлер такой, сытенький? В последний раз, когда я видела Анатолия, он как раз его за поводок вел…

– Может, и вел, только нет у нас псов, – растерялась Любовь Викторовна, – вы же слышите – никто не лает.

Василисе крыть было нечем. В комнату силой врываться не хотелось, и верилось, что эта самая Любовь Викторовна не врет, видать, и впрямь неможется бедолаге.