Крамола. Книга 2

— И внуки не ответчики! — Деревнин сбил шляпу на затылок. — Видел я, все знаю!

— Признай, признай, Деревнин, — попытался вразумить его Андрей Николаевич. — Не нами это придумано, а видно, так уж изначально идет. Сын за отца не ответчик, но внук за деда его лямку тянет. Я вот гляжу на своего правнука и про Ивана думаю, про старшего своего. Живет пока малец и ведать не ведает, какая ноша ему приготовлена. Чуть подрастет — и впряжется в дедову лямку.

Деревнин вскочил, хватаясь за поясницу, и, наверное, резкая боль остановила его, заставила опомниться. Он вскинул было руку, но лишь вяло взмахнул ею и затоптался, распрямляясь и покряхтывая. Андрей Николаевич посидел, обвиснув на своей палке, затем спохватился и спросил, который час. Деревнин справился с болью и полез в карман за часами. Достал кисет, прицепленный на цепочке, развязал его и вынул наконец блеснувший в темноте кругляш. Андрей Николаевич посветил спичкой — без четверти двенадцать.

— Пойду, — сказал он. — Ты тут посиди и подожди меня. Я скоро.

— Куда ты? — Голос Деревнина напрягся. — Зачем?

На березе у опушки леса ворохнулась кукушка, спросонья принялась было куковать, но рассовестилась и умолкла.

— Сегодня же Купальская ночь, — напомнил Андрей Николаевич. — Папоротник должен цвести. Схожу посмотрю, может, будущее узнаю.

Он огляделся, прикидывая направление, и пошел к восточному склону, на котором чернели связанные кронами старые сосны.

— Ты что? — испуганно спросил Деревнин вслед. — Папоротник не цветет. Он же как гриб.

И замолк, видно, страшась тишины, что исходила от неба и охватывала землю. А может быть, в эти минуты покоя человеческий голос глох, как и все живое вокруг: Андрей Николаевич шел и не слышал своих шагов…

Он остановился под соснами, нащупал руками жесткие лапы папоротника и, выбрав место под деревом, очертил его обережным кругом. Затем, войдя в круг, опустился на колени и стал ждать. Тьма в лесу была настолько непроглядная и густая, что замедляла бег времени, а вместе с ним и ток крови в жилах. И как тут ни всматривайся, как ни моргай или плачь — не сморгнешь и не смоешь слезами этот вселенский мрак. На миг Андрею Николаевичу почудилось, будто он оглох и ослеп. Захотелось уйти отсюда, однако он крепче сжимал руками палку и ждал. Пусть он не успеет или не сможет сорвать ни одного цветка, но лишь бы воссиял свет, ибо ничего нет превыше, когда земля лежит в темном безмолвии.

Коля приехал уже после восхода солнца и был каким-то помятым, всклокоченным — возможно, ночевал в машине. Он остановился неподалеку от стариков, сидящих у костра, подбоченился.

— Что скажешь? — спросил Андрей Николаевич, не поднимая головы.

— Я хотел тебя послушать, — дерзко сказал внук. — После такой ночки есть что сказать.

— Есть, — согласился Андрей Николаевич. — Ты почему над старыми людьми издеваешься? Как ты посмел обидеть старика?

Внук переступил с ноги на ногу, хмыкнул:

— Не понял. Ты о чем, дед? Кого я обидел?

— А вот его! — указал на Деревнина Андрей Николаевич. — Или тебе уже все нипочем, если в начальниках ходишь?

— Его — обидеть?! — взвинтился Коля. — Да ты знаешь, кто он такой? Знаешь?

Деревнин сидел, нахохлившись, и мешал палкой угли в костре. Пепел и черная сажа — жгли резиновый баллон — поднимались вверх и оседали на дырчатую его шляпу.

— Знаю, — спокойно бросил Андрей Николаевич. — Он несчастный и одинокий человек. Ко всему прочему, в преклонных годах. Ты обязан был его пожалеть.

— Пожалеть! — тихо возмутился внук. — Пожалеть… Вы что, сговорились? Дед? Неужели ты?..

— Ну, а ты решил, мы в рукопашной сойдемся? — Андрей Николаевич помедлил и твердо добавил: — Николай, ты должен попросить у старика прощения.

Внук отступил к машине, присел на бампер и удивленно покачал головой.

— Да… Чтоб я у этой гниды?! Прощение?.. Он — убийца! Дед! Опомнись! Что ты говоришь? Ведь он расстреливал безвинных людей! Я все о нем узнал, все знаю!

Дряблая, иссеченная морщинами шея Деревнина гнулась, и покатые плечи, приподнимаясь вверх, торчали выше затылка. Обгоревшая палка бездумно ворошила уголь и густую, кипучую золу.

— А ты хоть можешь представить себе, сколько ям с трупами на территории монастыря? — каким-то утробным, крадущимся голосом спросил Коля, приближаясь к деду, — И это — его работа. Его!

Деревнин вдруг вскочил и, волоча за собой палку, бочком пошагал вниз по склону холма. Он все убыстрял ход и скоро уже трусил жалкой стариковской рысцой. Коля проводил его глазами и приступил к деду.

— Он сам, лично расстреливал! Свидетель есть. Я нашел очевидца! Сколько он людей сгубил?.. В яму, а потом густой известкой. Потом еще партию, и еще известкой. Пока доверху не набьют… Дед! Я привезу тебе очевидца! Сам послушаешь. И тогда…

— Не нужно никого ко мне возить, — отрезал Андрей Николаевич. — И все! Все! Занимайся своим делом, а старика больше не тревожь. И меня тоже. Слушать больше не хочу. И не буду!

— Почему? Ты же в лагерях был, и мать твоя… У них же целая технология была! Как на бойне… Дед, почему?

— Да потому, что я все это знаю! — сдерживаясь, выдохнул Андрей Николаевич.

— Знаешь?!

— Знаю.

Коля присел перед дедом, чтобы видеть лицо и глаза, недоверчиво помотал головой.

— Не может быть… Откуда знаешь?

— Знаю. И не приставай больше.

— Не верю! Это ты говоришь, чтобы я отстал. Не верю!

— Что? Технологию рассказать? Как включали свет, когда перешагнешь порог конюшни? Как потом… — Андрей Николаевич оборвался на полуслове, сообразив, что и так наговорил лишнего. Коля приступил ближе, схватил деда за колени, потряс:

— Откуда?.. Скажи, откуда знаешь?.. Дед?! Почему раньше молчал? Почему ты всегда молчишь? Знаешь и молчишь!

— Потому что ты еще не дорос, чтобы слушать! — отрубил Андрей Николаевич. — И больше ни слова. Все равно ничего не скажу.

Внук медленно выпрямился и замер с опущенными, безвольными руками. Казалось, еще миг — и он расплачется.

— Все равно Деревнин — убийца, — наконец выдавил он. — Все равно…

— Я тоже убийца, Коля, — проронил Андрей Николаевич. — Суди и меня. Если взялся судить…

— Ты?.. Ты убийца? — Губы у Коли задрожали, на бледном лице проступил румянец, но тут же стерся, и выступила испарина. — Не поверю… Нет, не мoгy…

Андрей Николаевич тяжело поднялся с колоды и сделал несколько шагов прямо на поднимающееся солнце. Постоял, грея лицо, потыкал палкой землю и, опершись, обернулся.

— Я тоже, Коля, расстреливал. Пусть не своей рукой, но по моему приказу… Сорок шесть человек пленных. Сорок шесть душ… Всю жизнь перед глазами стоят.

— Пленных? — неожиданно ухватился внук. — Если пленных, значит, в войну? Скажи, дед, в войну?

— Нет разницы: война, не война…

— Как же нет? Есть! — Надежда появилась в его голосе. — Тс в войну, а то в тюрьме! В мирное время! Безвинных!

Андрей Николаевич потрогал звезды на погонах внука, одернул китель.

— Кто воевал на гражданской, все убийцы, Коля. Все в крови. Потому что убивали братьев. Все правы, и все виноваты. Убивали, чтобы победить. И обе стороны хотели победы. К убийству привыкли, потому и убивали в мирное время. Революция требовала жертвенной крови. И белые убивали бы, если бы победили… Мы все убийцы.