Козьма Прутков

Какие «цели» преследует поэма «Портрет»? Никаких. В ней выражено восхищение красотой — только и всего. Что автор задумал «доказать»? Ничего. Здесь не доказывается, а показывается, как сила чувства способна оживить неодушевленное. Вот за какое «чистое искусство» ратовал Толстой. Вот какие художественные открытия (ворох нарисованных роз, осязаемо выпавших из нарисованного передника) ему удавались.

Одной из тем, терзавших Толстого многие годы, было противоречие между долгом и призванием. В приведенном ранее прошении к императору об отставке он со всей откровенностью пишет: «Государь, служба, какова бы она ни была,глубоко противна моей натуре… Путь, указанный мне Провидением, — мое литературное дарование… Служба и искусство несовместимы…я ношу мундир, а связанные с этим обязанности не могу исполнять должным образом…»

В уста Иоанна Дамаскина — древнего богослова и автора церковных песнопений (VII–VIII века) Толстой вложил такое обращение к «дамасскому владыке»:

О Государь, внемли! мой сан, Величье, пышность, власть и сила, Все мне несносно, все постыло. Иным призванием влеком, Я не могу народом править: Простым рожден я быть певцом, Глаголом вольным Бога славить! В толпе вельмож всегда один, Мученья полон я и скуки; Среди пиров, в главе дружин, Иные слышатся мне звуки; Неодолимый их призыв К себе влечет меня все боле — О, отпусти меня, калиф, Дозволь дышать и петь на воле! [386]

386

Толстой А. К.Собрание сочинений: В 4 т. М., 1964. Т. 4. С. 514.

А чуть дальше автор поэмы — граф, богач, церемониймейстер самого пышного двора Европы — выражает свое поразительное духовное кредо:

Благословляю вас, леса, Долины, нивы, горы, воды! Благословляю я свободу И голубые небеса! И посох мой благословляю, И эту бедную суму, И степь от краю и до краю, И солнца свет, и ночи тьму, И одинокую тропинку, По коей, нищий, я иду, И в поле каждую былинку, И в небе каждую звезду! [387]

387

Там же. С. 516–517.

* * *

Помимо участия в создании незабвенного Козьмы Пруткова Толстой сочинил немало сатирических произведений. К Пруткову они уже не имеют касательства, но как бы входят в смежный с ним литературный круг.

Одной из самых знаменитых составляющих этого круга стала поэма «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева». Короткие строфы поэмы — рифмованные четверостишия, как плотные кольца детской пирамидки, нанизаны на вертикальную ось — эпиграф из летописи Нестора: «Вся земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». Вокруг этого тезиса-стержня строится вся история России: страна прекрасна, а «власть отвратительна, как руки брадобрея», по более позднему выражению О. Э. Мандельштама. Причем, какое бы кольцо времени ни взять, власть либо бестолкова, либо беспомощна, либо порочна. По убеждению Толстого, так было почти всегда от Гостомысла — новгородского посадника или князя, по совету которого новгородцы, согласно летописи, пригласили варяжских князей Рюриков править Русью, и вплоть до прутковского современника, министра внутренних дел России А. Е. Тимашева (бывшего управляющего Третьим отделением).

Это настоящая сатира на власть. Сочиненная без всякой оглядки на цензуру, она стала распространяться в списках сразу после написания, но при жизни автора опубликована быть не могла. Толстой обращается в ней к тем общественным явлениям, которые с давних пор оставались укорененными в российской жизни.

Его гражданская позиция совпадала с позицией Салтыкова-Щедрина, сказавшего: «Если б господство упомянутых выше явлений кончилось… то я положительно освободил бы себя от труда полемизировать с миром уже отжившим» («Письмо в ред. „Вестника Европы“») [388] .

388

Щедрин Н.(М. Е. Салтыков). Полное собрание сочинений: В 20 т. М., 1937. Т. 18. С. 238.

Тон «Истории…» вроде бы невинно-шутовской: все «хотят, как лучше, а получается, как всегда».

Земля наша богата. Порядка в ней лишь нет [389] .

Сатира Толстого — хлесткая пародия на официальную Россию с ее представлением о своей исключительности. Именно несоответствие между серьезностью заявленной темы и простецкой фривольностью избранного автором тона и создает комический эффект, временами доходящий до сарказма. По форме сатира напоминает городские частушки.

389

Толстой А. К.

Собрание сочинений: В 4 т. М., 1963. Т. 1. С. 384.

Вот Владимир принимает христианство:

Послал он за попами В Афины и Царьград, Попы пришли толпами, Крестятся и кадят, Поют себе умильно И полнят свой кисет; Земля, как есть, обильна, Порядка только нет [390] .

А вот Петр Великий «рубит окно» в Европу, приговаривая:

«Не далее как к святкам Я вам порядок дам!» И тотчас за порядком Уехал в Амстердам [391] .

390

Толстой А. К.Собрание сочинений; В 4 т. М., 1963. Т. 1.С. 387–388.

391

Там же. С. 394.

А это уже Екатерина II, игриво обсуждающая вопрос о «правах человека» со своими французскими корреспондентами Дидро и Вольтером:

«Madame, при вас на диво Порядок расцветет, — Писали ей учтиво Вольтер и Дидерот. — Лишь надобно народу, Которому вы мать, Скорее дать свободу, Скорей свободу дать». «Messieurs (Господа. — А.С.), — им возразила Она, — vous me comblez» (вы слишком добры ко мне. — А.С.), — И тотчас прикрепила Украинцев к земле [392] .

392

Там же. С. 396.

Толстой довел свою «Историю…» до царствования Николая I и тут остановился, якобы испугавшись возможных репрессий. На самом же деле злоба дня — поле деятельности репортера, а не художника. Художнику необходима временная дистанция для всестороннего осмысления случившегося, а царствование Николая завершилось совсем недавно и такой дистанции не давало. Эту серьезную мотивацию автор, очевидно, счел неуместной в сатирической поэме, а потому предпочел изобразить мнимый испуг.

Последнее сказанье Я б написал мое, Но чаю наказанье, Боюсь monsieur Veillot [393] (господина Велио. — А.С.).

393

Там же. С. 397.

В связи с Велио в другом месте было замечено:

Разных лент схватил он радугу, Дело ж почты — дело дрянь: Адресованные в Ладогу, Письма едут в Еривань [394] .

О ком идет речь в этих двух строфах? Барон Иван Осипович Велио (1830–1899) был директором почтового департамента Министерства внутренних дел. «Радуга лент», которую он «схватил», — это орденские ленты царедворца. Толстой высмеивает барона по двум причинам одновременно: за перлюстрацию частной переписки и за плохую работу почты (в чужих письмах копаешься, а своего дела не наладишь), но решает вовремя остановиться.

394

Там же. С. 422.

Ходить бывает склизко По камешкам иным, Итак, о том, что близко, Мы лучше умолчим… [395]

Тут наш историк-сатирик оставляет троны и, нарушая сюжетную идею поэмы (пройтись по самым верхушкам — по царям), комкая последние десятилетия, усаживает в салазки кучу никому не ведомых ныне пешек-министров и лихо спускает их с горки, выказывая саркастическую надежду на обретение порядка в лице новой пешки — жандарма Тимашева.

395

Там же. С. 398.