Красная Пашечка

И тут я вспомнил о Крузенштерне. Он был адмиралом и проплыл вокруг света. Он не писал путевых заметок, поэтому у его команды никогда не вяли уши.

Корабельный кот смотрел на меня из трюма зеленым глазом. Мы не любили друг друга. Он был соленым, как моя проза. К тому же он презирал психоанализ и вечно путал экзистенциализм с акселерацией. За время плававши он облысел, чем вызывал во мне глухое раздражение.

Я сплюнул вниз, застегнул бушлат и стал думать о вечности.

Что-то стало холодать.

ЛЯГУШКА ИЗ СКАЗКИ

(Владимир Лидин)

Я обул новенькие галоши, нахлобучил велюровую шляпу и стал похож на пирата Джона Сильвера ив книги Р. Л. Стивенсона.

«Остров сокровищ» написал не я. К тому же у меня две ноги и нет говорящего попугая, орущего: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!» Но для чего писателю волшебный дар воображения? Я понял, что начало рассказа уже есть.

День был хотя и сырой, но чудесный. Ноги, разъезжались в жидкой грязи. Я шел по тропинке и оглянулся, услышав свое имя.

На тропинке сидела лягушка. «А что, — подумал я, — может быть, именно ее прапрабабушка вдохновила безвестного создателя сказки о Царевне-лягушке?» Для писателя, вышедшего в поисках сюжета, это была уже завязка! И еще я подумал: как часто художественные произведения рождаются буквально из ничего!

Я положил лягушку в шляпу и проследовал дальше.

Навстречу мне шла дама. Я узнал ее сразу. Это была Жорж Санд с томиком Жоржа Мдивани.

— Здравствуйте, Жорж! — сказал я, протягивая ей шляпу.

Она порылась в ридикюле, но, заглянув в шляпу, в ужасе отшатнулась.

— Ну разве не прелесть! — продолжал я. — Хотите, я вам подарю ее. Она говорящая!

— Гран мерси! — сказала Жорж. — Одно из двух: или вы моветон, или крупный мыслитель!..

Это был уже конфликт! Приплясывая, я поспешил к дому. Рассказ вытанцовывался!..

Развязки не было. Просто на моем столе теперь всегда стоит сырая галоша. В ней сидит говорящая лягушка. Она смотрит на меня и печально молчит.

А я смотрю на нее и пишу.

САВВА ОЛЕГОВИЧ

(Виль Липатов)

Савва Олегович Огольцов, молодой тридцатилетий заместитель главного, разлагался со вкусом.

Природа-одарила его красотой и мощным телом культуриста, интеллектом и положением. Но Савве Олеговичу все надоело — деньги и женщины, особняки и машины, отдельные кабинеты в ресторанах и любимая работа, верная жена и жена товарища.

Страх, липкий страх преследовал его днем и ночью.

За глаза его называли «шизик», ХОТЯ НА САМОМ ДЕЛЕ ОН БЫЛ ПАРАНОИК.

Савва Олегович родился в деревне, и это обстоятельство наложило на его облик отпечаток изысканного аристократизма.

Обладая возможностью иметь все, Савва Олегович все и имел. Он брал, имел, пользовался, но как он не любил брать! Как он страдал от того, что имеет! Как он мучился, когда пользовался!

Савва Олегович ненадолго выздоровел лишь однажды, спутав лосины с лососиной. Смеялся весь трест, Савва Олегович аристократически высморкался, вытер пальцы батистовым платочком и убил одного из весельчаков. Смех прекратился, А ЗАМЕСТИТЕЛЬ ГЛАВНОГО ЗАБОЛЕЛ СНОВА. И вовсе не потому, что за это ему дали выговор с занесением в учетную карточку. Безотчетный страх возник снова.

Савва Олегович совсем опустил свой породистый нос, сдвинул соболиные брови и однажды бессонной ночью дал по лебединой шее любимой жене Биплане, дочери знаменитого на весь мир начальника жэка.

Как директор сплавной конторы, а теперь и заместитель главного, Савва Олегович имел дело с лесом и, конечно, наломал дров. Сплавить дело не удалось, и Савва Олегович заскучал. Ему даже в тюрьму не хотелось.

«Ладушки!» — бормотал он, страдальчески морщась, натягивал на широкие плечи дубленку, с отвращением садился в черную «Волгу», с гримасой гадливости ел икру, с ненавистью овладевал падающими на него со всех сторон самыми красивыми женщинами Ломска и боялся! Смертельно боялся только одного — как бы все это не кончилось…

ЧИСТЫЕ ГЛАЗА ИСКУССТВА

(Виктор Лихоносов)

Егора приняли.

Он уже слышал о Яблочкиной, шел как-то по Трифоновке за Раневской, видел, как Жаров выпил однажды стакан компота.

Он был носат, сутуловат, чуть кривоног, слегка хромал и заикался. В театральное он прошел с триумфом.

Льняные кудри падали на его широкие плечи. Девочки его любили.

Но больше всех поражал Варсонофий.

В убогой комнатушке общежития он появлялся внезапно.

— Морды! — кричал он, запуская дырявым сапогом в венецианское зеркало. — Заразы! Что вы знаете о святом искусстве, рожи! Что вы лыбитесь, как троглодиты? Пресвятая Маруся, я был невинным! Где у вас туалет? Я играл короля Лира. Я так играл короля Лира, что Михоэлс хотел бросить сцену. В меня. Не подходите, я вас уроню! Квазимоды! Я хочу в сумасшедший дом, но меня не берут! Балда, ты не читал Баркова!.. Я талантливый! Поклянитесь, что я вам уже дорог! Сдавайте карты, кретины! Мы встретимся на кладбище. Меня погубила старая стерва Занзибарская. Ее подучил геморрой-любовник не то из Сызрани, не то из Краснодара. Вы смотрели «Кубанские казаки»? Там должен был играть я… Морды! Вы меня не забудете? Со святыми упоко-о-ой! Не перебивайте меня, я припадочный!!

Егор икал от удивления. Столица!

— Ты чу-удный! — говорила Лиза, целуя его.

Его дела шли блестяще. Поцеловав Лизу, он шел к Наташе. Целуя, она прочила ему славу Николая Симонова, имея в виду Константина, потому, что Евгений уже тогда был у вахтанговцев.

Целуя ее, он мужал.

Потом бросил все и уехал в Сибирь. Оттуда через Мангышлак махнул на Дон. Написал Варсонофию.

«Морда, — писал он, — ты меня не забудешь? Искусство — это не для меня. Я жить хочу, Наташа любила меня, а я обозвал ее трубадурой. На том свете меня поставят вниз головой. Я хочу быть кочегаром, плотником и монтажником-высотником. Пиши мне, кретин, а я тебе. Потом мы издадим нашу переписку и станем прозаиками. Резервуар, как говорят французы. Целую в диафрагму. Твой Егор».

Прочитав письмо, Варсонофий заплавал.

— Господи! — вздохнул он. — Писали же о нас когда-то… «Театральный роман» вот помню… А теперь?

И он всхлипнул лихо носом.

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

(Виктор Тельпугов)

ВЕСНА

После зимы обычно бывает весна.