Красная весна

Великая Французская революция превратила в «бывших» короля, аристократию, дворян и священников. Они в ответ яростно атаковали революционеров. Те ответили на их террор революционным террором. То же самое произошло и после победы большевиков. Революционный (то есть далеко не безупречный и не бескровный) демонтаж существовавшей Системы. В ответ на это — белый террор. И — понеслось… Белый террор… Красный террор…

В отличие от якобинцев, большевики превратили в «бывших» не только царя, аристократию, дворян и священников (то есть феодальный господствующий класс), но и исторического конкурента феодалов — буржуазию. Чем больше «бывших» — тем мощнее и противодействие и тем жестче меры по подавлению этого противодействия. Большевики подавляли всех, кого они превратили в «бывших». В том числе и священников.

Это называется «политическое подавление представителей бывшего правящего класса». Но таким подавлением всё никогда не ограничивается. Бывший правящий класс всегда подавляют не только политически, но и идеологически. Служители культа — это представители бывшего феодального господствующего класса, подавляемые политически. А сам культ — это важнейшая составная часть идеологии бывшего господствующего политического класса. То есть то, что надо подавлять идеологически — с помощью форсированной, то есть «воинствующей» атеистической пропаганды. Большевики могли быть убежденными атеистами или глубоко верующими людьми. В большинстве своем они, конечно же, были убежденными атеистами. Но если бы они не были атеистами, то всё равно делали бы то же самое. Таковы законы политической и идеологической борьбы в период утверждения у власти нового социально-политического субъекта, радикально меняющего исторически сложившееся жизнеустройство.

Но проходит время… Новый социально-политический субъект (большевистская партия, опирающаяся на рабочих и крестьян) утверждается у власти и сталкивается с тем же самым, с чем столкнулся социально-политический субъект, осуществивший Великую Французскую буржуазную революцию, — с принципиальной невозможностью искоренения религиозной веры.

Далее обнаруживается, что верующие и священнослужители готовы принять новое жизнеустройство, готовы по целому ряду вопросов поддержать субъект, это жизнеустройство утвердивший и развивающий.

Обнаруживается также, что в тяжелые времена, например, в ходе Великой Отечественной войны, поддержка верующих и окормляющего их клира крайне необходима властвующему социально-политическому субъекту.

Сам же этот субъект, по мере укрепления у власти, приобретает всё более консервативный характер. И перестает понимать, почему надо яростно бороться с «религиозными предрассудками», если оные помогают, а не мешают искомой политической стабильности.

Кроме того, субъект не робот. Он представляет собой сообщество конкретных людей. Каждый из которых смертен, не защищен перед лицом разного рода экзистенциальных вызовов (старение, болезнь, размышления о смерти, смерть близких и так далее). Какие-то конкретные люди, входящие в рассматриваемые сообщества, продолжают отвергать религиозные предрассудки. А какие-то — меняют позицию.

За полстолетия резко меняется картина мира. Если в конце XIX — начале XX века эта картина на сто процентов исключала любую религиозность, то к шестидесятым годам XX века всё обстоит иначе. Астрофизика… Физика элементарных частиц… Черные дыры… Искривление пространства-времени… Совсем парадоксальные физико-математические модели, в которых, для описания реального, физического космоса вводится, например, четвертое пространственное (!) измерение… Новые открытия в сфере человекознания… Открытия, резко усложняющие представления о человеческой истории, о происхождении человека… Всего и не перечислить!

Да, 1962 год не 2012-й! Прошло еще полстолетия. Но и тогда простая и определенная картина мира, без которой нет и не может быть простого, непоколебимого, четкого классического материализма, — потеряла ту убедительность, которую имела в начале века.

Мировое коммунистическое движение требует идеологической гибкости. Где-то политическая победа требует идеологического диалога с христианством. А где-то нельзя обойтись без диалога с исламом, даосизмом, буддизмом, брахманизмом, ламаизмом… Мало ли еще с чем! Фидель Кастро — ценнейшее приобретение для СССР. Но он христианин, готовый стать коммунистом. И не просто христианин — начитанный воспитанник иезуитских учителей.

Никакой необходимости держаться за то, что ранее было и убедительно, и полезно в политическом плане! И огромная необходимость такого идеологического обновления, которое откроет второе идеологическое дыхание, создаст необходимые, многомерные и прочные, мировоззренческие союзы.

А чем обеспечивается многомерность и прочность таких союзов? Ведь тебе нужен такой, обновленный и усложненный коммунизм, который окажется созвучен и светским людям, и представителям разных религий. А эти самые «представители» между собой веками воюют. У них, видишь ли, «конфликт цивилизаций». Их одних спаять между собой невозможно. А тебе надо ко всему этому еще и светских людей подключить. Возможно ли что-то подобное?

Построение таких — прочных и многомерных — союзов немыслимо без обращения к так называемым предельным основаниям. То есть — к метафизике. Вне представления о предельных основаниях разговор о метафизике лишен серьезного позитивного содержания. Можно, конечно, подменить серьезный разговор спекуляциями на тему о коренных различиях между метафизикой и диалектикой. А дальше всё утопить в пустых рассуждениях об уникальных качествах материалистической диалектики.

Но, во-первых, диалектика не отменяет проблемы поиска предельных оснований. Якобы этих оснований нет, поскольку они должны быть неизменными, а диалектика всё растворяет в движении. Даже если это так (а обсуждение этого вопроса завело бы нас слишком далеко) предельным основанием становится само движение. Или — нечто, с ним сопряженное.

А, во-вторых, каждый, кто обладает философским слухом, который сродни музыкальному, понимает, что диалектика не может быть материалистической. Что либо материализм, либо диалектика. Ибо настоящее диалектическое противоречие не имеет ничего общего с противоречием между положительно и отрицательно заряженными частицами. Потому что в том, что частицы заряжены по-разному, противоречия нет вообще. Если же считать, что тезис — это частица, а антитезис — это античастица, то что такое синтез? Неужели аннигиляция?

Итак, метафизика — это предельные основания. Или — предельное основание.

И тут — кто во что горазд… Есть так называемый христианский гностицизм? Безусловно. Но есть и исламский гностицизм. И иудаистский (если верить такому крупному философу, как Герхард Шолем). Но есть и просто гностицизм. Все гностики, имея одинаковое предельное основание (каковым является для них Иное, оно же Абсолют), могут строить прочные отношения между собой. Потому что их гностические основания выше оснований собственно религиозных. Но если это могут делать гностики, то и их противники «в своем праве».

Черной весне гностиков (растворению Космоса или Творения в Абсолюте) противостоит та самая Красная весна, о которой я говорил выше… Впрочем, в этом исследовании я могу лишь очень сжато обсудить подобные вопросы… И лишь постольку, поскольку это позволяет глубже понять политическую конкретику.

Обновление коммунистического мировоззрения, позволяющее построить прочные отношения коммунистов со всеми мировыми религиями, — это разве не политическая конкретика? Это — шанс на победу нового коммунизма в огромном количестве стран, стремящихся к снятию противоречия между присущей их народу религиозностью и коммунистическим идеалом. Один такой шаг был способен породить колоссальный рост мирового коммунистического движения. Причем рост и качественный, и количественный.