Крах СССР

Характерны символические ряды данного периода. В 1990 г. позитивная оценочная тональность сообщений «АиФ» о военных уменьшается до 50 % (88 % в 1989 г.). Нет речи о героизме советского воина. Все сводится к символам «дедовщина», «недовольные» «конфликтуют» (конфликты с начальством, массовая де-партизация). Доминирующая символическая триада 1991 г. — «развал», «ненужные» «уходят». В1992 г. «развал» дополняется символами «жадные» и «воруют». Общая негативная тональность символических рядов сохраняется до 1999 г. — второй чеченской кампании… После завершения той или иной «операции» внимание к группе военных стабильно ослабевало… Возникает впечатление, что армия России либо сражается, либо «зверствует» в казарме» [76].

Таким образом, военных задвинули в «социальную полутень», резко снизив уровень «общественного признания», выражаемого идеологизированными СМИ господствующего меньшинства. Во время перестройки серию тяжелых ударов нанесли по армии, обвинив «советскую военщину» в «преступном» подавлении массовых беспорядков и вспышек насилия на периферии СССР. Как сказано в одном обзоре, «военнослужащие объявлялись чуть ли не главными виновниками негативных событий, их социальных последствий. Так было в Нагорном Карабахе, Прибалтике, Тбилиси, Баку, Приднестровье, в Москве в августе 91-го, в октябре 93-го» [213]. Была проведена целая кампания по подрыву авторитета и самосознания армии и правоохранительных органов СССР.

В результате такой психологическое обработки армия как важнейший политический институт стала аполитичной: «По данным опросов, на 1 августа 1993 г. только 3 % российских офицеров считали себя приверженцами какой-либо из существующих партий».

Армия стала «безопасной» для нового режима, но одновременно утратила и волю защитника Отечества. Начался отток из армии офицеров— признак распада профессиональной общности, Вот масштабы этого процесса на исходе перестройки: «В 1990 г. количество рапортов на увольнение возросло по сравнению с началом 80-х годов XX в. более чем в 30 раз. В основном их подавали молодые офицеры; около 70 %— в возрасте до 25 лет. Симптоматично, что желание уволиться изъявляли в большинстве своем дисциплинированные, прилежные, инициативные офицеры. Почти 90 % из них окончили военные училища на «хорошо» и «отлично»… Если в 1982 г. 70 % опрошенных накануне призыва считали, что это почетный долг и высоко оценивали престиж военной службы, особенно службы офицера, то 10 лет спустя так считали только 20 %… Нравственное обоснование, идеологическое «подкрепление» для выполнения военного долга резко ослаблено (чтобы не сказать — исчезло)» [121].

Перестройка вызвала эрозию ценностной основы военной службы, а реформа 90-х годов XX в. углубила деградацию.

Наконец, тяжелую культурную травму оказала программа радикального разрушения «культурного генотипа» советской армии. К этому радикализму побуждали опасения реформаторов, видевших в армии оплот советского консерватизма, — опасения, не имевшие никаких оснований, поскольку офицерство СССР давно уже стало одним из отрядов интеллигенции, носителя демократических и либеральных идей.

Дезинтеграция общностей — от народа до конкретных профессиональных сообществ— не только создала условия для ликвидации СССР, но и предопределила глубину и продолжительность постсоветского кризиса, создала ощущение его неизбывности и безвыходности. Кажется, исчезло само социальное пространство. П. Бурдье писал, что социальное пространство — это «ансамбль невидимых связей, тех самых, что формируют пространство позиций, внешних по отношению друг к другу, определенных одни через другие, по их близости, соседству или по дистанции между ними, а также по относительной позиции…». Но эти «невидимые связи» разорваны, а общественные позиции, «определенные одни через другие», стерты и смешаны.

В целом целенаправленных действий по восстановлению связности прежних больших общностей в общероссийском масштабе пока что не предпринималось ни государством, ни мало-мальски организованными оппозиционными силами. Попытка власти превратить какие-то «поднятые» реформой социокультурные группы в системообразующее ядро «нового» народа успехом не увенчалась. Эту функцию не смогли взять на себя «новые русские» (буржуазия «из пробирки»), видимо, ядром общества и социальной базой власти не сможет стать и средний класс.

«Инсценировка» создания новых общностей путем имитации стиля оставшихся в прошлом сословных групп (типа дворян или казаков) идет с переменным успехом, но не может заменить структуру здорового общества, которая должна обладать динамичностью и разнообразием.

Раздел 4 ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ВОЙНА ПРОТИВ СССР

В 1987 г. в перестройке был взят курс на переход от плановой системы хозяйства к «рынку». Поначалу это подавалось как углубление социализма, что-то вроде обретения им «человеческого лица». М.С. Горбачев уверял: «Короче, преимущества планирования будут в нарастающей степени сочетаться со стимулирующими факторами социалистического рынка. Но все это будет разворачиваться в русле социалистических целей и принципов хозяйствования» [40, с. 89].

Убедительных доводов в пользу того, что «социалистический рынок» будет разворачиваться «в русле социалистических целей и принципов хозяйствования», приведено не было, и большинство населения доверия к этому странному утверждению не испытало и встретило всю эту доктрину с тревогой. Тем более что свои обещания М.С. Горбачев сопровождал оговорками такого типа: «Один из признаков революционного периода — большее или меньшее расхождение между коренными интересами общества, передовая часть которого готова к крупным переменам, и сиюминутными повседневными интересами людей. Всем, возможно, придется чем-то поступиться на первом этапе перестройки» [40, с. 49].

Сведения о том, как происходил переход к «социалистическому рынку» в Польше и Венгрии, усилили тревогу, и в кругах «консерваторов» стали прямо говорить, что целью этой «революции сверху» является разрушение основ советского хозяйства, а значит, и соответствующих этому хозяйству социальных отношений. Разговоры эти никакой политической силы не имели, — организационной базы для какого-то сопротивления планам реформирования хозяйства не было.

Что главной целью экономической реформы в СССР и странах СЭВ было разрушение политической системы блока государств, противостоящих Западу в холодной войне, в самой западной прессе говорилось совершенно открыто— наша отечественная интеллигенция не могла этого не видеть. Накануне обсуждения закона о приватизации в Верховном Совете СССР можно было прочитать такие сообщения: «Западные правительства и финансовые институты, такие как Международный валютный фонд и Всемирный банк, поощряли восточноевропейские правительства к распродаже государственных активов… Со своей стороны, правительства [стран СЭВ] рассматривали приватизацию как средство разрушения базы политической и экономической власти коммунистов. Это было лейтмотивом предвыборных кампаний, прокатившихся по всей Восточной Европе в прошлом году» [54].

На наших глазах в 1987–1988 гг. была начата реализация стратегического проекта ликвидации советской экономической системы как необходимого условия ликвидации СССР и его общественного строя. Разработка этого проекта велась долгое время; сейчас бы сказали, что организационная структура этой разработки была сетевой и даже теневой. Можно ли описать стратегические доктрины и принципы главных социальных и политических акторов, которые действовали в конкретный исторический период (1980-е гг.), изложить их стратегию? В главном можно — эмпирического материала достаточно. Более того, реализуемая этими главными субъектами стратегия была с 1985 г. открытой, ее с энтузиазмом излагали ученые Из ЦЭМИ и других институтов АН СССР. Сейчас о ней пишут в мемуарах авторы разных разделов доктрины реформ. Эта доктрина вызревала с конца 1960-х гг. и уже тогда имела вполне определенные очертания. Она была подчинена определенной цели — трансформации или уничтожению советской системы как «империи зла».

Стратегические планы были реализованы системно и последовательно. Ничего стихийного в этом процессе не было. Ни те авторы, которые излагали доктрину, ни ее идеологи, ни практики — никто не отрицает, что речь шла о выполнении стратегического плана. Если взять сотни три главных индикаторов всего жизнеустройства России (и в форме СССР, и в нынешней) и построить графики их динамики, то можно наглядно. видеть реализацию этой стратегии. Экономическая программа перестройки, завершенная ликвидацией СССР, привела к социальному бедствию на огромной территории СССР. Это можно было предвидеть, и об этом предупреждали западные специалисты.