Красноармеец Краснофлотец № 21-22((ноябрь 1937))
Шрифт:
Полк атаковал на пространстве в несколько верст. Пехотные цепи шли по снегу. Пули подымали серую пыль.
Некоторые из солдат шли, закрыв глаза руками. Назад брели первые раненые. «Проволока там — руками что ли, брать?» Лежали убитые. Орел попробовал взять у одного из них винтовку. Замерзшие руки убитого не разжимались. Орел дернул сильнее: «Пусти, земляк, ну?..» В цепи шел полковник: «Ну, привыкаете? Ура пока не кричать, сил не тратить: на высоту идем. Начать перед проволокой… А где вятский? А, тут… Так заповедь, заповедь помни..» — «Так точно»…
Пехота шла навстречу снегу, ветру огню и врагу.
Пехота шла навстречу снегу, ветру, огню и врагу.
Иные крестились. Падали убитые… Полковник упрямо шел вперед. Лишь у немногих были винтовки, взятые у убитых первой цепи, которая легла почти целиком. Перед проволокой полковник крикнул: «Ну, петровы внуки, дети суворовские, с богом, ура!» И пехота ринулась на проволоку. Ее рвали штыками, руками, рубили лопатками и саперными топорами.
Стоял железный скрежет и немолчное, печальное и страшное «ура!» Немецкие пулеметы пылали. Орел сорвал с себя папаху, он действовал
Заграждения были пройдены, и полк с маху ворвался в немецкие окопы. Люди прыгали на неприятеля с высоты в сажень или полторы сажени. Алешка летел и орал немцам: «Чего смотришь? Ставь самовар, гости приехали!» Орел обрушил на кого-то приклад. От него пятился голубоглазый ясный немец в стальном шлеме. Дрались уже молча, как попало.
Первая линия окопов была взята. Люди сидели среди трупов, как после большой тяжелой работы — потные, дрожащие от возбуждения, усталые.
Переводя дух, обливаясь, пили воду. «Работнули!» Полковник шел по окопу и бросал: «Спасибо, братцы!» Алешке кинул: «Тебя к боевой награде!» Орел улыбнулся и сказал Алешке: «Поздравить надо — три целковых пенсии». — «Пропью…» И тут начала свою работу тяжелая немецкая артиллерия. В черном дыму, в гуле и в скрежете, на воздух взлетел снег, из под него глыбы земли, щепки, исковерканное железо. Солдаты прижались к краю окопа, вздрагивая от страшных сотрясений. «Вот заговорил…» Спрашивали друг друга: «Ну, чего дальше?…» Над головами проносился гром, потоки воздуха от разрывов останавливали дыхание. Орел подполз к поручику и спросил: «Что же дальше? Командуйте..» Поручик настороженно посмотрел на него. Орел спросил ещё раз: «Какой же смысл в этом сиденьи? Что-то надо делать…» Подполз еще один солдат, рослый раздатчик патронов Иван Чортомлык: «Ваше благородие, куды подаваться прикажете? Якы будут распоряжения?» Солдаты напряженно и пытливо смотрели на офицера. Грохнул еще один разрыв и офицер, впервые попавший в бои великой войны, растерянный и подавленный, смог только ответить: «Будем ждать… распоряжений». И от одного к другому по окопу передавали: «Велено ждать…»— «Велено ждать». Усмехнувшись в усы, передал это и Орел.
Черный вихрь шел по окопам. Начались оползни. Земля содрогалась и колебалась. Подламывались и трещали тяжелые бревна блиндажей. Гнулись рельсовые перекрытия. Обвалы накрывали целые отделения и взводы. Вятский парень, весь ободранный и почерневший, сидел, сжав добытую где-то винтовку, и твердил: «Не отступлю». Новый удар выворотил целый пласт. Алешка, моргнув и отряхнувшись, невольно произнес: «Во, сила, а мы с лопатками…» Ермолай бессознательно крестился, а когда чуть, на несколько секунд притихло, сказал: «Попросим заступника…» И жидкий солдатский хор запел: «Отче наш». Немецкие залпы падали после каждой просьбы к богу. Орел посмотрел на этих людей, посмотрел на беспомощного офицера, приподнялся и крикнул поручику: «Ведь так всех тут подавят… Слушайте, вы, ведите дальше, вперед…» Алешка подхватил: «Мы прорвемся, еще у них одну линию заберем, высоту заберем, вот вам крест, заберем! Мы такие, мы все сделаем… Пойдем, ваш-благородие. Только не гибнуть тут занапрасно». Орел, Алешка и еще несколько солдат готовы были кинуться в новую атаку. Поручик сидел, скрючившись под стенкой окопа, моргая и вздрагивая от разрывов: «Нет распоряжений… и…» и умолк. Орел сплюнул и кинул товарищам: «И дела нельзя сделать?..» и отойдя, закинув винтовку на ремень, процедил сквозь зубы: «Армия царя идиотского»… Фельдфебель испуганно поглядел на него. По остаткам цепи передавали: «Отходить назад»… Поручик засуетился… Вятский его останавливал: «Эй, куды? Не велено… нельзя отступать!» Поручик отбросил его руку: «Прочь, болван!..» Грохнул разрыв. Вятский упрямо твердил: «Не отступай, ваше благородие…» Поручик убегал, торопясь. В окопах была серая каша из снега, земли, разможженного железа, дерева, шинельных обрывков.
Полк отступал, отступал и полковник. Он печально разводил руками: «Ну что ж, братцы… Мы сделали все, что могли… Дрались бы камнями, да нет их… Дрались бы?» Солдаты брели рядом. «Так точно, дрались бы, вашсокродь»… «Было б чем, мы бы взяли, вашсокродь, вина не наша». — «А я и не виню, братцы». Вдогонку отступающим полетел жалобный-жалобный человеческий крик: «Братцы-ы! Помогите…» Люди чуть остановились. Орел прислушался: «Это вятский парень кричит. Один он на весь полк там остался, — сказал, что не велено отступать». Полковник обернулся к Орлу: «Не может быть!..» Орел поглядел и сказал: «Может». Донесся снова стон: «Братцы-ы…» Полковник нахмуренно прислушался. Немецкая артиллерия продолжала калечить брошенные окопы, в которых остался лишь один человек. Полковник сказал: «Где ж тут выручить»… Снова донесся стон. Орел поглядел в глаза полковнику: «Первая заповедь: не отступать… Пойду…» И Орел пошел один к оставленным окопам, откуда звал раненый товарищ.
Орел двигался бросками, прятался. Немцы по нему стреляли. Пули срезали ветки, травинки. Он дополз до окопа. Вятский парень протянул к нему руки. Одна его нога была темна от крови. Орел подхватил парня и потащил.
Орел подхватил парня и потащил.
Немцы стреляли еще ожесточеннее. Потом затихли… Полк вернулся, истерзанный, окровавленный, в свои старые окопы. Бой иссяк…
Орел тихо опустил на землю раненого парня. Рядом толпились солдаты, смотрели, помогали. «Эх, сердяга». Подошел полковник. Он спросил раненого: «Ну, как, братец?» Раненый был бледен, он превозмогал боль и стоны, и, стараясь улыбаться, ответил: «Ничего… вашсокродь…» — «Значит, не отступал и один?» — «Так точно, вашсокродь». — «Ну, молодчина, чудо-молодчина…» — «Рады стараться…» — раненый застонал. Полковник обратился к Орлу: «Ну, и тебе спасибо». Рядом стоял поручик. Он неприязненно, пристально посмотрел на Орла и сказал: «Виноват… В
бою этот нижний чин возбуждал недовольство…» Полковник обрезал его: «А чем же быть довольным, поручик?» — «Виноват, я не кончил. Нижний чин нанес оскорбление государю императору».Полковник насторожился: «Как, как?» Поручик продолжал. «Есть свидетель. Варварин!» Фельдфебель докладывал: «Так что он сперва людей подбивал к худому… потому таков зашептал про их императорское величество…» Солдаты зашептались и зароптали. Алешка крикнул: «Какое зашептал?.. Ушастый ты…» Полковник посмотрел на Орла: «В чем виновен»? Солдаты жадно слушали, смотрели во все глаза. Полковник кинул им: «Прочие свободны, разойтись!»… Люди, оборачиваясь, уходили. Полковник снова к Орлу: «Ну?» Рядом ждал поручик. Орел ответил: «Виновным себя не считаю. Ни в чем»… Полковник посмотрел на Орла, потом на поручика. Полковник произнес: «Обязан принять заявление господина поручика. Делу будет дан законный ход». Орел сказал: «Есть же другие свидетели…» Поручик оборвал: «Достаточно того, что сказал я…» Орел стиснул зубы и замолк. Полковник подозвал фельдфебеля: «Варварин, посадить пока этого нижнего чина».
Орла вели под конвоем. Иные встречные солдаты негромко спрашивали: «Куда, земляк»? Конвоир-еврей казенным голосом покрикивал: «Не полагается разговаривать!» Один из солдат бросил: «А, Иуда…»
Орел сидел в землянке и ждал военно-полевого суда. К землянке подошел, с трудом ступая на грубых костылях, вятский парень. Он обратился к еврею: «Пусти к товарищу». «Что за вопрос?» — «Пусти…» — «Я не вижу и не слышу». — «Пусти…» — «А, идиот!.. Я-ж сказал: я не вижу и не слышу. Иди…» Вятский вошел в землянку. Орел повернул голову. Парень сказал: «Беги, земляк, выдь вместо меня» — и он протянул Орлу костыли, побелел и со стоном опустился на землю. Он посмотрел на Орла и еще раз сказал: «Я вместо тебя останусь» Орел покачал головой: «Нет, друг, — что ж я на тебя, безвинного, свою смерть сброшу…» Оба помолчали. Раненый еще раз сказал: «Беги, земляк». Орел взял его руку: «Великое тебе спасибо за добро…» Раненый поглядел на Орла: «Чего-ж… Должник я перед тобой — по самую кончину». Орел улыбнулся: «Ладно, на том свете сосчитаемся». Помолчали оба. И, отвечая себе на какие-то мысли, Орел задумчиво, негромко сказал: «Мало, мало живет русский человек». Раненый привстал и спросил: «Имя твое как?» — «Яков». — «Будем побратимами…» Раненый расстегнул ворот, снял с себя нательный крест. «Материнское благословение тебе отдаю». Орел взял в руки крест. Раненый сказал: «А ты мне дай свой». Орел чуть улыбнулся, тут же согнал улыбку и ответил: «А у меня нету». Раненый поглядел, пораженный и испуганный: «В бога не веришь?» Орел негромко сказал: «Я в людей верю. Выполни одну мою просьбу». Раненый кивнул головой, готовый на все. «Поди, ранец мой возьми, там два листика, — вынь и спрячь или порви… Повтори». Вятский послушно повторил: «Ранец вынь и листики вынь и спрячь, а то порви». Орел сказал: «Почти так. А если засудят, — тут обо мне может спросят, — могут наведаться, — скажи: „Орел погиб, выполняя поручение“». Раненый повторил: «Орел погиб, выполняя поручение». Перекрестился и сказал: «Выполню». Орел протянул ему руку: «Ну, иди, и ни одной живой душе ни слова». Поцеловались оба и расстались. Вятский вышел, сказал часовому: «Спасибо, не забуду» — и заковылял. Он торопился в роту. Там были винтовки, ранцы, сумки. Вятский уже приближался к месту, когда увидел, что поручик брал ранец. «Этот?» Фельдфебель ответил: «Так точно, новоприбывшего, Орла. Фамилия у него такая…» Поручик увидел Вятского: «Тебе чего?» Вятский растерянно ответил: «Виноват, вашблагородь».
Орла повели на суд. Выходя, он сказал часовому: «Тяжелая работа своих на тот свет водить?» Часовой вздрогнул. В помещении за простым столом сидели в шинелях, без шапок, три офицера. Спрашивали коротко. «Фамилия?» — «Орел, ваше высокоблагородие». — «Имя?» — «Яков, ваше высокоблагородие». — «Беглый политический?» — «Никак нет, ваше высокоблагородие. Спутали с кем-то.» Тогда поручик положил на стол ранец и бумаги. «А это имущество твое?» Орел посмотрел на бумаги секунду-другую, помедлил и сказал: «Мое». — «Значит ты — политический?» — «Вы мне не тыкайте, а извольте говорить „вы“… Да, значит, я — политический». Один из членов суда читал: «Вот печатное изделие: „РСДРП“… А это в скобочках что?» — «В скобках буква „б“: большевиков». — «Что за странное слово?» — «От слова большинство…» Офицеры настороженно, пристально смотрели на стоявшего перед ними человека. Он был спокоен. Живые темные глаза его смотрели прямо и ясно. Иногда он чуть поглаживал ус. Один из судей показал на бумажку: «Почему с собой таскал?» — «Было нужно». — «Что о государе говорил?» — «Там написано». — «Зачем шел в ряды армии?» — «Не шел, а шли. Повторяю: извольте говорить „вы“». Все немного помолчали. «Так зачем в армию?» — «Чтобы вести работу в войсках и двинуть солдат против позорной монархии и войны». — «Бессмыслица… Как это солдат двинуть против войны? Солдат существует для войны». — «И революции…»— «Кто посылал? Откуда?» — «А это останется вам неизвестным». — «Знал, что можешь быть повешен?» — «Знал…» Офицеры обменялись негромко двумя-тремя словами: «Повешение?» — «Возни много: сапер беспокоить, веревки доставать…» — «Тогда просто — пли! — и исчерпано». Офицеры кивнули утвердительно председательствующему. Он громко сказал: «Встать», прочел короткий приговор. «Приговор военно-полевого суда Петровского полка. За оскорбление его величества, попытку возбуждения нижних чинов к ниспровержению существующего строя, — нижнего чина означенного полка первой роты Якова Орла исключить из военной службы, лишить воинского звания и всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние. 28 сего февраля 1917 года».
Лишить воинского звания и всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние.
Орла выводили под конвоем. Полковник смотрел мрачно: «Скандал, скандал…» Верховой ординарец подал ему депешу. Полковник отстранил: «После»… Тревожно и щемяще забил барабан. Фельдфебель сорвал с Орла кокарду и погоны. Он шел с обнаженной головой. Тревога и беспокойство распространялись по лесу, где стоял полк. Раздался крик: «Прощай, Орел!» Это кричал Алешка Медведев. Орла подвели к столбу. Офицер приказал: «Завязать глаза». Орел упрямо мотнул головой и отшвырнул чужую руку с платком: «Не надо. Не боюсь». Его привязали к столбу. Он оглядел мир. Вновь, еще страшнее забил барабан. Солдаты обнажили головы. Орел поглядел на взвод, стоявший на изготовку: «Братья… Доколе же будет так?.. Вас губят, а вы своих бьете?.. Мало за войну положено?» Офицер закричал: «Молчать!» Орел ответил ему: «Вы бы в бою покричали… Там вы тихие… — Ну, последнее слово… Я политик, с каторги… Оттуда бежал — бороться за вас, за вывод из войны… А вы за это бейте… Ну!.. Цельтесь хорошенько… Эх, несчастные вы люди…»