Краш-тест для майора

— Мой паспорт?… — зависаю я. — Зачем ему мой паспорт??

— Хороший вопрос. Я думал над ним… — стучат размеренно его пальцы по деревянным перилам. — И надумал только два логичных варианта, Настя. Либо вас что-то связывает…

Ах, мамочка…

— Либо Зольников решил, что может взять чужое. Моё.

— Да ты с ума сошел! Что меня может связывать с московским майором? Я пять лет в Москве не была!

— Я ошибаюсь?

— Ты ошибаешься!

— Может быть… Ну, а если вас ничего не связывает, проконсультируйтесь меня, Настюш, по одному профессиональному вопросу в рамках твоей компетенции.

Он приобнимает меня за талию, и мы прогуливаемся по больничному скверу.

— В твоём исследовании есть часть с электрошоковой терапией. Если медикаментозная терапия вызвала потерю памяти, то после электрошоковой терапии потерянные эпизоды уже не восстановимы. Так?

— Да. Электроимпульс разрывает нейронные связи. А нейронные связи — это и есть память. Сейчас лечение проводят только слабыми токами. И разрывают они только слабые нейронные связи. Страдает обычно краткосрочная память или те нейронные связи, что уже нарушены. Поэтому после некоторых медикаментов ЭШТ противопоказана. Иначе…

— Отлично. А какие показания для ЭШТ?

— Депрессия… суицидальные настроения… зачем тебе? Ты что, хочешь… отформатировать мозги Зольникова?! — доходит вдруг до меня.

Глеб задумчиво молчит.

— Послушай меня, Настюш… Я не хочу причинить ему вред. Наоборот. Всё, что я делаю — это попытка сохранить ему жизнь. Мне нужно, чтобы через пару-тройку дней он вышел отсюда бодряком. Мне важно, чтобы он доделал ту работу, которую приехал сделать. Иначе, приедет кто-то другой. И проблема может усугубиться.

Выдыхаю, стараясь контролировать накатывающую истерику.

— Но… мне нужно заменить пару пазлов в его воспоминаниях.

— Это невозможно! Такое не просчитаешь!

— Я уже просчитал всё. ЭШТ проводят под общим наркозом, так?

— Так…

— Можно ли потом как-то понять, что тебе провели эту процедуру?

— Господи… — закрываю лицо руками.

— Я вопрос задал!

— Сам больной этого конечно никак не сможет понять. Но этого делать нельзя! На это нужно разрешение самого больного!

— Настя… — опасно. — Или он забудет пару последних дней после… травмы. Или…

— Или что?!

— Или сяду я, а потом и ты. В его отчете фигурируешь и ты тоже. И то дело, по которому ты не села числится с пометкой «провести дополнительное расследование.» Садиться я не хочу. Мне придется экстренно решать задачу с Зольниковым. А если все получится, он просто поедет в свою Москву чуть с искаженной картинкой реальности. И все! Все живы, свободны, счастливы! Будь благоразумна. Подумай об этом до завтра, хорошо?

Приобняв целует меня в висок. Уходит… я смотрю, как двигаются по серым брюкам полы его серого короткого пальто.

Ты же хотела, Настя, чтобы Зольников забыл про все, что было между вами, да? Молилась! Вот, пожалуйста… Пора бы уже понять, что тебе ничего не дается просто так. За всё, абсолютно за любой кусок счастья, ты должна будешь заплатить цену, перекрывающую это счастье с лихвой! Ну, не положено тебе счастья… Смирись.

Глава 28. Эксклюзив

Сжимаю решётку…

Муратов, да? От ревности неожиданно сильно вскипает кровь. Кто она ему? Жена? Девушка?..

Приобняв за талию, он ведет ее до ворот больницы. Целует в губы перед тем, как уйти. У меня темнеет в глазах в момент, когда он касается её губ, кровь бьет в лицо.

Угомонись, Зольников… Чужая женщина же. А внутри всё полыхает так, словно мою обнимают и целуют. И хочется сорваться на неё за это — «как ты можешь»?! И ему настучать в табло. Чудно, блять…

Охрана закрывает за ним стальные ворота. Настя кладёт себе руку на лоб, словно проверяет нет ли жара. Потом — ладони на щеки… И, обнимая себя за плечи, не спеша идет обратно. Останавливается у лавочки, садится на неё. Сигарета тлеет в пальцах, словно она забыла о ней.

Вздрагиваю от криков в коридоре. Выхожу из палаты. Тело всё еще ватное и непослушное. При резком повороте головы перед глазами все плывет.

Санитары заламывают какого-то буйного. Ломают профессионально, практически как ОМОН. И даже несмотря на это, буйному хватает дури раскидывать их. Зрелище впечатляющее — глаза навыкат, жилы на шее, как у быка, лицо малиновое от напряжения. Рычит что-то невнятное. Локтём попадает одному санитару по лицу, но второй наваливается на него сверху, роняя на пол.

— Палыч, въеби ему сульфазин! — рявкает санитар, который получил по лицу.

— Не могу… Настасья Андреевна на смене. Ты ж знаешь…

Сульфазин — это терапия наказательная. Раствор серы в масле. Боль, слабость и лихорадка. После инъекции уже не побуянишь. Болевой шок быстро остужает. Во времена НКВД и у нас такую гадость пользовали. Я думал в больницах эту адскую смесь давно не используют. А оказывается могут, когда Настасьи Андреевны нет?

Врач, который привез мне мою капельницу, зубами срывает колпачок с иглы и всаживает её в плечо на мгновение обездвиженному буйному. За секунду вводит лекарство. Еще секунд десять и буйный обездвиженно обмякает на полу.

Санитары закидывают буйного на каталку. Один увозит его в сопровождении врача.

— Тамара Львовна, ампулу уберите, — заглядывает по дороге врач в сестринскую.

— Бегу-у-у… — раздаётся оттуда.

Оставшийся санитар стирает кровь с разбитой губы.

— Сука… — шмыгает носом.

— Эй… — тихо окрикиваю я его. — Дружище.

Разворачивается в мою сторону.

— Чего? — недоброжелательно.

— Замути мне пачку сигарет. Я тебе завтра большое спасибо на твой банковский счет скажу.

Завтра привезут бук, у меня там личный кабинет банка. Прокручиваю в голове свои пароли. Все помню. Но как только пытаюсь вспомнить что-то из «слепой зоны» начинаю терять связь с реальностью. Одна муть…

— Сильно большое? — с сомнением смотрит на меня санитар.

— С чаевыми.

Осматривает с ног до головы.

— Ладно. Будут тебе сейчас сигареты. Но! Никому… — кивает в спину врачу.

— Само собой. И бритву!

— Бритву — нет. Неположено.

Санитар уходит, я жду его у стойки. На ней разбитая ампула, а за стойкой стеклянный шкафчик с лекарствами. Ключ в замке. И мне как пацану хочется нашкодить и стащить оттуда что-нибудь. Но я же не гопник…