Крах Мишки Мухоркина
Шрифт:
После каждой получасовой тренировки Зинка по пятам следовала за Мишкой и потому мешала ему наслаждаться той свободой и лёгкостью, которую обретаешь, непринуждённо и плавно скользя на коньках. Или стояла в сторонке, следя за ним восхищённо-умоляющим взглядом, надеясь, что Мишка сжалится и уделит ещё хотя бы минутку. И Мишка невольно чувствовал себя так, будто он в чём-то был виноват, и каток сразу становился не в радость.
Постепенно он стал ходить на СЮП всё реже и реже, придумывая всевозможные оправдания: то связку, мол, на ноге растянул, то
«Ты сама иди,— говорил он ей.— А мы в другой раз наверстаем». — «Нет, я уж лучше подожду,— отвечала она.— А то вдруг начну не так, потом переучиваться труднее».
В таких случаях, зная, что Зинка осталась дома, Мишка тайком посещал СЮП и гонял без всяких помех в своё удовольствие.
Но однажды, считая себя в полной безопасности, он внезапно наткнулся на Зинку. Она сидела на скамейке, зашнуровывая ботинки, и скорбно смотрела на завравшегося «тренера».
— Ты же говорила, не пойдёшь сегодня! — вскипел Мишка.
— А ты?..— тихо сказала она.
— Что я тебе — нанялся?! Сказала — немножко! А сама рада стараться!
— Я сейчас, я домой.— засуетилась Зинка.— Я пойду. Ты не сердись. Катайся. А когда надо, скажешь. Ладно?
Её великодушие доконало Мухоркина.
— Ну и бестолковая же ты!— выпалил он.
Зинка молча поднялась и скрылась в раздевалке.
Больше они не катались вдвоём. Но Мишке теперь почему-то всегда было не по себе при случайных встречах с нею на СЮПе.
В конце концов он предложил Зинке заниматься снова, не выдержав её гнетущего презрения. Она спокойно сказала:
— Как-нибудь без тебя обойдусь.
— Странная ты какая-то,— промямлил он.
— Зато ты даже очень не странный,— усмехнулась Зинка.— Я тебя раскусила. Нарцисс!
Дома Мишка заглянул в энциклопедию. «Нарцисс» означал самовлюблённого человека. Эгоиста, в общем. Это Мишку, как ни странно, сразу успокоило: «Не знаю, как я, а сама она уж точно эгоистка — только о себе и думает!»
Глава четвёртая
ЕСЛИ ГОРА НЕ ИДЁТ К МАГОМЕТУ...
Витька Кунин любил хвастаться своим классом, его скандальной славой. Придёт иногда к Мишке и хвастается. Вначале это мешало Мишке готовить уроки. Не выключишь же Витьку, как приёмник. Приходилось отключаться самому: потому что хочешь не хочешь, а надо «высоко держать знамя учёбы», раз ты такой «знаменитый».
Вот и сегодня Мишка так «отключился», что совершенно забыл про Витьку. Решил наконец задачку, захлопнул учебник и вдруг смотрит — Витька перед ним.
— Правда, смешно?— хихикнул Витька. А сам искоса заглянул в тетрадку. Собственно говоря, он заходил к Мишке только изредка — лишь для того, чтобы подсмотреть решение задач в особо ответственные дни, когда знал, что обязательно завтра вызовут.
— Что — смешно?
— Глухой, да?! — возмутился Витька.— Я тебе целых
два часа рассказываю, как мы в классе доску воском натёрли!— А зачем вы натёрли? — опять удивился Мишка.
— Нет, вы слышали?! —обратился Витька за поддержкой к Мишкиному отцу.— Мало того, что самое интересное прослушал, так он ещё не знает, зачем доски воском натирают!
— Не знаю,— сказал Мишка. Он и впрямь не знал, зачем классные доски натирают воском.— Чтоб писать лучше?
— Ха-ха! —заржал Витька.— Глядите на него! — И важно разъяснил: — Если доску натереть воском, на ней тогда мелом писать нельзя. Нипочем её мел не берет!
— Шёл бы ты лучше домой уроки учить,— рассердился Мишкин отец.
— Ну вот,— искренне огорчился Витька их непонятливости.— Я же вам о чём говорю? Зачем уроки учить, когда мы доску воском натёрли?! Завтра весь день к доске вызывать не будут, потому что на ней писать невозможно.
Вот и попробуй поговори с таким, докажи ему что-нибудь. Совершенно бесполезно. Уж такой класс!..
Когда Витька ушёл, у Мишки с отцом разгорелся спор. Мишка начал рассказывать отцу, как 4-й «Б» выставили из краеведческого музея, а отец и говорит:
— Слушай, Мишка, похоже, тебе нравится, что у вас в школе есть такой отсталый класс?
— Не-а,— мотнул головой Мишка,— совсем не нравится! Откуда ты взял?
— Да я от тебя только о нём и слышу.
— Все о нём говорят...
— То-то и оно, что только говорят. Давно пора за них взяться!
— Сколько раз брались,— сказал Мишка.— Только ведь с ними ничего не поделаешь.
— Ну-ну,— засмеялся отец.
— Легко говорить. Их кто только не перевоспитывал... Их даже месяц назад в оперу водили на «Князя Игоря», думали, что после этого они исправятся. И всё без толку! А ты говоришь...
— А сами-то вы пробовали?
— А при чём тут — сами? — сказал Мишка.— Наш класс сам по себе, а их класс сам по себе.
— Вот-вот,— вздохнул отец.— В том-то и дело...
Мишка сделал вид, что задумался...
— Папа, я всё понял,— сказал он.— Ты не думай, что я не читаю газет и ничего не знаю про движение гагановцев. Я, пожалуй, смогу перейти в отстающий класс и подтянуть его до уровня передового. Скажем, до нашего: у нас ни одного двоечника, а троечников только семь.
Отец вдруг захохотал. Громко-громко. И всё никак не мог остановиться. А потом только рукой махнул и ушёл на работу. Он явно не принял это всерьёз.
А Мишка подумал: «Здорово я ему сказал — как по-писаному! Моё дело — предупредить... А уж я им устрою развесёлую жизнь».
В разговоре с отцом, как вы поняли, Мишка кривил душой. На самом деле ему нравилась вольготная жизнь 4-го «Б», богатая всевозможными захватывающими событиями и непредвиденными случайностями. А его, Мишкина, жизнь была скучная — как распорядок дня. Каждый день похож на предыдущий, и нет никакого просвета — впереди ещё шесть с половиной лет учёбы. А если опять введут одиннадцатилетку, то вообще конца-края не видать.