Красная весна

— Вы действительно собираетесь жить в этой стране сообразно тем принципам, которые изложили?

— Да, — ответил я.

— Ну, бог в помощь, — сказал ученый, прощаясь.

Он был очень обижен. А мне не хотелось обижать и впрямь вполне приличного человека. Поэтому я, пожимая ему руку, сказал:

— Есть еще одна причина, по которой я не вступлю в КПРФ и не буду избираться по ее списку.

— Какая? — напряженно спросил ученый. Интонация этого его вопроса была пронзительной и прозрачной: «Говори главное! Что ты мне голову морочишь со своей метафизикой?»

Глядя ему прямо в глаза, я сказал:

— Играть в игру с агентами я не буду, ибо они не субъектны. И если ради чего-то, что мне дорого по-настоящему, надо будет играть, то играть я буду с хозяевами этих агентов. Они хотя бы субъектны.

Ученый, очень сильно побледнев, сказал:

— Вы не сможете.

— Если понадобится, смогу, — ответил я. Ученый вышел из моего кабинета. Это была наша первая и последняя встреча.

Через несколько дней другой, столь же высокостатусный ученый пригласил меня в ЦЭМИ на встречу Зюганова с научной общественностью, сочувствующей левым идеям. Зюганов вел себя так, как будто в зале сидели не ученые и даже не простые, но в меру просвещенные граждане, а клинические дебилы. «Вот вы меня чайком угощаете, — говорил он, взяв поставленный на трибуну стакан горячего чая, — а чаек-то — без сахара! А почему? Потому что цены кусаются! Сколько при советской власти стоил сахар? Столько-то. А теперь? То-то же! Еще полюбите советскую власть, вспомните ее добрым словом». Зюганов сознательно играл в примитив. Он натянул тогда на себя эту маску и не снимает ее вот уже 19 лет. За эти годы маска приросла к коже.

Он нес ахинею, играл под дурачка. А ученые внимательно и доброжелательно слушали. Ни одного вопроса по существу. Ни одной попытки перевести разговор в более содержательное русло. Туча, парившая над Домом Советов 3 октября, уже превратилась во всепроникающий туман, убивающий ум и душу, уничтожающий ценности и критерии.

«Ради чего играть в какие-то игры с хозяевами Зюганова?» — спрашивал я себя, вспоминая разговор с посетившим меня ученым от КПРФ. «Ну, предположим, что я сумею осуществить этот амбициозный замысел… И что? Участие в подобных играх с метафизической точки зрения — штука опаснейшая. Так легко потерять идеалы, веру в людей. А если люди такие — то как не потерять эту самую веру? А потеряв ее, за счет чего можно выстоять, не уподобиться «касемнадцатым»?»

Зюганов закончил политическую буффонаду. Публика наградила его аплодисментами и стала расходиться. В гардеробе стояла длинная очередь. Я встал в очередь. Политический зритель обсуждал закончившийся политический спектакль. Меня тошнило. «Кургинян, ты тоже в Думу намылился?» — спросил меня совершенно незнакомый мне человек, уже выстоявший очередь и очевидно впечатленный кривляниями Зюганова.

Меня покоробило всё сразу. И это фамильярное «ты». И тон вопроса, и его содержание. Ответил я очень резко и с применением ненормативной лексики. Я сказал о том, что я колебал эту гадскую левую тусовку, эту Думу, всю эту пакость и так далее. Человек, задавший мне вопрос, просиял. «Спасибо тебе!» — сказал он проникновенно и очень серьезно. Потом, подойдя еще ближе, прошептал: «Говорил я им, что надо уходить, что затевается провокация. А они в ответ: «Надоело бегать! Лучше здесь умрем за правое дело». Так ведь умерли. Зачем? Чтобы эта сволота развлекалась?» Прошептав всё это, он исчез. Я не запомнил его лицо. Запомнил телосложение. Невысокий рост, узкая талия, широкие плечи. Одет он был в утянутый ремнями полушубок. Никогда больше я с этим человеком не встречался.

Сейчас мне трудно объяснить не только другим, но и себе самому, почему эта встреча так сильно повлияла и на мое решение действовать вопреки очевидной политической (и даже метафизической) безнадеге, и на мое понимание того, как именно надо действовать, какие цели преследовать.

Зюганов согласился на участие в игре, согласно правилам которой Ельцин или выигрывает, или расстреливает тех, кто его обыграл. Он согласился стать системной оппозицией, то есть частью проклинаемого КПРФ ельцинизма. Он заявил, что «Россия исчерпала лимиты на революцию», то есть выкинул на помойку тот самый марксизм-ленинизм, которому формально продолжал объясняться в любви. Еще бы — без этого формального объяснения в любви КПРФ теряла электорат! Зюганов ввел в программу своей коммунистической партии Концепцию устойчивого развития, предложенную, как известно, вице-президентом США Альбертом Гором, являющуюся, по сути своей, концепцией неразвития и уж никак не совместимую с всё тем же марксизмом-ленинизмом. Ведь вряд ли можно представить себе изъятие из марксизма-ленинизма всего исторического и диалектического материализма. В самом деле, как можно сочетать горовское устойчивое, то есть бесконфликтное развитие с диалектикой, для которой конфликт — это единственный источник развития? Только наплевав на всё сразу: на диалектику и на Гора, и подчинив теорию, идеологию, политическую практику тому, что и было наиболее желанно. Реальному врастанию в ельцинскую элиту. Врастанию системному! В том числе и экономическому, конечно. Но и не только.

Войдя в Государственную думу, капээрэфовцы проголосовали за бюджет на 1994 год. Тут их начали совестить даже буржуазные консерваторы, такие как Сергей Глазьев. Слишком вопиющим был этот шоковый, либерально-монетаристский, по-людоедски антисоциальный бюджет.

Всё это Зюганов проделал на глазах у партийного актива и своего электората. КПРФ не избрала нового лидера, не исключила Зюганова из партии за ренегатство и оппортунизм. Напротив, КПРФ всячески поддержала Зюганова. А электорат КПРФ? Он проявил ту же пластичность, что и партийный актив.

Выборы в Государственную думу состоялись в декабре 1993 года. Ельцину было крайне важно, чтобы эти выборы прошли одновременно с референдумом по принятию новой Конституции. Это нарушало все нормы приличия и здравого смысла. А ну как референдум не состоится потому, что не будет необходимой явки? Или Конституцию не поддержат? Что тогда делать с результатами выборов в эту самую Госдуму? Но Ельцину было наплевать и на приличия, и на здравый смысл. Он играл ва-банк — всё зависело от того, будет ли поддержана Конституция. Наибольшая опасность состояла в том, что выборы и референдум по Конституции, проводимые отдельно как нечто самодостаточное, будут проигнорированы большей частью электората. Что было бы равносильно политической смерти ельцинизма. А вот если будет предложено в один день проголосовать и по поводу Конституции, и по поводу того, поддерживаете ли вы на думских выборах негодяев-гайдаровцев или аж самого Зюганова?!

Мало того — националиста Жириновского?! Конечно же, тогда явка будет намного выше! И националисты придут, и коммунисты. И, разумеется, демократы. «Будет явка — пропихнем Конституцию, — говорили ельцинисты. — Пропихнем Конституцию — получим своего президента с неограниченными полномочиями. А какой расклад будет в Думе — неважно. Заполучив Ельцина в виде фактического диктатора, мы получаем главный приз. Пусть те, кто нам поможет этот приз получить, взамен получат думские утешительные призы».

Так и произошло. Конституция была принята. Ельцин стал президентом с огромными полномочиями. Больше всего мест в Думе получил Жириновский. На втором месте оказался Зюганов. Демократы сокрушительно проиграли думские выборы. Тогда они впервые, устами Юрия Карякина, выразили свое отношение к не поддержавшему их «быдлу», сказав: «Россия, ты одурела!» Но, остро переживая свой проигрыш на выборах в Государственную думу, демократы не унывали: свой президент, и не абы какой, а политически всемогущий! Это давало возможность двигать процесс в направлении, крайне нужном им и абсолютно губительном для России. С этого момента начался стремительный рост злокачественной социальной ткани, которая, по плану Клинтона-Тэлбота-Саммерса, должна была уничтожить Россию тихо, не создавая для США военных рисков, принося США гигантские доходы, не оставляя никаких шансов никаким здоровым политическим силам, буде они проснутся от октябрьской политической (и метафизической) комы.

«Да и кто проснется-то? — ухмыляясь, спрашивали творцы новой политической и социальной системы. Националисты? Пожалуйте к Жириновскому! Не хотите? Добро пожаловать к Баркашову! Или в любой другой капкан, сооруженный спецслужбами. Коммунисты проснутся? Вряд ли! А проснутся — милости просим к Зюганову. Для привередливых уже сооружены экстремистские красные ловушки, находящиеся под тем же колпаком. Зюганова с Жириком мы возьмем в долю. Конечно же, как миноритарных политических акционеров. Пусть тоже обеспечивают рост злокачественной криминально-буржуазной ткани. Свой бизнес, свои лоббисты, свои счета и собственность за границей».

Сооруженная социально-политическая система была и впрямь надежной. Но если бы всё сводилось только к этой надежности. Перефразируя классика, можно смело утверждать, что «несокрушимых систем нэт». Увы, опустившийся на страну ядовитый туман безнормия, безыдеальности был намного опаснее любой, сколь угодно злокачественной системы. Почему крупный ученый, человек, много сделавший для страны и не побоявшийся в условиях триумфа антикоммунизма и антисоветизма войти в руководство не абы какой, а Коммунистической партии, вообще не мог воспринять того, что я ему говорил? Подчеркиваю — не принять, а хотя бы воспринять. То есть понять, оценить в конце концов, просто как-то с чем-то соотнести?