Красное золото

— Здорово, Сереж. Ты прости, я тебя не узнал… Богатым будешь!

— Ха! Твои слова — да богу в уши… Так куда пропал-то?

— Да понимаешь, Сереж, нечего еще рассказывать. Забыл я про архив совсем, закрутился тут, дела разные…

— Ну, ты, блин, даешь! Закрутился он, понимаешь… — Сергей негодующе фыркнул. — Тут такая загадка, открытие само, можно сказать, в руки плывет, а он закрутился. Ты давай бросай это дело, наука — прежде всего, сам говорил. И эта… как чего найдешь, позвони, не забудь. Да и так звони, коньячку выпьем… Телефон-то мой не потерял еще?

Номер его телефона был у меня где-то в записной книжке, о чем я Сергею и сообщил и, похоже, несказанно его этим обрадовал, потому что, сказал он, все на каких-то клочках пишут, а потом теряют и от этого вся фигня и происходит. Какая именно происходит фигня, я спросить не успел, потому что в трубке раздались короткие гудки.

М-да, бойкий паренек, ничего не скажешь. Из тех, кто любит стоять под стрелой, ходить по путям перед движущимся поездом и влезать в трансформаторные будки. Историческое открытие его интересует, как же… «Наука — прежде всего!»… Ломоносов хренов… Впрочем, Серегина напористость мне даже импонировала. Так, наверное, и надо. А не бойкие сидят у окна и ждут зарплату…

Но как же это я так, а? Ведь и вправду закрутился со своими нелегкими амурными делами, со своей никак не желающей подходить к логическому завершению диссертацией — и напрочь забыл о найденных месяц назад документах.

Я выкинул окурок вниз, в спутанные ветви росшего под окнами колючего кустарника, ринулся в комнату и с головой залез в забитые разнообразным бумажным хламом ящики письменного стола. Где-то здесь должна быть тоненькая картонная канцелярская папочка с выписками о захваченном восемьдесят лет назад на станции Узловая наступавшими красными колчаковском эшелоне, где-то здесь, где-то здесь… Вот она! Я перетряхнул все ящики и нашел искомое в том, с которого поиск начал. Папочка, лежавшая в груде ей подобных, немного помялась (какой же я все-таки бесхозяйственный, хорошо — мама не видит), но все бумаги были на месте. Я зажал их под мышкой, вернулся на кухню, поставил чайник, сел у окна и закурил очередную сигарету.

Около часа я просматривал свои записи и по новой перепроверял цепочку рассуждений месячной давности. Ревизия привела меня к следующему выводу: возможность открытия — обозначим так положительное совпадение разрозненных фактов — по отношению к тому, что я, как говорится, «тяну пустышку», определяется англоязычным словосочетанием «фифти-фифти». Для бизнесмена расклад, вполне возможно, и рискованный, а вот для исследователя вроде меня — очень даже ничего.

Получается, надо опять бежать в архив и, обложившись «Делами», листать сухие и ломкие, как папирус, листочки казенных донесений — и, в который уже раз, искать в их лаконичных параграфах подтверждение или опровержение своей версии. И побегу, завтра же… а, нет, завтра — рабочий день. Послезавтра побегу.

Так, прежде всего необходимо обозначить главное направление поиска: если принять за основу, что в опломбированном вагоне эшелона перевозили некие материальные ценности, требуется установить, во-первых, что это могли быть за ценности, и, во-вторых, откуда они в данный вагон попали. И если мне удастся найти документы, которые смогут дать исчерпывающий ответ хотя бы на один из этих двух взаимосвязанных вопросов, гипотезу можно будет считать доказанной. И тогда — открытие. И перспективы… Какие перспективы?… Какие именно, пока не понятно. Но какие-то наверняка появятся.

А сейчас надо выпить кофе.

Я заглянул в банку любимого «Ориноко» и загрустил — кофейные гранулы едва покрывали дно. А до зарплаты как обычно — неделя. Надо Верочку попросить купить.

Я направился к телефону и, когда уже потянулся к трубке, проигрывая в уме различные варианты приветствия, он вдруг затрезвонил мне на встречу долгожданно и весело. Совсем не так противно, как обычно.

— У тебя, наверное, кофе закончился, да? Я сейчас привезу…

— Так что в этом вопросе, милейший Семен Кузьмич, нам без Вашей помощи никак не обойтись. Как, впрочем, и Вам без нашей.

— Ваша правда, Геннадий Альбертович. Ваша правда…

Собеседники сидели в мягких кожаных креслах друг против друга. На низком сервировочном столике стояла в окружении символических закусок бутылка обычной «Смирновской», потому что Семен Кузьмич всяческих французских, как он говорил — «компотов» не признавал и не жаловал. Впрочем, покрытая испариной бутылка оставалась неоткрыта, а закуски пребывали нетронутыми, поскольку хозяин не хотел расслабляться в серьезном разговоре, а его сегодняшний визави старательно оберегал остатки здоровья и выпивал исключительно на светских раутах и прочих торжественных приемах, да и то лишь в рамках протокола.

Собеседники, люди солидные и имевшие вес в обществе, встретились с глазу на глаз отнюдь не для банальной пьянки, а для доверительной беседы с далеко идущими последствиями. Разумеется, в случае ее удачного завершения и достижения полного взаимопонимания по наиболее ключевым вопросам.

Секьюрити, секретари, референты и прочие помощники Геннадия Альбертовича терпеливо ожидали хозяина в соседней комнате под ненавязчивым, но строгим присмотром «секретарей» и «референтов» милейшего Семена Кузьмича, который, сказать по правде, прекрасно мог обойтись и без этой своры дармоедов, но, как говорится, nobles oblige.

После короткой паузы Геннадий Альбертович, абсолютно лысый человечек с толстенькой и немного кривоватой фигурой, задрапированной в дорогой серый, с мужественным стальным отливом костюм и со значком депутата Областной Думы на лацкане пиджака, продолжил:

— Со своей стороны мы успешно лоббировали необходимый нашим друзьям, равно как и нам обоим, законопроект. И в ближайшее время он будет окончательно принят…

— Вы уверены?

— Обижаете, дражайший Семен Кузьмич! Если вы имеете в виду всех этих крикунов с плакатиками, — гость брезгливо поморщился, — то кто и когда их слушал? Завтра же позвоню Булкину и на демократиков этих вшивых ОМОН с цепи спустят…

Упомянутый Геннадием Альбертовичем Булкин был в миру генералом милиции Булкиным и осуществлял с ведома и дозволения того же Семена Кузьмича руководство доблестными областными органами правопорядка.

— Так что прошу не беспокоиться: примут в лучшем виде. И дело, таким образом, будет только за Вами.

Дражайший Семен Кузьмич, облаченный в легкие брюки и, по случаю теплого вечера, в белоснежную рубашку с коротким рукавом, энергично потер ладони:

— Ну, с моей стороны все будет тип-топ, — он смутился мимолетно, допустив несколько непарламентское выражение, и продолжил: — Сейчас у нас, сказать по правде, нет в наличии необходимых сумм, но мои люди уже прорабатывают различные варианты и, я думаю, через месяц мы будем готовы полностью профинансировать нашу часть проекта. Тогда мы с Вами встретимся снова и более подробно оговорим все детали.

Еще через некоторое время Геннадий Альбертович в окружении свиты прилипал покинул шикарный офис гостеприимного Семена Кузьмича.

После ухода гостя хозяин несколько минут сидел просидел неподвижно в мягком кресле, потом резким движением скрутил пробку с узорной бутылки, щедро плеснул в квадратный бокал и залпом выпил. Нажав кнопку селектора, он командным тоном приказал:

— Вову Большого ко мне. Быстро!

Не то…

Не то…

Не то…

Три библиотечных дня — коту под хвост. Ничего конкретного. То есть, не то чтобы совсем ничего: попалось несколько относящихся к делу документов, но они говорили только о том, что за несколько недель до остановки на Узловой состав уже катил на восток, а груз преспокойно лежал в опломбированном вагоне, прицепленном в середине состава между «телячьими» вагонами для солдат. Впрочем, если быть точным — не для солдат. Из сохранившихся ведомостей получения вещевого довольствия, табака и провианта совершенно бесспорно следовало, что в личном составе команды не было ни одного нижнего чина, а были только младшие офицеры — около двадцати человек во главе с начальником эшелона артиллерийским капитаном Красицким — и юнкера, то есть, по сути, почти те же офицеры.