Красноармеец Краснофлотец № 21-22((ноябрь 1937))

— Наше, — сказал он, — теперь не отдадим!

Матросы выскакивали один за другим и строились на набережной.

Матросы строились на набережной.

Их начальник весело посмотрел на красногвардейцев.

— Ну, что стоять? — крикнул он. Мы за делом пришли. Даешь Зимний! Даешь Керенского! Айда, братишки!

Матросы в своих черных бушлатах, крепкие, коренастые, выглядели очень воинственно. К ним торопливо подбежал рабочий в старой кожаной куртке, с острой бородкой.

— С «Авроры»? — спросил он. — Приветствую вас от имени Военно- Революционного комитета. Заждались мы вас, товарищи. Зимний пока не сдается. Вы готовы?

— Прибыли в ваше распоряжение, — просто ответил матрос. — Вы поезжайте на корабль. Судовой комитет там.

Крейсер стоял возле Николаевского моста. В семь часов вечера здесь гремели выстрелы. Чтобы разъединить революционные силы столицы, штаб Петроградского военного округа отдал приказ о разводке мостов через Неву. Крылья моста уже разошлись, повисая в воздухе. Юнкера, опираясь на винтовки, стояли у моста по обоим его концам. Шестидюймовые орудия «Авроры» медленно двигались, длинные серые дула глядели на мост. Высаженный отряд беглым шагом шел на юнкеров. Матросы шли молча, держа винтовки наперевес. Юнкера развернулись цепью, цепь подалась назад. Вышел белобрысый офицер в очках и спросил, почему матросы наступают и чего они хотят. Матрос первой статьи Андреев посмотрел сумрачно. Ему было противно разговаривать, были противны словесные увертки офицера.

— Хотим, чтобы вы немедленно убирались к чертовой матери, — сказал он. — Надо свести мост.

Офицер протестующе поднял руку, Иванов повернулся к своим, скомандовал:

— По юнкерам… прицел четыре.

Юнкера свернулись, поспешно уходили. Крылья моста медленно сближались. Через час движение было восстановлено.

Ленин в Смольном. С карт. худ. Костенко.

Миноносец «Самсон» вошел в Неву. На вышке Народного дома сидели пулеметчики-кольтисты. Петропавловская крепость, комендант которой был арестован солдатами, господствовала над Троицким мостом и прилегающими к ней набережными. В четыре часа дня самокатчики, охранявшие Зимний дворец, сняли охрану и ушли. Их заменили юнкера. В это время из Кронштадта уже подходили минный заградитель «Амур» и посыльное судно «Ястреб» с десантом матросов. Дымы подходящих кораблей еще стлались над Невой, а на берегу уже веяли красные знамена красногвардейских отрядов, встречавших матросов. Впрочем, отряды немедленно расходились по боевым местам, подчиняясь указаниям из Смольного.

Мазурин приехал на маленьком грузовичке. Лицо у него было спокойное, ясное, как у человека, уже добившегося самого важного для себя.

Сияя глазами, он поздоровался с Рышкой и шепнул ему:

— Приказано лучшие красногвардейские отряды направлять в Смольный. Оттуда ударим куда надо. Собирайся!

Грузовики двинулись один за другим. Красногвардейцы стояли, тесно прижавшись друг к другу, пели песни. По улицам шли отряды и толпы, красные флаги веяли над людьми, грохотали броневики. На крыльях легковых машин лежали солдаты с вытянутыми вперед винтовками.

Ехали по шумным улицам, потом вырвались на набережную. Вдали показались темно-голубые купола Смольного. Длинный трехэтажный корпус тянулся далеко. Каменный двуглавый орел сидел над главным входом.

Смольный в Октябрьские дни. С рис. худ. Авилова.

Во дворе тесно стояли автомобили, у ворот дежурил броневик, из двух окон высовывались дула пулеметов. Рышка с любопытством разглядывал огромные коридоры. На одной двери над металлической дощечкой с надписью «классная дама» висела другая надпись, грубо набросанная на куске картона: «Комитет солдат Гренадерского полка». Матросы, солдаты, рабочие быстро проходили по коридорам, исчезали за дверями. Редкие лампочки под сводчатыми потолками тускло светили. Из одной двери вышел пожилой рабочий. Он сгибался под тяжестью большого тюка листовок, который поддерживал на плече левой рукой, в правой он держал винтовку. Он наткнулся на Рышку и сердито посмотрел на него.

— Ты бы помог донести, — сказал он, — видишь, тяжело!

Рышка охотно подхватил тюк, вынес его к грузовику. Лестницы вели в верхние этажи. На широких площадках стояли столы, заваленные листовками и свежеотпечатанными газетами «Рабочий путь», «Солдат». Их раздавали представителям районов и военных частей, тащили в автомобили. Звонки телефонов трещали непрерывно. У многих дверей стояли часовые, не пропускали внутрь без пропуска. Из одних дверей вышел человек среднего роста, смуглый, с черными усами. Он улыбался и говорил второму, худощавому, с остренькой русой бородкой:

— Только что сообщили мне: разводке мостов мы помешали, выключению Смольного из сети — тоже. Теперь надо действовать еще крепче, еще организованнее.

Второй кивнул головой. Лицо его было сосредоточено.

— Зимний окружают, — сказал он. — Там остались только юнкера и часть женского батальона. Сейчас приезжал Еремеев. Сообщение между Выборгской и Петроградской сторонами восстановлено. Броненосец «Заря Свободы» высаживает десант в Ораниенбауме и будет наблюдать за Балтийской железной дорогой.

Они прошли по коридору в левое крыло здания. Рышка шел за ними. Он попал в высокий белый зал. Мощные колонны двумя рядами рассекали его. Огромные люстры с бесчисленными лампочками свисали с потолка. В конце зала находился помост, а за ним зияла большая, золоченая рама.

— Царя вынули, — понял Рышка. — Вот и хорошо.

Он обрадовался, что в таком богатом, торжественном зале, где прежде собирались, наверно, важные генералы и самые богатые помещики, сняли царский портрет. Тут уже налицо была ясная перемена жизни, и эта перемена еще более утверждала Рышку в том, что он идет правильным, нужным путем.

— Посвищут еще они у нас, посвищут! — вслух сказал Рышка и вышел из зала. Он попал в столовую, уставленную столами. Пахло щами. Рышка почувствовал голод. Он подошел к прилавку, где женщина в белом халате выдавала талоны. Торопливо пообедал и побежал к своим. Найти их было трудно — в коридорах и залах Смольного было в этот день очень много народа, и из районов непрерывно прибывали новые отряды красногвардейцев, матросов и солдат.

«Вот оно, народное управление», с удовольствием думал Рышка. Мазурина он нашел внизу, в большой комнате, у стен которой, прямо на полу, дремали красногвардейцы, а на столе, рядом с пулеметом, что-то писал солдат без шапки с серым, измученным лицом. Мазурин неторопливо (так он все делал) объяснял молодому рабочему, опоясанному патронными лентами, что должен делать его взвод. Рабочий слушал внимательно и нетерпеливо переминался на месте. Видно было, что ему хотелось скорее приступить к делу, но Мазурин, точно не замечая его нетерпения, еще раз повторил ему приказание и потом повернулся к Рышке.

— Пока будем нести караул здесь, — сказал Мазурин. — Караульную службу помнишь?

Он улыбнулся Рышке, но лицо его оставалось серьезным. Рышка нравился ему своим непосредственным революционным горением, точностью и добросовестностью, с какой он выполнял все, что ему поручали. Он знал его еще по действительной службе и по фронту, знал все мечты Рышки о земле и так же тянулся к Рышке, как Рышка к нему. Они хорошо дополняли один другого — рабочий-подпольщик, большевик Мазурин и крестьянин Рышка, которого война и плен научили начаткам революционной грамоты, а месяц, проведенный в Петрограде, сделал настоящим бойцом революции. Мазурин же был для Рышки не только другом, он был для него учителем, хотя никогда Мазурин не высказывал своего превосходства над ним. Но все его поступки и речи, его ясное понимание событий и органическое убеждение в правоте своего дела привлекали к Мазурину доверие и симпатии людей.

— Караул будем держать, — повторил Мазурин, — потом нас сменят пути ловцы.

Он сам ставил людей у выходов, у ворот, подробно рассказывал каждому, что надо делать. Рышку и Семенова, старого токаря по металлу, повел с собой наверх. Они прошли по длинному коридору, мимо спящих у стен красногвардейцев, и остановились у белой двухстворчатой двери. На левой стороне двери черной краской была нанесена надпись: 67. Двое красногвардейцев стояли на часах. Мазурин сменил их, Семенов и Рышка стали по обе стороны двери. Мазурин объяснил им их обязанности и ушел.