Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем

В 1985 году Институт востоковедения АН СССР подготовил сборник «За мир на земле Кореи». Генерал Лобов написал для него статью «Советские лётчики в боях за свободу и независимость КНДР», но военная цензура печатать её запретила, несмотря на согласие со стороны Международного отдела ЦК КПСС и МИДа СССР. Свои исключительно ценные заметки, сочетающие личные впечатления с осмыслением коллективного боевого опыта, Лобов смог опубликовать в журнале «Авиация и космонавтика» только в 1990–1991 годах, когда было можно всё, – даже «Архипелаг ГУЛАГ» уже печатали в СССР.

Благо некоторые асы Корейской войны дожили до новых времён, успели написать и опубликовать мемуары. Пожалуй, самые интересные из них – «Против “мессеров” и “сейбров”» Сергея Крамаренко и «“Миги” против “сейбров”» Евгения Пепеляева.

Испепеляющие залпы

Пепеляев родился в 1918 году в золотом посёлке Бодайбо, рядом с местом Ленского расстрела 1912 года, на Витиме, ставшем одним из прообразов шишковской Угрюм-реки. С детства охотился, метко стрелял. В военные годы служил на Дальнем Востоке, в глубоком тылу, который, впрочем, мог в любой момент стать второй, восточной передовой. Продуктов не хватало, Пепеляев даже разработал метод охоты на медведя при помощи И-16: с неба загонял зверя поближе к месту расположения части и прекращал его метания короткой очередью.

На Великой Отечественной Пепеляеву повоевать не пришлось, если не считать недолгой стажировки в действующей армии в период затишья. В августе-сентябре 1945 года принял участие в боевых действиях 2-го Дальневосточного фронта – выполнил около 20 боевых вылетов на разведку и прикрытие.

Его звёздным часом стала Корея. 1 апреля 1951 года 196-й авиаполк, которым командовал Пепеляев, перебазировался на передовой аэродром Аньдун. Предстояло прикрывать гидроэлектростанцию на реке Ялу, железнодорожный мост через неё же, дороги. Бывало, что американцы пересекали границу и появлялись прямо над аэродромом. Некоторые лётчики, пишет Пепеляев, после этого «затосковали по Родине». Командир братского 176-го гвардейского полка подполковник Кошель и некоторые другие лётчики «под разными предлогами уехали в Советский Союз, не выполнив ни одного боевого вылета».

Атмосфера здесь была более мягкой, если так можно выразиться, по сравнению с Великой Отечественной. «Я лично в большинстве случаев не препятствовал, а содействовал отъезду многих лётчиков в Советский Союз: по профессиональной непригодности; ввиду непроходящей боязни и растерянности в бою; страха, иногда появлявшегося после катапультирования», – пишет Пепеляев. Он не требовал жертвовать собой, любой ценой выполняя боевую задачу. «Главное – не дать бомбить обороняемые объекты, вытеснить противника… Тактика наших воздушных боёв была больше оборонительной, чем наступательной. Я ставил задачу – после войны всем вернуться домой с победой».

Пепеляев считал очень важной психологическую подготовку: «В моё время в учебных планах предмет психологии никогда не значился, даже не упоминался… При медицинском обследовании при наборе в авиационное училище никто и никогда не касался вопросов, связанных с психикой… Оглядываясь сейчас на свою жизнь в авиации… прихожу к выводу, что при правильном учёте человеческого фактора многих потерь можно было избежать… Для человека, который выполняет работу порой за гранью человеческих возможностей, который находится один в дорогостоящей и сложной машине, который должен сам быстро принять лучшее решение и выполнить его, иной раз в ситуации экстремальной соответственная психологическая подготовка не менее важна, чем специальные навыки».

Пепеляевский полк потерял в боях четверых лётчиков и десять самолётов, уничтожив более ста американских машин. Сам комполка за десять месяцев совершил 108 боевых вылетов, одержал не менее двадцати побед. Пепеляев считал, что его представление на звание дважды Героя «зарубило» начальство ПВО, куда передали по возвращении в СССР 324-ю дивизию. Отношения Пепеляева с Савицким, командовавшим в то время авиацией ПВО, не сложились ещё с 1940 года, когда Пепеляев в учебном бою взял верх над будущим маршалом. Характер, похоже, у обоих был непрост.

С лётной работы Пепеляев списался в 1962 году – в воздухе при перегрузке лопнул сосуд слухового нерва, лётчик наполовину оглох. После увольнения из армии работал в Московском институте приборной автоматики. В 1993 году Пепеляева пригласили в КНДР, где лётчиков-ветеранов принимал Ким Ир Сен.

Охота на хищника

Именно опытный охотник Пепеляев добыл ценнейший трофей – целёхонький, можно сказать, живой «сейбр».

В мае 1951 года в Аньдун прибыла группа лётчиков во главе с начальником НИИ ВВС генералом Благовещенским (он воевал на И-16 в Китае ещё в 1938 году, за что получил звание Героя). Задачей было – принудить к посадке «сейбр» и отправить его в Москву: примерно как тигра поймать голыми руками. «Все лётчики знали, что “cейбр” имеет максимальную скорость больше, нежели самолёт МиГ-15бис. У Ф-86, в сравнении с МиГ-15бис, гораздо больший вес, и, если лётчик… захочет уйти от “мига”, он всегда сумеет это сделать», – писал Пепеляев. Но приказ есть приказ – пришлось выделять «гостям» технику. В первом же бою погиб один из командированных – майор Перевозчиков. Второй вылет тоже прошёл неудачно: при посадке самолёт подполковника Дзюбенко попал в спутную струю садящегося впереди «мига», задел плоскостью за полосу и перевернулся. «Так закончились бездарные и трагические злоключения группы… А.С. Благовещенского… заслуженного и старейшего лётчика», – резюмирует Пепеляев.

Получить «сейбр» для изучения всё равно хотелось. В октябре 1951 года Пепеляев подбил F-86. Тот совершил вынужденную посадку на морском берегу, прямо в полосе прибоя, на подконтрольной коммунистам территории. Лётчика эвакуировал моментально прилетевший американский вертолёт. Подоспевшие американские штурмовики пытались уничтожить севший на брюхо «сейбр», но помешал прилив – самолёт скрыла вода. Вскоре «сейбр» доставили на аэродром Аньдун.

Пепеляев справедливо говорит об эффективности американской службы спасения: «У нас же… не было ни службы, ни спасения. Служба спасения у нас заключалась только в том, чтобы лётчик не упал вместе с самолётом и мог… катапультироваться, а дальше по поговорке “спасение утопающих – дело рук самих утопающих”… Не было ни спасательных команд, ни сигнализации, ни поиска с вертолётов, ни самолётов спасения, ни маяков… Не было предусмотрено и необходимого запаса питания (НЗ) для попавшего в беду лётчика». Генерал Лобов также высоко оценивал аварийно-спасательную службу противника: «Лётчики… имели тщательно продуманное аварийное снаряжение. У каждого был портативный автоматический радиомаяк, служивший приводной радиостанцией для самолёта или вертолёта-спасателя. В комплект входило специальное зеркало… Сиденье лётчика обладало положительной плавучестью и легко превращалось в удобный плотик с парусом. У пилотов, кроме личного оружия, имелись складное ружьё, рыболовные снасти, опреснитель и дезинфицирующее средство для воды, краска для контрастного обозначения места приводнения, консервированные продукты, табак… Экипажам выдавались несмываемые карты местности, отпечатанные на полотне, и письменные обращения к местным жителям, обещавшие щедрое вознаграждение за оказание помощи. Наша аварийно-спасательная служба не выдерживала никакого сравнения… Розыск лётчиков, покинувших самолёты, осуществлялся нештатными поисковыми группами на автомашинах… Снаряжение советского лётчика по сравнению с американским выглядело попросту жалким: пистолет ТТ с двумя обоймами, банка сгущённого молока и две-три плитки шоколада. Положение наших авиаторов, сбитых или подбитых в бою, несколько облегчалось сердечной помощью местного населения, воинов корейских и китайских частей. Однако в тех ситуациях, когда лётчик был ранен или приземлился в малонаселённой горно-лесистой местности, шансы на его спасение резко снижались… Однажды спасатели нашли раскрытый парашют, на котором приземлился лётчик, но сам он исчез бесследно».

Лев Колесников писал – возможно, бодрясь: «В скрупулёзности, с какой американцы готовились на случай покидания самолёта, мне виделась их неуверенность в победном исходе боя». Однако потом, вспоминал он же, советским лётчикам раздали спасжилеты и приладили к парашютным ранцам резиновые лодочки.

В критической ситуации американцы предпочитали катапультироваться над морем – там был свой флот, а советским пилотам летать над морем запрещалось. Сбитого аса Макконнелла спас из вод Жёлтого моря «Ангел» – вертолёт «Сикорский Н-19». Выходит, на той войне против нас воевали и Северский, и Сикорский…

Но вернусь к поражённому Пепеляевым «сейбру». У него были слегка повреждены двигатель и катапульта. Пилотажное, навигационное, электронное оборудование и вооружение были исправны, как и блок регулировки высотно-компенсирующего костюма. Трофей отправили в Советский Союз – разбирать, изучать, перенимать.

Поначалу даже возникла идея скопировать «сейбр», широко рекламировавшийся в зарубежной прессе как «убийца “мигов”». Об этом вспоминал авиаконструктор Евгений Адлер, которого в 1952 году направили в ОКБ Владимира Кондратьева, созданное специально для реконструкции трофейного F-86. При всём импортозамещении и «советском чучхе» авиапромышленность Союза не замыкалась, как видим, на саму себя, не варилась исключительно в собственном соку. На поверку, впрочем, оказалось, что МиГ-15 в целом не хуже «сейбра». Поэтому было решено не копировать F-86, а совершенствовать свои «миги», «яки» и «сушки». В войска уже поступал МиГ-17, проходил госиспытания МиГ-19… В 1953 году Кондратьева, «ставшего на путь технического авантюризма», с должности главного конструктора сняли, на его место назначили Сухого. Однако некоторые технические решения, применённые на «сейбре», с успехом и без всякого стеснения переняли. У советских лётчиков появились высотно-компенсирующие костюмы, новый «миг» снабдили радиодальномером СРД-3 («Град»), созданным на основе «сейбровского». Степан Микоян: «На МиГ-19… установили малогабаритный указатель перегрузки… Была внедрена система встроенного подсвета приборов лётчика красным светом. Воспроизвели четырёхходовой переключатель-кнопку, устанавливаемый на ручке пилота для управления триммерами как руля высоты, так и элеронов». Ряд других решений использовали при разработке новых «сушек». Генерал Лобов указывает, что Корейская война повлияла на развитие направления, получившего название РЭБ – «радиоэлектронная борьба». Знакомство с американским опытом использования вертолётов – для разведки минных заграждений, корректирования огня, спасения сбитых пилотов, десантирования спецподразделений, снабжения – привело к созданию Милем десантного вертолёта Ми-4, а Яковлевым – мощного вместительного Як-24.

Пилоты получили бесценный опыт войны в новых условиях и на новой технике, конструкторы – новые импульсы. Поэтому, когда Пепеляев пишет, что «опыт Корейской войны… оставался невостребованным», он, наверно, слишком категоричен, да и личные обиды чувствуются. Другое дело, что секретность, вероятно, помешала более широкому изучению и осмыслению опыта той войны, и здесь Пепеляев прав. О том же пишет Лобов: «Опыт 64-го ИАК не только не изучался и не осваивался в войсках, но и находился под строжайшим запретом». Однако приведу и слова Крамаренко: «Хотя участие СССР в войне в Корее не афишировалось, я не давал никаких подписок о неразглашении своего участия в воздушных боях. Более того, мы свободно рассказывали о них не только в воинских частях, но и в школах».