Красавица Амга

— Я должен знать точно — могу ли я довериться вам полностью. Этого требуют интересы нашего общего дела, поэтому, Эраст Константинович, прежде чем обижаться, надо бы это понять.

— Прошу меня извинить, — смирился Соболев.

— Могу ли я передать, что вы свою судьбу вверяете в распоряжение генерала Пепеляева?

— Да!

— Знаете ли вы, какую силу представляет собой добровольческая Сибирская дружина?

— Знаю. Агентура красных работает неплохо.

— А если так, то должны вы знать и цели генерала. Якутск — только первый шаг в крестовом походе Пепеляева против большевизма. Конечная цель — Москва.

— Дай-то бог!..

— А теперь приказ генерала. Вы должны достать копию плана операции красных против Пепеляева.

— Ка-ак?! Штаб командующего и военкомат работают раздельно…

— Как достать — это ваше дело. Копию плана передадите мне. Должны понимать, насколько важно, чтобы этот план как можно раньше попал в руки генерала.

— Понимать-то понимаю…

— Теперь второе. Через верных людей надо развернуть среди красных отрядов агитацию, с тем чтобы они перешли на сторону Пепеляева. Прокламации и воззвания я вам доставлю.

— Весьма сомнительно…

— Третье. Во время наступления на Якутск поднять в городе мятеж, захзатить штаб, ревком, обком, телеграф.

— Легко сказать… — окончательно сник Соболев и стал оглаживать подбородок.

— Никто и не говорит, что это легко достижимо. Но если постараться…

— Кто всё это организует?

— Вы!

Соболев аж подскочил:

— Да знают ли там, кто я таков, какие у меня возможности? Я всего-навсего рядовой сотрудник облвоенкомата. К тому же без доверия, не особенно вхож в секреты. Я не волшебник. Нет, не могу обнадёжить…

— Кто вы такой, Эраст Константинович, там отлично знают и надеются на вашу находчивость, на ваш ум, на вашу смелость. Вы не будете один. Скоро я вас познакомлю с некоторыми нужными людьми. Но первейшая задача — достать оперативный план.

— Нет, нет Откуда я его достану? Каким путём? Подумайте сами…

— Думать приказано вам, а не мне! — отрезал Валерий. Он быстро оделся. — Пёс у вас сильно брехливый, проводите меня.

— Ах, да…

Вышли во двор.

— Ещё раз, Эраст Константинович, — напомнил Валерий, уже взявшись за щеколду калитки. — Приказ не обсуждается. Приказ выполняется.

— Да… да…

— До свиданья.

Хлопнула закрываемая калитка. «Слюнтяй… Ещё офицер называется! — с презрением думал Валерий, скорым шагом направляясь к себе. — Барахло! Такая туша, а ум как у суслика. Не добьюсь своего — не отступлюсь! Я тебе ещё покажу, почём фунт лиха».

А Соболев между тем, приоткрыв калитку, глядел вслед гостю. Судя по скрипу снега, шаг его был уверен, и Соболев с завистью подумал: вот она, молодость, ей всё нипочём. Вдруг холодная волна ужаса медленно стала вливаться в него: «А что, если его подослали из Чека? Если это была провокация, тогда…» Запахивая шинель, Соболев вспомнил про письмо: «Письмо-то было от Рейнгардта. Взаправду от него. Это-то уж точно, сомневаться не приходится. О, да пусть будет так…»

Эраст Константинович зашёл в дом. Как бы отыскивая тот заветный лоскуток материи, заглянул в топку. В прогоревшей печи на угасающих угольях лежал пепел — всё, что осталось от послания. Пинком ноги Соболев закрыл чугунную дверцу топки и прошёл в комнату.

Глава пятая

Годам тысяча девятьсот двадцать второму и двадцать третьему в Якутии суждено было слиться в один.

В последнюю неделю 1922 года и девятнадцать дней начала 1923 года один вслед за другим открылись два высокопредставительных органа Советской власти Якутии — Первая областная конференция РКП(б) и Первый учредительный съезд Советов. Многие и не вспомнили, пожалуй, в новогоднюю ночь, что она новогодняя.

Двадцать четвёртого декабря 1922 года делегаты Первой якутской областной конференции послали приветствие ЦК РКП(б):

«Красное знамя коммунизма будет твёрдо водружено по всей территории Автономной республики».

А вслед за этим 26 декабря Пепеляев издал приказ о наступлении в глубь Якутии.

Двадцать пятого октября части Народно-революционной Армии под командованием Уборевича заняли Владивосток «и на Тихом океане свой закончили поход». Двумя неделями после этого красные партизаны заняли Петропавловск-на-Камчатке, и Пепеляев об этом знал. Он знал, что в случае поражения ему и бежать уже некуда. Знал и шёл…

Нет, генерал Анатолий Пепеляев был не из тех, кто, собравшись на рать, поворачивает назад с полдороги, завидев тучку на небе.

В его сознании эсеровские представления о патриархальной государственной Сибири вне зависимости от «большевистской метрополии» — эти милые его сердцу идеалы слишком не вязались с мировой революцией большевиков. Да неужто пойти к ним на поклон? Неужто обречь себя на участь жалкого последыша и жить-дрожать в какой-нибудь дыре?

В дни испытаний немало мужества придаёт людям сознание своей правоты, и тридцатидвухлетний генерал Пепеляев был в эти дни бодр, строг к себе, внимателен к соратникам, голодал и пел со своими дружинниками, он даже писал стихи.

Комсомольцев педагогического техникума обком РКСМ прикомандировал в помощники обширного аппарата партконференции и съезда Советов. Томмот Чычахов был среди них.

Никогда ни до этого, ни после того он не видел одновременно столько доблестных сынов партии и народа. Едва ли не все вооружённые, опоясанные пулемётными лентами, с портупеями поверх ватников и гимнастёрок, они внесли сюда воздух Революции, до взрывного предела насыщенный грозовым разрядом: стоит лишь бросить клич, и все, как один, — в бой. Шальной от радости и возбуждения Томмот носился с бумагами из комиссии в комиссию, нередко путая и бумаги и сами комиссии.

Прошёл первый день — день приветствий. И второй день прошёл, и третий, уже давно всё вошло в рабочую колею и стало уже не столь празднично, а ликующее, но пока необъяснимое чувство не покидало парня. Лишь к концу работы конференции и в первые дни после открытия съезда Томмот разгадал его — это было осознание предметности явившейся народу автономии, смысл и значение которой до того он, как и многие, лишь смутно угадывал, знаешь, что это нечто хорошее, а что оно такое, на деле никак не можешь уразуметь.

Это походило на то, как если бы отверженный и не смирившийся человек пришёл бы гол как сокол в некую мёртвую местность, оглядел её пустынный, безрадостный вид и сказал бы: вот здесь мне назначено жить. Вот здесь, сказал бы он, я поставлю хотон, вот здесь поставлю юрту, вот здесь будет у меня сэргэ, вон там по окрестности я пущу на выпас моих лошадей и оленей, которых ещё нет, но будут. Такой человек ничего не делает наспех: ведь его дети и внуки будут называть это место родиной…