Крамола. Книга 2
Шрифт:
— Андрей Николаевич, милый! — взмолилась Юлия. — Я вам постелю в гостевой комнате. Идемте!
— Нет, хочу на хозяйской! — закуражился он и пошел сквозь анфиладу. Заблудился, попал в тупик, но узнал дверь ванной. Юлия попыталась увести его, однако Андрей засмеялся и, указывая на ванную, проговорил восхищенно:
— Я здесь воду украл! На четвереньках ползал…
Он побежал по лестнице наверх, Юлия не отставала, уговаривала, молила его; Андрей лишь пьяно смеялся и дергал двери комнат.
— Знаю! Знаю… Завтра будет порка. Но — хочу! На хозяйской!
И Юлия сама открыла перед ним маленькую дверцу, ввела в узкую, почти
— Что это? — спросил он, словно напугавшись голых стен и аскетической обстановки. — Одиночка? Камера?
— Дядюшкина спальня, — виновато ответила Юлия. — Он не любит, чтоб сюда заходили… И убирает сам.
Андрей вышел из комнаты и послушно направился за Юлией. В глазах почему-то стояла перетертая, вылущенная телами солома, в которой лежал Шиловский в «эшелоне смерти», и земля — тяжелая, каменистая земля у железнодорожной насыпи, серо-синеватая, напоминающая цвет солдатского одеяла.
В гостевой было темно — черные шторы не пропускали даже хилого, сумеречного света. Будто сонный, с закрытыми глазами — все равно ничего не увидеть — Андрей разделся, ощупью нашел кровать, уже кем-то приготовленную и неимоверно широкую, так что не достать краев. Шелковисто зашуршала простыня на тяжелой перине, пуховое же одеяло, наоборот, показалось легким и отчего-то колючим. «Это солома, — подумал он. — Или нет, сено, на сенокосе…»
— Я принесла вина, — услышал он шепот. — У вас пересохли губы…
Каким-то образом в руке оказался бокал. Андрей привстал и выпил его до дна. Вино пахло лугом — солнцем, подсыхающей скошенной травой — и свежими огурцами. Потом он вспомнил, что это вовсе не огуречный запах. Так пахнет папоротник, если его сорвать и растереть в ладонях.
— Спите спокойно, — у самого уха прошептал знакомый голос, и Андрей ощутил на своем лице маленькие, шершавые руки. — Вы сильный, вы не боитесь смерти. А человек, который не боится смерти, победит всех своих врагов.
Пахло сеном, летним покосным зноем, и вдруг откуда-то из темноты посыпалась мелкая, колкая труха.
— Аленька? — позвал он. — Где ты, Аленька? Я тебя не вижу…
— Я здесь, здесь, с тобой, — отозвался чужой голос. — Вот мои руки…
«Это не Аленька», — подумал Андрей, однако узнал руки, шершавые и колючие от заноз.
— Аленька, — проговорил он. — Вино летом пахнет… А где мой конь? Где конь? Его расседлать нужно… Заподпружится…
— Все спокойно, милый, — серебрился шепот, и рука обласкивала шрам. — Конь здесь, все хорошо…
«Так не бывает, — словно кто-то сторонний подсказывал ему, и кололись эти слова, будто сенная труха. — Ты же сам знаешь, и быть не может. Обман, чувствуешь, обман…»
Он уже ничего не чувствовал, не видел, да и не слышал тоже…
Сон был глубоким и таким далеким, что доставал детство. И пробуждение скорее напоминало возвращение из прошлого. Чудилось, будто он идет по бесконечной анфиладе комнат: вот комната детства, вот комнаты юности, почти сливающиеся в единую, но все равно разные. И — последние, замыкающие, похожие то на «эшелон смерти», то на камеру-одиночку в Бутырской тюрьме. Прежде чем проснуться и ощутить явь, прежде чем выпутаться из бесконечной вереницы снов, он вдруг вспомнил, где находится и что произошло. Вспомнил, и захотелось, чтобы и это оказалось сном. Однако,
открыв глаза, Андрей увидел темную гостевую спальню, серые квадраты рассветных окон, проступающие сквозь черные шторы, и в этом неясном сумраке — каштановые, словно подсвеченные, разбросанные по высоким подушкам волосы. Лицо Юлии и во сне было напряженным, а в уголках губ и глаз таилось что‑то неуловимое, какая-то готовность к испугу. Казалось, сделай неосторожное движение — и по лицу ее скользнет страх, а потом уже все другие чувства.Явь была осознанной. Молчаливая и кричащая о себе реальность не оставляла никакой надежды.
«Что же я наделал? — без отчаяния, но горько подумал Андрей. — Что я сотворил? Зачем?»
И этот вопрос сразу и прочно засел в голове.
Он вспомнил, что называл ее Аленькой. Но губы пересыхали, и его невнятный шепот, чужое имя она принимала за свое. Аленька — Юленька…
Зачем?
Он спустился с кровати и встал на колени перед Юлией. В сумерках лицо ее казалось таинственным и трогательным, словно на иконе. Теплая волна нежности окатила Андрея, но он лишь дотронулся до разметанных волос и спросил:
— Зачем?..
Поднялся на ноги. Ковер был толстый, так что казалось — ноги стоят в траве. Стараясь не шуметь, Андрей оделся и с сапогами в руках осторожно вышел из гостевой.
«Как же это случилось? — спросил он, пытаясь разогреть тугие, неповоротливые мысли. — Куда же я иду? Господи, не хотел идти, не думал — ноги сами несут… Только куда? Зачем?!»
В анфиладе, где были не зашторены окна, уже вовсю разливался утренний свет. Напольные часы в одной из комнат показывали четверть пятого. Маятник с невидимым из-за черного стекла рычагом беззвучно метался в своем окне.
«Так это же конец! — неожиданно озарила мысль. — Теперь мне ничего не нужно. Сейчас я уйду и больше никогда не вернусь. И меня никто не найдет. Как же я раньше не подумал?! Можно было уйти еще вечером…»
Он направился к двери, ступая осторожно; а поняв, что идет по-воровски, встал, усмехнулся:
«Дворянин… Русский офицер…»
Выход был рядом, и фуражка уже в руке — будто бы в этом доме ничего не остается…
Андрей оглянулся назад, тяжело потряс головой: «Вор, вор…»
Не тая шагов, он вернулся в гостевую и встал у порога. Юлия сидела на кровати, завесив лицо волосами.
— Я никому, никому не скажу, — тихо проронила она, выпростав лицо. — Об этом никто никогда не узнает. Эта тайна только наша с тобой.
Он молчал и клонил голову. Голос ее волновал душу, и становилось еще горше.
— А дядюшке скажу, что ты ушел еще вечером. Не дождался и ушел.
Андрей не знал, как ей сказать — «ты» или «вы». Он взял ее горячую руку, поцеловал и с трудом выдавил:
— Прощения мне нет, я знаю…
— Не уходи, еще рано, — Юлия слабо попыталась задержать его, обнять за шею. — Еще патруль на улицах… Ты не уйдешь?
— Простите меня, Юленька…
— Погодите, я во всем виновата! — горячо зашептала она. — Я все когда-нибудь расскажу!.. А сейчас не уходите! Патруль!.. Принесите мне вина!
Андрей пошел на кухню, взял раскупоренную бутылку, но тут же поставил ее обратно и, прихватив фуражку, повернул в замке ключ. Сквозь щель приоткрытой двери он неожиданно увидел Тауринса. Тот сидел на скамейке возле ворот и о чем-то тихо беседовал с охранником. Лица обоих были сосредоточенны и настороженны, словно там происходил какой-то сговор.