Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем
Шрифт:
Советские истребители оказались в небе Кореи спустя несколько недель после атаки на «Сухую Речку». Нельзя исключать, что инцидент ускорил принятие решения о переброске «ограниченного контингента» на передовые аэродромы Китая. «Миги» защищали не только соседей, но и границы СССР от новых провокаций или недоразумений.
Первой боевое крещение приняла 151-я гвардейская истребительная дивизия полковника Алексея Сапожникова.
Лётчики начали боевые действия – неофициально, в условиях секретности. Одни потом говорили, что даже не знали, куда и зачем их посылают. Другие им возражали. Ас Корейской войны Евгений Пепеляев вспоминал: «Все прекрасно понимали, для чего формируется дивизия и полки и чем они будут заниматься в командировке… Лично я… ехал в командировку с большим неподдельным желанием. Во-первых, я был твёрдо уверен в своей личной готовности как лётчика-истребителя… Во-вторых, я знал и всегда помнил, что прошедшая Отечественная война лично меня коснулась очень мало. Большинство моих сверстников-лётчиков, хороших друзей и товарищей, в том числе и мой родной брат Костя, погибли в воздушных боях этой войны. Поэтому я был обязан перед светлой памятью погибших друзей, а также перед государством, которое сделало меня лётчиком, затратив немалые средства, рассчитаться и отдать долг… Я без раздумья дал согласие ехать в Корею».
Штатная численность соединений, отправленных в Китай, была меньше положенной. Брали только добровольцев. Некоторым приходилось отказывать,
В ноябре на базе 151-й дивизии сформировали 28-ю дивизию двухполкового состава (в каждом полку – по три десятка боевых самолётов), которую возглавил выдающийся ас Великой Отечественной полковник дважды Герой Алексей Алелюхин. Из Шанхая прибыли силы, составившие 50-ю дивизию, также два полка, командир – подполковник Герой Советского Союза Алексей Пашкевич. Эти части образовали 64-й истребительный авиакорпус, которым с ноября 1950-го по сентябрь 1951 года командовал генерал-майор Иван Белов.
Управление корпуса разместилось в Шэньяне, который многие по старинке называли Мукденом (переименован в 1929 году в рамках кампании по китаизации Маньчжурии; во время Русско-японской войны в Мукдене находилась резиденция наместника Николая II на Дальнем Востоке – главнокомандующего русскими войсками в Маньчжурии адмирала Евгения Алексеева). Подразделения дислоцировались на китайских аэродромах – в Аньдуне, куда вскоре переехало управление корпуса (в литературе порой пишут «Антунь» или «Андунь», сегодня это город Даньдун провинции Ляонин), затем в Аньшане, Мяогоу и Дапу, впритык к корейской границе. На этих же площадках (и ещё отдельно в Дагушане) впоследствии базировалась авиация Объединённой воздушной армии – китайские и корейские пилоты на советской технике. Из-за нехватки аэродромов поначалу боевые действия фактически могли вести только два полка, с вводом в 1951 году в строй Мяогоу – до пяти полков, то есть 120–150 боеготовых машин. Попытки оборудовать аэродромы непосредственно в Северной Корее американцы пресекали. Ас Кореи Борис Абакумов, убывший «в правительственную командировку в КНР» в декабре 1950 года, вспоминал: «Американцы ночью разбили все взлётные полосы специальными бетонобойными бомбами, хотя строительство велось со всеми возможными средствами маскировки, даже бетонные полосы покрывались дёрном из травяного покрова, – разведка у них работала чётко». Генерал Лобов: «Американцы… крайне остро и довольно оперативно реагировали на попытки восстановления разрушенных и строительства новых аэродромов на территории КНДР. Действовали они в этом отношении весьма устремлённо и с военной точки зрения продуманно и рационально. Воздушная разведка таких объектов велась постоянно, тщательно, и удар наносился, как правило, к моменту окончания их строительства или восстановления». От идеи работать с корейской территории пришлось отказаться. Взлетать по-прежнему приходилось с аэродромов Китая. Это создавало определённые неудобства, зато, с другой стороны, было безопаснее: в Китай американцы тогда не залетали.
Генерал Георгий Лобов, на чьи воспоминания я ссылаюсь, командовал 64-м корпусом с осени 1951-го по осень 1952 года. Это был ас, на Великой Отечественной сбивший 15 самолётов лично и ещё 8 в группе. 8 мая 1945 года именно Лобов поразил над чехословацким городом Мельником «хейнкель-111» – последний вражеский самолёт, уничтоженный советской авиацией в Великой Отечественной войне. В небе Кореи, куда он прибыл в марте 1951 года на должность командира 303-й дивизии, Лобов уничтожил четыре реактивных истребителя F-80, вскоре был удостоен звания Героя Советского Союза.
Базируясь на китайских приграничных аэродромах, части корпуса должны были действовать в небе Кореи – прикрывать Супхунскую ГЭС и мосты через Ялу, коммуникации, города от бомбовых ударов. «Сталинские соколы» наряду с зенитчиками выполняли функции противовоздушной обороны. Они не бомбили, не штурмовали – лишь отражали и пресекали. Генерал Лобов: «Корпус выполнял сугубо оборонительные задачи по прикрытию даже не столько военных объектов, сколько городов и сёл, ирригационных сооружений, дорог, мирного населения. Такой щит был просто необходим. Ведь из миллионов погибших корейцев значительную часть составляли мирные жители… Наши авиаторы не имели наступательного оружия. Даже на складах не было ни бомб, ни ракет, ни баков с напалмом». Дальше: «Существовавшие ограничения района боевых действий корпуса линией Пхеньян – Вонсан на юге, т. е. практически 39-й параллелью, удаляли нас на сто с лишним километров от линии фронта». Другими словами, «миги» действовали исключительно в тылу северян. Пересекать линию фронта, действовать над территорией, занятой противником, и над морем запрещалось, чтобы исключить попадание советских лётчиков в плен. Да и ограниченность аэродромной сети диктовала свои условия. «Запрет действовать над морем даже в пределах границ КНДР ещё в большей степени подчёркивал оборонительный характер задач… Ни один кореец, ни один американский пехотинец или моряк не погибли от ударов советских авиаторов», – пишет Лобов. Пепеляев вспоминал, что запреты ограничивали командиров в решении боевых задач. Попав в невыгодную для себя ситуацию, американцы спокойно уходили в сторону моря. С другой стороны, «миги» базировались ближе к месту боёв, нежели «сейбры», а значит, могли вести бой дольше. Американцы над Ялу не получали команд от наземных служб наведения. Историк авиации Николай Бодрихин: «Американским лётчикам приходилось действовать в более сложных условиях: они вступали в бой на значительном удалении от своих аэродромов, порой вынуждены были делать это, ещё не сбросив подвесных баков, совершали боевые вылеты под интенсивным зенитным огнём противника».
Река Ялу (Ялуцзян), разделяющая Китай и Корею, для России далеко не чужая.
На рубеже XIX и XX веков Россия активно осваивала северо-восток Китая, интересовалась Корейским полуостровом, строила порт Дальний, укрепляла военно-морскую базу Порт-Артур, прокладывала через территорию Китая железную дорогу от Забайкалья до Приморья. Всё это называлось – «Желтороссия». В 1898 году на Ялу побывал инженер, писатель, автор «Детства Тёмы» Николай Гарин-Михайловский. Вскоре владивостокский коммерсант Юлий Бринер продал права на лесные концессии в бассейнах рек Туманган (Туманная, по ней проходит граница РФ и КНДР) и Амноккан (корейское имя Ялу) российскому правительству. Под предлогом борьбы с хунхузами – китайскими разбойниками – в Корею ввели российских военных, что, в свою очередь, стало одним из поводов для Японии напасть на Россию. У реки Ялу весной 1904 года состоялось первое значительное сухопутное сражение Русско-японской войны, за которым с японской стороны наблюдал военкор Джек Лондон, тайно сочувствуя русским.
Полвека спустя у Ялу вновь воевали русские, но теперь не с японцами, а с американцами, и не на земле, а в небе. Китайские и корейские лётчики ещё только учились летать на реактивных машинах – приходилось вести боевые действия против превосходящего противника наличными силами 64-го корпуса.
Всего через Корею прошли 12 советских истребительных дивизий, 2 отдельных истребительных полка, 2 полка морской авиации, 4 зенитных артиллерийских дивизии, 2
авиационные технические дивизии. Части меняли через восемь-четырнадцать месяцев. Состав корпуса был непостоянным и сокращённым: то две, то три дивизии трёх- или двухполкового состава, в каждом полку – до тридцати двух лётчиков. Борис Абакумов: «Не помню случая, чтобы нам пришлось сражаться с равным по численности противником. Чаще всего вражеских самолётов было вдвое, втрое, в пять, а то и десять (!) раз больше наших… Американские бомбардировщики ходили даже без прикрытия истребителей. Американцы гонялись на реактивных истребителях буквально за каждым человеком, показавшимся на дороге. К нашему прибытию в район боевых действий был случай, когда два реактивных истребителя открыли стрельбу по девочке-кореянке, перебегавшей через площадь. Она бежала из школы. Они со второго захода в атаку всё-таки убили её». Генерал Лобов: «Количество истребителей (советских. – В. А.) увеличивалось по мере усложнения воздушной обстановки. Однако оно никогда не приближалось к тем фантастическим цифрам, которые приводятся американцами… Если… брать в расчёт все истребители, истребители-бомбардировщики и бомбардировщики США, с которыми пришлось воевать, то мы уступали им по численности в восемь – десять раз… Нам предстояло одним вести боевые действия против многочисленной авиации интервентов, имевших инициативу как нападавшая сторона. Она была представлена всеми родами ВВС, имела большое количество самолётов – постановщиков помех, а также всепогодные истребители F-94 с бортовыми локаторами, использовала широко разветвлённую и хорошо оборудованную аэродромную сеть. Положение оборонявшейся стороны обязывало советских лётчиков длительное время дежурить в кабинах истребителей в ожидании вылета. В условиях влажного и жаркого климата это была настоящая пытка. Американцы действовали по заранее разработанным планам и не испытывали таких трудностей. Кроме того, они располагали большим резервом лётного состава, которого не имели мы».Ряд советских командиров критиковали систему ротации и пополнения корпуса. Генерал Лобов: «Во время Великой Отечественной войны, по крайней мере в 1943–1945 годах, авиационные соединения и части… пополнялись предварительно подготовленными лётчиками… Примерно так же поступали и американцы в Корее… Пополнение же [64-го] корпуса осуществлялось путём полной замены отвоевавших дивизий… Это приводило к тому, что вновь прибывшие части и соединения теряли необстрелянный состав. Пополнение имело смутное представление и о тактике действий, и о практике боевых полётов в Корее». Пепеляев: «Ввод в бой лётчиков целыми полками и дивизиями… был неправильным. Тем более всего через пять лет после окончания Великой Отечественной войны, в ходе которой лётчиков вводили в бой по-отцовски, поодиночке и последовательно, внедряя в сложившиеся подразделения боевых лётчиков, формируя не столько профессиональную, сколько психологическую готовность новобранца. Этого не было у нас в Корее».
Первый воздушный бой в корейском небе между советскими и американскими лётчиками произошёл 1 ноября 1950 года – сошлись 3 поршневых «мустанга» и 4 МиГ-15. «Мустанг» был одним из лучших истребителей Второй мировой, но против реактивных шансов не имел. Два американца были сбиты, «миги» потерь не имели. Первым боевой счёт открыл лётчик 72-го гвардейского полка лейтенант Фёдор Чиж.
В тот же день над Ялу случился первый бой между реактивными истребителями – советскими «мигами» и американскими F-80 Shooting Star (не самое, надо сказать, удачное название для самолёта: «падающая звезда», иначе говоря – метеор, сгорающий в атмосфере). Лейтенант Семён Хоминич сбил один из «шутингов».
Американцы первую победу реактивного самолёта над другим реактивным относят к 8 ноября, когда пилот F-80 первый лейтенант Рассел Браун будто бы сбил «миг», однако советские полки в этот день потерь не имели, а китайцы и корейцы на реактивных машинах тогда ещё не летали. К сообщениям американской стороны о воздушных победах вообще следует относиться крайне осторожно.
С командного пункта корпуса вблизи Аньдуна (городок напротив Синыйджу – на другом берегу Ялу) боевыми действиями руководил командир или один из его заместителей. Для управления применялись локаторы и радиостанции. Дежурные смены лётчиков сидели в кабинах с включёнными радиостанциями, боевые задачи ставились, когда они уже находились в воздухе. Выразительное описание быта оставил Борис Абакумов: «На аэродром иногда привозили кинокартины, которые мы просматривали в стартовом бомбоубежище. Любитель поохотиться – Фукин Вася – умудрялся между полётами пострелять из ружья по уткам… Лётчики – предприимчивые и неунывающие люди. В период дождей, когда аэродром заливала вода из “прохудившегося неба” и насосы не успевали её откачивать за дамбу, любители рыбной ловли и здесь находили себе занятие: руками ловили довольно крупную рыбу… В… большой столовой городка пищу мы принимали два раза в день – утром, рано на рассвете, когда ещё солнышко не встало, мы подкреплялись чашкой кофе или какао, положив в неё ложечку сливочного масла и закусив печеньем или кусочком колотого плиточного шоколада. Другая пища в эти предрассветные часы просто не вызывала аппетита. И ещё вечером, после полётов, – тогда мы спокойно съедали фирменные блюда: по две порции шашлыка и по две порции отваренных, а потом хорошо поджаренных пельменей, конечно, предварительно выпив грамм 100–150 спиртного. На столах у нас было сервировано по бутылке пива на каждого, на двоих – бутылка коньяка или бутылка портвейна. Но, представьте себе, никто больше положенной нормы не выпивал. Мы ещё смеялись: дома бы все бутылки были пусты, а здесь всё остаётся… Каждый знал, что завтра боевые вылеты с большими перегрузками… Около девяти часов утра к нам на аэродром привозили настоящий завтрак… Американцы специально организовывали налёты в часы нашего приёма пищи. Они знали, что наполненный желудок при перегрузках будет иметь очень большой вес и, следовательно, изменит свое местоположение, что отразится на… самочувствии. Вот поэтому большинство положенных калорий мы принимали в ужин и для разрядки нервной системы принимали свои “боевые” 100 грамм. Это помогало нам быстрей уснуть. Иногда появлялось настроение выпить водочки, купленной в магазине, ещё до ужина, в узком кругу товарищей, именно в запретной обстановке, как говорится, на ходу, закусив яблоком… Не знаю почему, но это было приятней, чем в открытую, за столом, бесплатно – и пей сколько твоей душе угодно. Конечно, после такой процедуры на столе в столовой оставалась почти вся выпивка нетронутой. Никто больше своей нормы неупотреблял. Был очень жёсткий самоконтроль. Видимо, есть какая-то психологически тонкая сторона именно в таком затаённом употреблении спиртного в узком кругу товарищей… Одевались мы по-разному. В жаркое время – лётная куртка на майку-сетку, с левой стороны десантный нож, с правой – кобура с пистолетом, брюки навыпуск из хлопчатобумажной ткани тёмно-синего цвета, заправленные в красно-коричневые сапоги. В весенне-осеннее время сапоги были на меху. На голове шляпа или кепка. Иногда мы ходили в форме китайских добровольцев. Вместо лётной куртки надевали зелёную хлопчатобумажную тужурку (зимой обмундирование было суконное, такого же цвета). В период дождей после полётов приходилось надевать резиновые сапоги и плащи-дождевики, купленные в магазине». В двухнедельные отпуска ездили в Порт-Артур и Дальний, где воюющих в Корее лётчиков звали «северянами». «Документов у нас никаких не было, пистолеты мы носили в карманах, чтобы не смущать военные патрули. В Дальнем мы приобрели гражданскую одежду. При примерке и покупке её привели китайцев в смятение своими пистолетами, когда перекладывали их из кармана в карман».