Красная линия (фанфик Сумерки)

Отпусти свои фантазии

В эту темноту, с которой, ты знаешь, ты не можешь сражаться

В темноту музыки ночи.

Позволь сознанию начать путешествие сквозь неизвестный, новый мир,

Оставь все мысли прошлой жизни,

Позволь своей душе отнести тебя туда, где ты должна быть!

Только после этого ты сможешь принадлежать… мне.» (и снова его голос невероятно мягкий).

Он знает, что я здесь? Он поёт для меня?.. эти строчки звучали так, будто он ссылался на меня – Освободи свои мысли, Отпусти свои фантазии В эту темноту, с которой, я знаю, я не могу сражаться.

И та часть, про жизнь, которой я жила раньше, и про то, чтобы позволить моей душе отнести меня туда, где я должна быть… Интересно, знал ли Эндрю Ллойд Вебер про меня и Эдварда много лет назад.

Мне понравилось то, как он спел последнюю строчку: Только после этого ты можешь принадлежать мне. Он думает, что принадлежит МНЕ, но на самом деле я уже принадлежу ЕМУ.

Эй! Сеанс терапии, помнишь, доктор Белла?! О да, Господи, я безнадёжна.

«Изменчивое, давящее, сладкое опьянение,

Дотронься до меня, верь мне, ощути каждое чувство,

Позволь мечте начаться, позволь своей темной стороне отдаться

Силе музыки, что я пишу,

Силе музыки ночи.

Ты одна можешь заставить мою песню парить,

Помоги мне создать музыку ночи».

Теперь он мычал мелодию, и я почувствовала, как моя грудная клетка расслабляется, словно её держали в тисках и теперь медленно отпускали.

Блядь, да с таким голосом он должен быть певцом! Мне нужно прекратить ругаться. Это очень плохо. С тех пор как ОН здесь, эти слова въелись в мои мысли и в мой рот. Он плохой парень. И это отражается на мне.

Но я никогда не забуду эту песню… и голос Эдварда. Теперь – это часть меня. Я дрожу! Я записала это в конце блокнота, где описываю свои чувства. Первая половина принадлежала Эдварду.

Я заметила, что мои руки снова действуют сами по себе и пишут: Я обожаю его.

Я ошеломлённо уставилась на эти слова. Через 13 дней, сейчас уже почти 12, он исчезнет из моей жизни. Я никогда не увижу его снова.

Шли минуты, но для меня они были секундами. Я чуть не испытала сердечный приступ, когда неожиданно услышала голос Эдварда сзади меня, выходящего из ванной.

– Доктор Белла! – сказал он немного громко, посмеиваясь над тем, как я подпрыгнула, я резко обернулась, а он быстро двинулся в сторону зеленого дивана, на этот раз он сел, вместо того, чтобы распластаться по нему словно сексуальное покрывало.

– Извини, – оскалился он и провёл обеими руками сквозь влажные волосы. Они были тёмными, почти черными от воды, но из-за солнца, ярко светящего на них, виднелся красный оттенок.

Он был без майки, как и гласило правило номер один, на нем были только черные фланелевые штаны с красным полосками вдоль и поперёк.

Без обуви, как обычно. Он почтительно сидел, стараясь теперь быть хорошим, это произвело на меня впечатление после утренней лекции.

– Я вовремя? – спросил он, оборачиваясь, чтобы посмотреть на часы.

– Да, Эдвард, ты вовремя, – ухмыльнулась я.

Я люблю тебя.

– Так… – я открыла блокнот в начале, взяла ручку и, потянувшись, нажала кнопку на диктофоне. – Эдвард – интервью номер два.

Начнем с легких вопросов, сказала я себе, посмотрев в блокнот.

– Итак, Эдвард, – усмехнулась я, взглянув на него из-под ресниц. – Тебе нравится Спанч Боб?

Он слегка смутился и рассмеялся, бросив взгляд в окно, а потом снова на меня. Я тоже засмеялась, вспоминая это.

– Ты наконец-то сказала это, – он посмотрел вниз под ноги и затем на меня. – Я всё гадал, заметила ли ты.

– Я всё замечаю, – сказала я. – Это моя работа или… я хочу, чтобы это было моей работой.

Он почесал щёку, какой-то момент глядя на свои колени.

– Ну? – я слегка подтолкнула.

– Я на самом деле не СМОТРЮ это… – объяснил он, и я видела, что он не договаривает. – Я… мне нравится, когда он включен. Играет на фоне… Это расслабляет меня.

Он пожал плечами и помотал головой, казалось что-то происходило в его глазах, пока он обдумывал свой ответ.

– Мультики непорочные, – добавил он. – Невинные. Мне это нравится…

Это имеет смысл. Думаю, его повседневная жизнь такая грязная, что когда он не на работе, он наверное нуждается в чем-то, что контрастирует с сексуальной темнотой его работы.

Я быстро сделала несколько записей и сказала:

– Я понимаю это.

– Понимаешь? – спросил он риторически, скрещивая руки и затем снова опуская их.

О-оу. Я уже теряю его. Он посмотрел вокруг, ища, чем бы занять руки, напоминая то, как я часто веду себя. Я тоже никогда не знаю, что делать с руками. Забавно, он нервничает сейчас так же, как я, когда он действует на меня своими чарами. Мы как противоположные стороны монеты.

Он взял журнал со столика, свернул его и стал тихонько постукивать им по колену. Так, хорошо, теперь ему есть с чем играть.

– Ты в порядке, Эдвард? – мягко спросила я.

– Да, нормально, – оскалился он. – Продолжай.

– Ладно, – я вздохнула. – Я собираюсь задать тебе несколько быстрых вопросов, просто, чтобы потом не возвращаться к ним, хорошо? Не переживай.

– Хорошо, – теперь он испытывал любопытство.

– У тебя в детстве не было каких-либо сексуальных домогательств? – спросила я сквозь сжатые зубы и заставила себя посмотреть в его глаза.

– Нет, – он улыбнулся, кажется ему нравится видеть страх в моих глазах.

Я молча ждала, что он скажет дальше.

– Люди, которые воспитывали меня, когда моих родителей не было рядом, прекрасно относились ко мне. Джосеф – дворецкий – был мне как отец. Он любил музыку и оперу и научил меня всему, что знал об этом. Он научил меня играть на пианино и гитаре. И еще была Кэтрин, замечательная женщина, она работала на кухне. Она заменила мне мать, и я много времени проводил с ней на кухне, помогал ей готовить. Никто в доме никогда не сделел бы ничего, что могло обидеть меня. Они вырастили меня. ОНИ любили меня.